Только он, она и Масамунэ

— Масамунэ помнит тебя, — шепчет Сефирот, поглаживая Айрис по ложбинке на груди. На новом теле нет ужасной раны, но девушка все равно отодвигается подальше. Бросает взгляд на клинок у изголовья кровати — грозный, опасный, готовый атаковать. — А я хочу его забыть. — Она пожимает плечами. — Знаешь… Ты единственная, перед кем он чувствует вину. Сефирот наклоняется, чтобы губами приласкать место, где когда-то тугим узлом завязались их судьбы. Он целовал ее там каждую ночь, будто вымаливая прощение за украденную жизнь, за свою одержимость и за губительную силу Дженовы. Он научился проявлять нежность. Хотя, нет. Он просто позволил чувствам вырваться на свободу, не заметив, как желтый цветок Цетры поселился и расцвел в его душе. Теперь, спустя сотни лет скитаний в Междумирье, он старался приблизиться к ней, разрушая возведенные стены. И ему почти удалось, однако на праведном пути незыблемо возвышалась последняя крепость — ее закостенелая неприязнь к его мечу. — В бою он поет песню мести, а рядом с тобой — виновато затихает, — продолжает Сефирот, обводя пальцами ареолы сосков, затем вбирает в рот каждую вершину, по очереди. — Неужели? — Девушка вздыхает и легонько царапает ногтями его мускулистые плечи. На самом деле она не помнит ни боли, ни страданий. Лезвие настолько острое, что в первую секунду не понять, удар это или порыв сильного ветра. А второй уже не существует — смерть быстрая и безболезненная, не омраченная ужасом; чистая, как роса в Забытой Столице. Уносимая вечным Потоком, Цетра не видела даже своей крови. — Айрис, он не причинит тебе вреда. Сефирот отстраняется, но лишь для того, чтобы стиснуть Масамунэ в ладони. На губах играет ухмылка, когда тишину комнаты разрезает тонкий вибрирующий звук. — Слышишь? Это не боевой клич. Это шепот тоскующей стали. — Аккуратным движением кисти мужчина разворачивает оружие и выставляет перед собой рукоятью вперед. — Он хочет к тебе. Возьми. От просьбы Айрис едва не подлетает на кровати. Хмурится. Отрицательно мотает головой. — Возьми, — повторяет Сефирот настойчиво, но мягко. Его глубокий бархатный голос чарует сознание — невозможно отказать. Нервно прикусив губу, Цетра принимает убийцу в объятия. Тяжелый, холодный, он ложится на нее, как будто неумелый любовник: плоской стороной прижимается к груди, к животу и уходит в пространство между разведенных бедер к самому краю постели. Весь трепещет под нежными руками, сомневается… Испугавшись действа, Айрис забывает, что для жизни ей нужно дышать. — Это что?! — Она часто моргает и едва сдерживается, чтобы не отбросить клинок. — Он дрожит?! — Дрожит. — Ему не нравится! Лучше убери! — Наоборот. — Глаза Сефирота сверкают загадочным блеском. — Он счастлив. Подержи его, пускай привыкает. Она хочет возразить, однако не решается. Неудовлетворенное желание скапливается внизу живота и оседает горячим густым жаром, требуя немедленного освобождения. И Масамунэ уже не кажется опасным: лежит удобно, вполне мирно, только иногда, расслабившись, сползает, но сразу возвращается в исходное положение, словно обладая собственным сознанием. Быть может, так оно и есть. Часть воли Сефирота слилась с бездушным металлом и его больше нельзя назвать «обычным мечом». Он мыслит, чувствует, запоминает. Становится легкой пушинкой в руке господина и неподъемной тяжестью в теле врага. Он хитер, ловок и быстр. Молчалив и поистине прекрасен… Айрис проводит пальцем по его оплетке, поглаживает тесьму, изучая немудреный орнамент рукояти. Масамунэ тотчас откликается на ее ласку слабым содроганием, скользит по телу, пытаясь освоиться, впитать тепло той, чью кровь он однажды испил. Послушно вкладывается в ее ладони, позволяет обхватить свой стройный стан и ждет… Ждет, куда его направят. — Не поранит? — Айрис с любопытством поглядывает на Сефирота, который тенью затаился в углу. — Нет, — выдержав паузу, произносит мужчина, — пока я не прикажу. — А ты прикажешь? — Будет видно. Хмыкнув, Айрис осторожно надавливает на лезвие ногами, чуть тянет на себя и, приподняв бедра, касается гладкой поверхности меча крайне чувствительной кожей — о, Гайя, это довольно приятно! Потом опускает клинок вниз и снова тянет выше, прикрыв глаза. Металл опасно вжимается в плоть, посылая ворох мурашек по телу. Еще немного — и на белую постель прольется алая кровь. Но крови нет. Нет ни единого пореза. Только огонь бежит по венам, вырывая из горла сдержанный стон. Охваченная странным восторгом, Айрис подносит к губам навершие Масамунэ — такое же прохладное и твердое, как губы Сефирота в их первую совместную ночь. Целует его, разводит колени пошире. — Точно хочешь меня с ним делить? Приложив рукоять прямо к центру наслаждений, она покачивает бедрами, а сама глаз не сводит с мужчины. Сладкое томление окутывает маревом, когда он, усмехнувшись, делает шаг. — Запомни, моя маленькая Цетра, раз и навсегда… — Сефирот склоняется над ней низко-низко, забирает Масамунэ и кладет его возле себя. — «Там» могу быть только я. Его дыхание щекочет ее губы, рот впивается в безвольные уста, вторгаясь языком почти яростно, почти грубо — завоевывая и подчиняя. Однако Айрис не противится, а лишь приглашает поближе и легонько толкает, пытаясь опрокинуть на спину. Миг — и не она, а он в ее плену. Вовсе не страшный… И не всесильный… Крупноват, конечно, но она это переживет, увлекая его в свой упоительный танец. До исступления, до глубокой непроглядной ночи, до тех пор, пока обоих не накроет удовольствия волна…

