***
Проходит неделя. Ольга занимается работой, составляет отчёты, сверяет сметы, следит за акциями и по-прежнему долбит партнёров. Дело Ларина окончательно теряется где-то в кипах бумаг. Ничего не меняется, и когда трель звонка разрезает вязкую тишину, спокойно поднимает трубку, надеясь, что это Виктория Анатольевна наконец решилась и не стала усложнять. — Добрый день. Это Анна Архипова, МВД, если помните. А. Блестящее, безупречное создание с очень красивыми глазами. Но вроде с Лариным все решено, отпустили, Ольга даже новостные порталы специально шерстила. — Помню. На этот раз вам нужен отец? — Нет, я… — в трубке послышалось шебуршание, словно динамик на секунду прикрыли рукой — Хотела бы встретиться с вами ещё раз, необходимы ещё кое-какие показания. — На сегодня встреч у меня не назначено, можете подъехать. Странно. В прошлый раз Архипова заявилась почти без стука, чуть не размахивая ксивой. Что-то изменилось, или у полицейской просто возникло желание сделать подход более рациональным? — Дело в том, что… — ещё пауза. Разговор с Ольгой её от чего-то отвлекает? — Как насчёт встретиться на нейтральной территории? Знаю одну кофейню совсем рядом с вашим офисом. Ого. Раз так, может, опасается за собственную безопасность? Но Ольга не отец, даже на своей территории она ничего не может, но убеждать в этом девушку не собирается. — Диктуйте адрес. Из трубки словно доносится выдох облегчения. Неужели так боится? Кажется, Ольге стоит быть немного более дружелюбной. А через несколько часов Ольга мёрзнет на углу в дорогущем плаще, который совершенно не приспособлен для питерской осени. Кажется, начинает моросить. Полицейская опаздывает, и звонить ей Ольга не собирается: пальцы отмерзли, даже номер с трудом наберёт. — Прошу прощения за опоздание! Из-за поворота наконец вылетает Анна. Она вообще в курсе, что сейчас сентябрь, и есть такое понятие, как лужи? Те же самые лаковые шпильки очень паршиво сочетаются с водой, как Ольге кажется, но девушка умело маневрирует, обходя ямы, мусор и даже ни в кого не врезается. Нечеловеческая ловкость. — Не замёрзли? Вход с другой стороны здания! Чем ближе полицейская, тем ярче тянет сладкой ванилью. Анна выглядит забавно низкой в теплом пуховике, хоть кто-то из них двоих одевается почти по погоде. Щеки раскраснелись, видимо, бежала. Из прически выбилась ещё пара прядей, и теперь та выглядит уже не столь лощеной и безупречной. Но больше всего Ольгу поражает выражение лица: улыбка, которую она видела тогда, сейчас разрослась в полноценную версию. Кажется, так улыбаются друзьям или любимым, а не случайному свидетелю. Новый полицейский маневр? Наконец они влетают в тепло. Ольга бросает, что хочет чашку чая, и скорее спешит к тёплому дивану. Место выглядит довольно уютным, словно серый питерский холод так и не смог сюда проникнуть, оставляя островок тепла. Пахнет какими-то пряностями и кофе, людей тут нет, кроме них двоих и работников. Вряд ли подобное место сможет обеспечить Анне безопасность, если отец или сама Ольга захочет что-нибудь сделать. Но та, кажется, не понимает, о чем-то переговариваясь у кассы с бариста, уже делающим напитки. — Готово! Через пять минут ожидания Анна плюхается напротив. На стол рядом с Ольгой падает стакан с крышкой, и та моментально хватает, отогревая руки до конца. Кажется, чай вишневый. Вишня Ольге нравится, но она об этом совершенно точно не просила. Девушка только переводит вопросительный взгляд на полицейскую, сидящую напротив, и зависает на чужом стакане. Крышки нет, вместо этого у неё явно что-то очень сладкое, судя по обилию зефирок. Ольга готова поклясться, что там двойной сироп. — Итак, какие именно показания вас интересуют? Лучше сразу обозначить тон встречи. Все это кажется слишком неопределенным, неформальным, со всеми этими кофейнями, опозданиями и чем только ещё. Чувство чужеродности происходящего не отпускает ни на минуту. — Прошу простить, что вытащила вас сюда. Подумала, что будет лучше, если мы побеседуем в спокойной обстановке. Анна стучит своим безупречным маникюром по столу, словно раздумывая. Глаза опущены, выражение лица странное. В первую встречу она показалась Ольге живой, яркой и немного более напористой. Неужели что-то способно выбить её из колеи и заставить затихнуть? Мысль о том, что Анна может её бояться, неприятно отзывается где-то внутри, так что Ольга старается выглядеть как можно более дружелюбной, не перебивая. Получается из рук вон плохо, она же железная бизнес-леди, а не вот это всё, но, кажется, Анна чуть расслабляется. — Начну с того же. В каких отношениях ваш отец с Лариным? Есть ли у них партнёрские взаимосвязи сейчас, и в целом с кем РГБ сейчас сотрудничает? Ольга только недоуменно смотрит в чужое лицо. Анна будто намеренно гипнотизирует свой стакан, прихлебывая. Ларин на свободе, и с РГБ связей не имеет, об этом она заявила сразу. Что тогда нужно МВД от неё? Отец? Но на лице Анны не читается угрозы, только какая-то беспомощность, если не смущение. — Дело Ларина уже полностью закрыто, я наводила справки. Анна, что именно вам нужно? Я, отец, компания? Какого рода сведения? Ольга только сцепляет руки в замок, наклоняясь к собеседнице ближе. Не стоит ходить вокруг да около. Если есть что сказать, то пусть говорит. Девушка напротив будто задаётся тем же вопросом, но всё-таки словно собирается с силами и поднимает глаза, всё ещё нервно постукивая коготками по столешнице. — Я хотела бы узнать вас получше. Чужой тон совершенно ровный, но, кажется, кровь шумит где-то в ушах. Анна…интересуется ей? Но Ольга вроде бы ничего особенного из себя не представляет, или это… В романтическом плане? Ольге до смерти хочется спрятать лицо в ладонях, но она держит маску, выслушивая. — Слава о вас ходит только как о железной бизнес-леди. Даже если наводить справки, сведений о чем-то постороннем нет. Подумала, что вам было бы что рассказать о собственной работе и о бизнесе, может, в первую очередь… Не в целях информирования начальства или чего-то подобного… Вы правда меня заинтересовали. Как личность. Ольга все так же остаётся невозмутимой, но щеки горят так, словно она снова долго стояла на морозе. Она знает, что внешне холодна и неприступна, но всё ещё остаётся что уточнить. — Заинтересовали в каком плане? Это свидание? Кажется, Анна всё-таки немного смущена, но уходить от ответа не спешит. На минуту перестает стучать, хватает свой стакан с зефиром, снова отхлебывает, и, не отводя глаз, заявляет. — Если вы не против. — Не против. Ольга честна сама с собой. Она никогда не имела предрассудков и понимает, что влюбиться можно в человека любого пола, хоть никогда раньше подобным и не страдала. Но испытывать симпатию могла, и Анна была вполне себе привлекательной. Чем Ольга хуже каких-нибудь майоров? Да и свой человек в МВД, если что, не помешает. Стук маникюра о стол окончательно прекращается, и хорошо, Ольгу уже начинало это раздражать. Анна чуть поворачивает голову, заглядывая в глаза. Чужие голубые омуты словно заблестели, и Ольга только ещё раз удивляется, насколько человека может изменить улыбка. Интересно, помада смажется, если поцеловать, или будет держаться, как Ольгина? Кажется, она была бы совсем не против проверить. — Так что, расскажете, с кем сотрудничает РГБ? И правда. У Ольги есть работа, работа, и ещё раз работа, и она делает достаточно, чтобы уметь об этом говорить. Надо же с чего-то начинать. Полицейская действительно думала, как найти к ней подход, искала возможные общие темы. Ольге очень жаль, что она не может так просто улыбнуться, но она изо всех сил надеется, что Анна понимает. Она правда не против свидания.***
Через время, холодным февральским вечером Виктория Анатольевна до сих пор не желает уступить РГБ, отклоняя все предложения партнёрства. Ольга уже в очередной раз проводит часы за ноутбуком в позе креветки, пытаясь понять, что идёт не так, вызыванивая параллельно других инвесторов. Акции РГБ в полном порядке, банкротства не предвидится, и остаётся только нарывать сведения в интернете. А результаты неутешительные: судя по новостям, та самая неуступчивая фирма вступает в союз с компанией Когана. Вот только давних отцовских врагов ещё не хватало. И ей кажется, она знает, почему. В офисе ходили слухи, что кто-то из фирмы Когана решил воскресить из мёртвых славу знаменитого Паяльника, вырисовывая его образ в глазах новичков на рынке. Видимо, получается успешно. Ольга только откидывается на спинку кровати, пытаясь расслабить многострадальные мышцы. Рядом все равно никого, она не потеряет, если позволит себе хотя бы минуты слабости. — Я дома! Слышится поворот ключа в замке, громкий стук чужих шпилек. Выпрямляться у Ольги нет сил, и она даже не пытается, когда через минуту в комнату влетает Аня. — Ты как тут? Почему в темноте сидишь? А. Приступам трудоголизма отсутствие освещения не помеха. — Оль, все в порядке? Девушка только скидывает форменный пиджак на пол, забираясь на кровать. Аккуратно подлезает под чужую руку, двигая головой ноутбук и устраиваясь на чужих коленях. Наглая до невозможности, но возмущаться нет сил. Ставший уже родным ванильный запах почему-то немного успокаивает, и Ольга только вплетает пальцы в чужую прическу, стремясь растрепать. — Да Виктор опять. Запугал наших возможных партнёров настолько, что союз они решили заключить