***

Морозное утро над городом постепенно светлеет. За окном сыпет снег — холодный, колючий. А под одеялом тепло и уютно — совсем не хочется вставать! Приятный и бодрящий аромат свежесваренного кофе будит Цетру, и та лениво потягивается в постели, перекатываясь на другую сторону кровати. Разглаживает складки на простыне, утыкается носом в подушку в надежде найти другой запах — еще более волнующий, еще более манящий. Его запах. Сколько бы она ни пыталась, Сефирот всегда вставал раньше нее, принимал душ и готовил завтрак на двоих, скрепив мокрые волосы резинкой. Айрис, в общем-то, не жаловалась. Только удивлялась его вниманию и заботе — он даже меч с собой не забирал. Масамунэ, вопреки нестерпимой жажде сражений, стерег ее сон, словно преданный пес, одиноко ютясь у стены. Выбравшись из-под одеяла, Айрис подходит к нему — впервые за долгое время. Высоко поднимает голову, чтобы оценить невозмутимый и слегка надменный лик. Но Масамунэ молчит, никак не отвечает. Тогда она дотрагивается до лезвия, плавно ведет по закаленной кромке — не ранит. Меч, как и ожидалось, строго выполняет хозяйский приказ. — Доброе утро, — произносит Айрис негромко, приветствуя поцелуем холодный металл. — Странно говорить с тобой вот так… Иронично, правда? Но я больше тебя не виню. Под губами она чувствует знакомую пульсацию. Лезвие шевелится, пытаясь ей что-то сказать. — Тише, тише! Если не нравится, я не буду трогать. — Она отходит назад, а клинок дрожит еще сильнее. — Или… нравится? Не пойму! И меч, звеня, сам подается навстречу, стремясь задеть гранью обнаженную кожу. Прильнуть, прижаться к мягкой груди. Айрис охает, пугается, но обнимает. Гладит его блестящую сталь своей маленькой ладонью, ласкает и пока совершенно не знает, что все это — лишь начало их необычной и крепкой любви.