с Коганом. А мне теперь переманивать и разгребать. Аня на коленях чуть переворачивается, заглядывая в лицо. — Оль, отдохни немного, ладно? У тебя лицо совсем уставшее, не загоняй себя, станешь, как отец. Ольге кажется, что что-то разбивается, срывается предохранитель. Нечто внутри нарастает бурной волной, постепенно смывая остатки здравомыслия и самоконтроля. Ей только вчера пришлось распинаться об отце в интервью очередному паршивому журналу, и, видимо, Аня позабыла, как она это ненавидит. На мгновение становится мерзко до невозможности, и Ольга даже дёргается, отпихивая от себя девушку и не стесняясь в выражениях. Она и так весь день на взводе, компания, партнёры, а в итоге её только сравнивают с человеком, неспособным на искренние чувства. Ранит до невозможности. — Как отец? Да я бы в жизни не поступила так с родным человеком, игнорируя его ради работы, хотя бы поэтому не смей. Отец только и умеет, что батрачить, а в итоге я плакала в одиночестве на своем выпускном! И пытаюсь теперь исправить, а репутация у него хуже, чем у современных маньяков, и даже с компанией я сама разобраться не в состоянии. Ольга останавливается, чтобы хотя бы выдохнуть, а Аня только смотрит непонимающе, мигая синими глазищами, как олень в свете фар. Кажется, до полицейской правда не доходит, что именно она ляпнула. Раздражающе. Усталая Ольга совсем не хочет думать, что говорит. Только высказаться, чтобы больше та не ошибалась. Плотину где-то глубоко внутри сносит волной обиды и горечи, которой срочно нужен выход. — Ещё и доказывать всем надо, интервью давать, что считаю его примером. Ты даже знать не можешь, насколько это ранит. Что такое видеть, когда твой родной человек страдает из-за другого, а потом и ты сама, когда у этого трудоголика на уме только одно. Не сравнивай меня с отцом! Тон холодный, повышенный только слегка, и Ольга уже почти физически чувствует, как на лицо наползает стальная маска. Но голос всё равно едва дрожит. Она тоже живая, ей тоже больно, но она уже слишком хорошо уяснила, что показывать кому-то нельзя. Училась долго и муторно, а сейчас бесполезно. Где-то под ребрами что-то надламывается окончательно, остатки гордости трещат по швам. Нет никаких сил скрывать свое состояние сейчас, она устала до невозможности. Гневная тирада обрывается сразу же, как только слышится совсем тихое: — Оль. Вдох-выдох. Нужно собраться, срываться на людей, с которыми её связывают какие-либо отношения, Ольгу никто не учил. Даже если она не знает, кто ей Аня, это не повод. — Оль, я знаю, что ты не как отец. В растерянности Ольга переводит взгляд, но Анино лицо выглядит необычайно мягким. Словно вся напускная бодрость и веселье слетают с полицейской вместе с форменным пиджаком, и в чужих голубых омутах отражается какая-то мольба. Руки аккуратно касается чужая слегка холодная ладонь, нежно и осторожно, словно пытается поделиться каким-то теплом. — Оль, ты ответственная, и заслужила свою репутацию не угрозами и разборками, а усердным трудом. Отложи ноутбук на секундочку, ладно? Упомянутый гаджет одиноко освещает комнату. Включать светильники Анна не спешит, видимо, знает, как это на неё подействует. Ольга только вздыхает, но крышку захлопывает. — Оль, я же вижу, как ты стараешься. Хочешь, попробую расспросить в управлении, справки навести. Можем начать копать под Когана. Но тебе же хочется самой, честным трудом, верно? Ольга еле находит силы, улыбается неуверенно, краешками губ. Верно, даже Аня уже уяснила, что она об этом думает и что даже у неё есть какие-то принципы. — Это партнёрство же не несёт критического значения для РГБ? Я помню, ты что-то говорила про выбор и про запасные варианты. И правда. Она вскользь упоминала, что раздумывает над другими возможностями, но конкретно на эту компанию возлагалось больше всего надежд. Выглядело проще. Ольга чуть нервно не усмехается, подавляя нелепые сейчас мысли. — Давай я чай сделаю? Подожди минутку, в домашнее переоденусь. Фильм вместе посмотрим. Тебе тоже надо немного отдохнуть. Аня кажется обеспокоенной. Она что, выглядит настолько паршиво? Полицейская окончательно скидывает форму, наскоро наряжаясь в первое под руку попавшееся, и спешит на кухню. — Хорошо, Ань, я подожду. Ольга пытается сделать голос чуть громче, но сил, кажется, нет даже на что-то настолько простое. С кухни доносится невнятное мычание, видимо, услышала. Хотя Ани в комнате нет, в доказательство словам ноутбук окончательно отодвигается на край кровати. Свалится, ну и черт с ним. — У нас чай закончился. Шоколад будешь? Через пару минут под нос Аня сует до жути ароматно пахнущую кружку с оленями. Новогоднее настроение у человека, видимо, в заднице заиграло, так уговаривала купить ещё осенью. Детский сад, штаны на лямках. Ольге хочется рассмеяться от абсурдности ситуации, но при взгляде на чужое лицо смех застревает где-то в горле комом. — Я передумала, глаза электроникой лишний раз портить тебе не дам. Почитаешь мне? Аня выглядит невероятно милой в этой своей вечной драной майке, с растрёпанной быстрым переодеванием прической и томиком Цветаевой в руках. Кажется, Ольге пора обновить дома коллекцию литературы, а то в следующий раз читать ей придется какое-нибудь руководство по ведению аналитической работы. Теперь, наверное, усмехнуться уже можно, и Ольга себе в этом не отказывает, глядя в чужие глаза. Ане, видимо, согласие уже не требуется, она просто в очередной раз падает головой на чужие колени так, словно была для этого рождена. Как любимый домашний кот, дышит в живот и трётся щеками о бедра. Наглая, тактильная до ужаса, но Ольге почему-то совсем не хочется её одергивать. Аня словно вечно делится теплом, живёт им, дышит, и раздает всем нуждающимся. Ольга не думает, что виновата в том, что хочет урвать себе кусочек. Только включает ближайший прикроватный светильник, открывая книгу на случайной странице. Ты проходишь своей дорогою, И руки твоей я не трогаю. Но тоска во мне — слишком вечная, Чтоб была ты мне — первой встречною. Сердце сразу сказало: «Милая!» Все тебе — наугад — простила я, Ничего не знав, — даже имени! — О, люби меня, о, люби меня! Ольге кажется, что её хрипловатый сейчас, уставший голос совсем не подходит для слов о любви, но Аня на коленях кажется совершенно довольной, прижимается головой теснее. Хочется погладить, но в одной руке чашка с шоколадом, а в другой книга, и всё, что она может — это улыбнуться, снова совсем слабо, продолжая читать. Аня на коленях тоже расплывается в нежной, искренней улыбке, и, кажется, сейчас Ольга хочет только одного: чтобы этот момент не заканчивался.***
— Я все просчитала, нам будет достаточно ограбить два банка. Теплым весенним утром воскресенья Ольга греется в постели, радуясь минутам покоя. Рядом Аня: живая, теплая. Ей скоро в управление, так что вылезла полицейская из кровати только причесаться и сделать макияж, и хотя бы капелька её обычного лоска уже просачивается через уютную пелену. Ольге всё равно. Она хочет только подлезть ближе и смазать с чужих губ лаковую помаду, любуюсь потом, как Аня бурчит и наносит все заново, ласково оглядываясь на виновницу беспорядка. Но сейчас не время, надо обсудить план. С того самого февральского вечера Ольга как никогда поняла, что надо что-то менять. Аня рядом, правда, уже не кажется счастливой. — Точно этого хочешь? Она же знает. Знает лучше всех, ведь никто раньше не добирался так близко. Именно Ане она утыкалась в плечо, когда было одиноко, именно ей читала Цветаеву и заваривала чай, когда полицейская приходила вымотанная с работы. Она же знает. Но прежде чем Ольга начинает вскипать, Аня даёт заднюю. — Оружие достала, колеса нашла. Там стритрейсер один есть… Это важно, очень важно. Ольга наконец сможет отомстить человеку, который свёл в могилу её мать, лишил её саму детства… И в итоге почти не слушает. Почему-то ей хочется проявить хоть немного тепла. Но она совершенно не такая тактильная, да и прятаться в Аниных объятьях сейчас не время, и Ольга всё-таки включает продвинутую бизнесвумен, отмахиваясь от назойливых идей и искренне пытаясь не слушать вполуха. Но вопросы о полиции её нервируют, тем более, чужая позиция не столь категорична. — Есть там один амбициозный следователь… Игорь Гром. Ну тот, что Разумовского поймал. Но его я возьму на себя. Настроение у Ольги окончательно портится, и она снова почти не слушает, о чем та говорит. А Аня потягивается, ведёт плечами и рассуждает как ни в чем не бывало. И всё-таки добивает последней фразой: — Переключу его внимание с расследования на кое-что поинтереснее… Кажется, она не понимает, какие чувства вызывает своими планами. Лицо довольное, ехидное, подмигивает ещё. Да уж, этот Игорь Гром, если он, конечно, стандартной для полицейских гетеросексуальной ориентации, мимо такой девушки не пройдет. — Ты там аккуратней, а то я ревновать начну! Ольга собственнически, даже немного грубовато сгребает Аню в объятья, а та только смеётся. Чужая наглость переходит все границы. Кажется, полицейская всё-таки догоняет, до чего доводит своими рассуждениями, и спешит оправдаться: — Знаешь же, мне нужна только ты, и всё это я тоже делаю исключительно ради тебя. Ведь я… Ну что я? Ольга взрывается. Анна ведь наверняка начнет опять разглагольствовать на темы репутации, карьеры и прочей следовательской балды, которую полицейская позволяет разрушить планом. Ещё и ревновать заставляет. Она определенно не знает, когда стоит держать язык за зубами. — Да-да, долго работала на своё имя, строила карьеру и всё такое! Я это уже слышала. Ольга только закатывает глаза, взмахивает рукой и отворачивается от полицейской, не желая видеть чужое выражение лица. А вот не надо было позволять себе подобное. Игорь Гром этот ещё… Да, они с Аней никогда не обговаривали, в каких они отношениях, но Ольге почему-то по умолчанию казалось, что… Да господи, плевать. Она точно не хочет позволять собственной девушке лезть в штаны к следователям, даже ради плана. Да и карьера эта ещё. Пытается вразумить: — Ты пойми, работая следователем, ты за всю жизнь не заработаешь столько, сколько мы вынесем из банка за эти два дня! Но почему-то с другой стороны кровати слышится только тишина, и Ольга разворачивается обратно, желая всё-таки видеть чужую реакцию. Кажется, Ане обидно. Лицо грустное, глаза виноватые, а губы снова поджаты. Чем-то напоминает побитого голодного щенка. Сама виновата, конечно, но Ольга ощущает внутри ещё и тень собственной вины. Слишком резко? Но ведь все это действительно важно, они смогут уехать на эти деньги, отомстить и избавиться от главного виновника Ольгиных проблем, неужели она не понимает! Но чужое выражение лица более лучезарным не становится. Кажется, воскресное утро испорчено, но Ольга не жалеет. Зато план обсудили, и настало самое время приводить в исполнение. Неприятные ошмётки вины всё ещё скребутся где-то на периферии сознания, но она решает, что извиняться не за что. Ну, или потом как-нибудь.***
Первое ограбление проходит замечательно. Принц приезжает быстро, и уже через пару минут они горят на предельной скорости. Ещё до мастерской полиция окончательно отвязывается, проблем нет. Водитель на переднем сиденье заливается смехом, а Ольга только косится на Аню, сидящую рядом в облике Жасмин. Этот нелепый парик, ещё и линзы нацепила, сверкает теперь карими провалами вместо голубых озёр. Они уже за чертой города, опасности нет, Ольга успела сорвать свою маску, а Аня, видимо, где-то не здесь, не спешит разоблачаться. Взгляд остекленевший, даже через мутные линзы видно, что что-то не так. — Ань? Ржач спереди доносится с новой силой, уже в два голоса. Ольга прикрикивает на сладкую парочку, и сообщники затыкаются в ту же секунду. Ну наконец-то. Полицейская переводит взгляд на неё, и становится совершенно ясно: что-то не так. Глаза пустые. Смотрит совершенно осоловело, и Ольга даже не уверена, что именно та перед собой видит. — До сих пор волнуешься? Конечно. Она буквально взяла сотрудницу МВД, которая несколько лет батрачила на репутацию и карьеру, и подбила на преступление. Ольга…не думала об этом. О том, что это может действительно навредить. Укол вины проступает уже слишком поздно. — Ань, всё закончилось. Кажется, та не реагирует. Это у Ольги адреналин плещется в крови, руки едва заметно дрожат от возбуждения. Аня же как потерянный ребенок, оставшийся в одиночестве посреди магазина. Выглядит совсем беспомощной и смотрит в чужие глаза так, словно только они её здесь держат. Точно, это ради неё. Ольга должна хотя бы попробовать помочь, понести ответственность. — Ань. Ольга берет полицейскую за подбородок, приподнимает голову, снимая маску. Чужое выражение лица неизменно. Аня дышит часто и рвано, немного пахнет потом, из-за нервов, наверное. Жмется щекой к чужим ладоням, словно пытаясь продлить прикосновения. Точно. Может, касания помогут? Аня всегда понимала их лучше всего. Ольга ещё раз смотрит в чужие голубые омуты, словно подернутые плёнкой, и наклоняется ближе. Полицейская до сих пор не реагирует, но Ольге кажется, она знает, что с этим делать. Аккуратно касается чужих губ своими. Нежно, осторожно до невозможности. Наконец полицейская смотрит чуть более осмысленно, приоткрывает рот. Ольга чувствует чужой нервный выдох и пользуется, целует чуть глубже, ощущая на языке привкус помады и железа. Точно. Губы у Ани красные не только из-за макияжа, оттенок уже другой. Она и раньше прикусывала их, если нервничала, но до такого не доходило никогда. Ольга гладит языком свежие раны, всё ещё осторожничает, как будто касается хрустальной статуэтки. Кажется, это работает. Когда она разрывает поцелуй, Аня уже совершенно точно осознает, что происходит. Но за новым полицейская не тянется, придвигается чуть ближе, опуская голову на чужое плечо. Словно просит успокоить. Теперь и она чуть дрожит, словно на отходняке, и Ольга почему-то ощущает что-то неприятное внутри. Опять вина? В любом случае, все закончилось. Но ей кажется, что слова сейчас Аня не воспримет, и она целует ещё, на этот раз в макушку. Проходится ладонью по искусственным волосам, плевать, что с париком будет, но снимать его, видимо, полицейская не собирается, а она тут уже не поможет. Надо добраться до промежуточного пункта, сарая за городом, и тогда уже снять всю экипировку. А пока Ольга лишний раз не трогает, только обнимает. Аня как котёнок, теплая, беззащитная и такая искренняя, когда поднимает глаза. Кажется, отошла. Ольга смотрит в голубые озера и понимает, что могла бы в них утонуть. Ничего, кроме абсолютной преданности и ещё чего-то в глубине, что она не может разгадать. Такой взгляд мог бы стать поводом задуматься, но ей совершенно не хочется всё усложнять. Пока Аня вроде в порядке. Ариэль с переднего сиденья ехидно хмыкает, уставившись в боковое зеркало. У неё-то хахаль за рулём, пусть к нему и лезет, а не на чужих любуется. О вероятности аварии даже не думает. Кажется невероятно важным, чтобы их с Аней никто не потревожил. Ольга бросает вперёд убийственный взгляд, и, видя, что та отворачивается, картинно любуясь пейзажами, сжимает руки чуть крепче, притягивая к себе полицейскую. Целует в макушку ещё раз, берёт нежно за руку. Ладонь у той холодная до невозможности. Неприятное ощущение внутри никуда не девается, только чуть притупляется, но Ольга списывает его на отходняк. Главное, что Аня рядом, они вместе. Рубикон перейдён.***
И даже когда всё идёт не так. Авария выходит слишком уж правдоподобной, Ольга действительно до ужаса пугается, когда просыпается на казённых светлых простынях. Ещё не отошедшие от кошмара мозги не хотят воспринимать реальность, тем более этого паршивого полицейского. Но спектакль надо доиграть. Ольга берет себя в руки и начинает повествование, стремясь надавить на жалость. Голос дрожит, и дрожит по-настоящему. Необходимость открываться очередной фальшивке, служителю закона, к которому ещё и играючи присматривалась её Аня, вымораживает и раздражает, но слезы сдержать еле получается. Разговоры об отце правда давят на больное, а вкупе с недавним кошмаром все жалкие остатки её самообладания может просто смыть потоком искренности. Когда Гром выходит, Ольга только отворачивается, вжимаясь лицом в подушку, промакивая мокрые совсем щёки. Аварию подстроить было довольно сложно, но слышать звук разбивающегося стекла, теряться в пространстве, пусть и ненадолго… Почему-то ей хочется, чтобы Аня была рядом. Опять полезла бы обнимать, аккуратнее, чем обычно, хоть повреждения и незначительные совсем. Ольга бы не стала возражать. Ольга бы обняла её в ответ, она почему-то знает. Мерзкое ощущение до сих пор теплится где-то в глубине нутра, но отступает при воспоминаниях о полицейской. За ней должны придти, и она ждёт, сжимая простыню до стремительно белеющих костяшек. Даже глубокой ночью, давно после отбоя, по коридорам всё ещё раздаются звуки шагов. Стук каблуков на этот слышится совсем рядом с её палатой, и Ольга притворяется спящей, хотя на самом деле из-за нервов совсем не может уснуть. Дверь открывается с лёгким скрипом, выдавая особенности российских больниц за систему безопасности. Когда капельница рядом шевелится, она всё-таки не может не бояться, вдруг это действительно покушение на жизнь. Кто-то из конкурентов РГБ вполне себе мог воспользоваться шансом. Сердце стучит, стремясь проломить грудную клетку, и Ольге кажется, что вошедшая всё прекрасно слышит. Приходится просыпаться. — Доктор? Что-то слу… Имитирует недавнее пробуждение как может, но глаза все равно выдают, зрачки точно сузились от страха, она уверена. Может, выйдет списать на яркий свет из коридора? Над ней нависает невысокая даже на каблуках фигура в сестринской форме, а из-за резкого освещения лица не разглядеть. К губам прижимается палец в синей, обыкновенно больничной перчатке. У фигуры в руках шприц, и Ольгу уже почти пробивает на дрожь, но потом она замечает. От тонкого запястья, не закрытого формой, едва уловимо тянет ванилью. Глаза немного привыкают, и отголоски света из дверного проема всё-таки позволяют выцепить блестящие черные пряди. У фигуры обнаруживается коса до пояса. Ну разумеется. Ольга аккуратно, но настойчиво хватает чужую руку, и, забивая на неприятные ощущения от силикона, трётся щекой о ладонь. Позволяет себе усмехнуться чуть слышно в чужую конечность. Все хорошо, все свои, за ней пришли — успокаивает себя, признавая собственную слабость. Аня садится на край кровати, заканчивая вводить неизвестную жидкость в капельницу, и гладит пациентку по голове. Говорить что-то кажется лишним, и теперь уже Ольга ложится на чужие колени, стремясь прижаться ближе. Да, она вообще-то не должна настолько доверять, Аня всё ещё может использовать её в своих целях или продать кому-нибудь за кругленькую сумму вместо запланированного похищения, менты, они такие, ни грамма честности. Но Ольга только прикрывает утомленно глаза, чувствуя наконец сонливость. Может, это Аня догадалась, что спать из-за нервов она не сможет, и опять заботится? Улыбается, окончательно проваливаясь в вязкую неизвестность. Пока полицейская рядом, будь что будет.***
— Пять минут до сделки, работаем! В сарае темно и душно, пахнет пылью и жарко до невозможности. Ольга уже чувствует, как мерзкая струйка пота сползает по спине куда-то в складки платья. Ощущение нервозности, которое не отступало с самого начала их плана, окутывает, обвивает что-то внутри. Душит не хуже удавки, и ей кажется, что совсем скоро все затянется. — Оль? Ольга словно выныривает из собственных ощущений, переводя глаза на полицейскую. Та уже в образе Жасмин: коса блестит, словно смазанная каким-то гелем, а через белую маску пробивается взгляд карих теперь уже глаз. Но почему-то чужеродным этот облик не выглядит, и как только Аня приближается, тревожность словно отступает. — Принято! — хохочет откуда-то из угла Ариэль. Голос до глупого безалаберный, вот у кого все всегда прекрасно, ни малейшего сомнения в успехе. Ольга только смотрит в чужие глаза, пытаясь выцепить что-то родное. Полицейская словно чувствует её нервозность, запуская руку в растрёпанные пряди. — Оль, ты справишься. Столько над этим работала, продумывала, а теперь на попятную? Ольга чувствует себя маленьким щенком, который у руки хозяина успокаивается, стоит немного погладить. Она же всегда была образцом самоконтроля, не искала ни ласки, ни тепла лишний раз. Железная бизнес-леди, ничуть не мягче отца. — Мы справимся. В чужом голосе слышится небывалая уверенность, и Ольга уже не боится довериться. Они сделали что могли, и она только приникает ближе к чужой руке, ластится, вспоминая. Руки связаны, но не болят, кровообращение не нарушено. Аня старалась. Аня пару минут назад аккуратно перевязывала, спрашивала, удобно ли, не больно ли. Аня просила потерпеть, извиняясь не пойми за что. Аня целовала между лопаток, пользуясь чужой открытостью, словно пыталась успокоить. Аня переклеивала пластыри на лице, не страшась вида ссадин, и смотрела словно снова виновато, словно не хотела допустить даже малейших увечий. Это же её Аня. Они обязательно справятся, обязательно уедут. Ольге очень хочется поговорить с ней, сказать, что… Но даже в глубине души подобные слова не произносятся, она не привыкла. И полицейская об этом прекрасно знает, она поймет, можно не спешить. Последний рывок, и всё закончится. Ольга только прикрывает глаза, успокаиваясь. Что бы там на периферии сознания не маячило, все паранойя. Чужой голос мягкий до безумия, когда произносит её имя, и она хочет верить. Они справятся. Но внутри что-то обрывается под звуки выстрелов. «Полиция, всем стоять!» — доносится из-за двери. Ольге до безумия страшно, но есть ещё план Б. Надо просто перетерпеть. Она отползает за какой-то каменный обломок, благо, здание заброшено давно, и прятаться есть где. Симфония перестрелки бьёт по ушам, и Ольга закрывает глаза, зажимает ладонями уши, стараясь полностью закрыться от внешнего мира. Скоро всё закончится. Принц приедет вовремя, сообщницы скроются, и всё будет в порядке. Очень хочется высунуть голову, посмотреть, как там Аня, но она держится. Потом звуки, и до того едва слышные, совсем затихают. Выползать Ольга не спешит, но вернуть себе органы чувств всё-таки необходимо. Как только она освобождает уши, слышится чей-то кашель, едва заметно, на периферии сознания. Кажется даже, что Анин голос его прерывает, говорит что-то. Словно галюцинации на нервной почве. Ещё мужской, Грома, по всей видимости. Ольга прислушивается, но говорящая заходится в кашле, и, кажется, повреждения там серьезные. Голос затихает, а сирен уже давно не слышно. Передышка. Потом Ольгу всё-таки находят. Да, Игорь Гром, как самый честный, видимо, следователь, её и обнаруживает. Сразу окружает бригада скорой, один из медиков накрывает её курткой, пытается выяснить, не ранена ли. Ольга только осматривается с легкой, немного нервной улыбкой. В углу, на стене у самого выхода, кровавые пятна. Может, это Ариэль повеселилась. Кажется, её фирменное «падла ментовская» было слышно даже через свист пуль. Ни одного из участников плана на месте нет, никого не тычут мордой в пол, застёгивая наручники. Все скрылись. Улыбка становится ещё более вымученной, когда Игорь Гром всё-таки решает приблизиться. Но на этот раз с благими вестями: отец скончался, сердечный приступ. Ольга боится, что сможет ненароком выдать что-то, поэтому решает спрятать лицо в ладони. Её тошнит от одной мысли, но она решается ещё и подойти к полицейскому, вжимается в чужую крепкую грудь и плачет. Плачет, потому что всё закончилось, потому что теперь они с Аней уедут, и всё будет в порядке, и она наконец доигрывает свой отчаянный спектакль. На похоронах отца Ольга стоит одна у могилы, когда гости расходятся. Внутри как будто что-то завершено, галочка поставлена. Отца больше нет, она отомстила за мать и за собственное детство. Теперь у нее есть деньги, свобода и Аня. От мыслей о полицейской что-то внутри сжимается, она не должна была пострадать. Чужая карьера разрушена, амбиции растоптаны в пыли, и все ради плана. Она должна закончить, привести все в исполнение, ведь её-то никто не разоблачил. Но грёбаный Игорь Гром всё-таки догадывается. Видимо, не все ищейки пользуются носом спустя рукава. — Приложила все усилия, чтобы у него случился инфаркт… Да что этот мент поганый вообще знает? Ани рядом нет, но Ольга не отказывает себе в удовольствии сорваться. Напряжение до конца ещё не отпустило, хочется выплеснуть, и она разворачивается, нападая, перечисляя в красках все отцовские грехи. — Ты ошибаешься, Оленька. Ольга в глубоком шоке. Коган, давний враг отца, на пару с полицейским пытается её переубедить. Его аргументы звучат поразительно разумно, и внутри всё-таки начинает копошиться червь вины. — Прости, Оленька, мне очень жаль. К концу Когановской тирады в глазах стоят слезы. Кажется, она всю жизнь провела во лжи. У нее никого не было, кроме отца, и теперь она своими руками свела родного человека в могилу. Падая идеально выглаженной юбкой на мерзлую землю, она даже предлагает себя арестовать. Совершенно импульсивно, стираются все цели, больно становится до невозможности. — И теперь придется жить с этим всю оставшуюся жизнь. Да, Игорь, спасибо за пояснения, майор очевидность. Вжимаясь заплаканным лицом в холодный камень, она думает, переживет ли. В голые колени тычутся шипы от роз. Цветы возлагали те, кто видел ценность, кто смог понять её отца. Виктор не был хорошим человеком, но о нем грустили. Его не хотели отпускать. До Ольги наконец доходит, что у могильного камня уже бесполезно просить прощения. Искать тепла. Но она чувствует, что сломалась бы, останься совсем одна. У неё всё ещё есть Аня. Аня не осудит, заварит горячий шоколад и опять плюхнется на чужие колени, слушая стихи Цветаевой. А сейчас она ещё и пострадала по чужой вине. Слезы льются из глаз не переставая, вина будто всё растет, и мерзким осознанием Ольгу прибивает к полу. Раз уж нельзя в мерзлую землю к отцу, нужно к полицейской. Купить апельсинов, взять её любимый сборник стихов и бежать, укрываться в чужих объятьях. Аня потеряла из-за неё карьеру, на которую столько лет работала, а Ольга отца, ведь ради чего-то было это всё. Теперь они есть друг у друга, две разбитые половинки, которые сойдутся в единственное целое, и впервые за всё время эта мысль не вызывает никакого отторжения, кажется правильной. Они ещё уедут, они друг другу обещали. Ольга только поднимается на ослабевших ногах, отряхиваясь, и вызывает такси до дома. Нужно захватить книгу и ехать к Ане. Но к полицейской не пускают. В реанимации, и как бы Ольга не грозилась своими связями, пробиться сейчас невозможно. Ей кажется, что руки подрагивают, пока она разбирает старые фотографии из альбома. Хочется утопить себя в горечи, принять, что именно потеряла. Маленькая Оленька целует Виктора в щеку. Маленькая Оленька не знает, что такое ссоры и крики, что такое боль и разочарование. Маленькая Оленька отца любит, искренне и безвозмездно. Дыра под сердцем словно разрастается при виде чужого теплого взгляда, и ей придется принять, что теперь он будет виден лишь на фотографиях. Похожий всегда был у Ани. Интересно, что бы она делала, останься совсем одна? Ольга уже не уверена, что на самом деле чувствует к отцу даже сейчас. Но что-то она же вечно делает неправильно? Отец любил её, а она свела его в могилу. Аня тоже любит. Было невозможно не замечать чужие взгляды, полные невысказанного. Преданности, словно собачьей. В чужих голубых омутах всегда отражалась какая-то мольба, искренность, что и подкупило Ольгу с самого начала. Сказать ей? Она отрицала до последнего, медлила, но сейчас готова довериться. Как только Аня выйдет из реанимации. Как только Аню выпишут. У них ещё припрятаны деньги, хотя все похищенное и изъято, у Ольги всё ещё есть наследство отца. Связи. Если надо будет, она пойдет по головам, будет выбивать финансы всеми возможными методами. Может, даже просить. Отвратительно, но ради полицейской. На глянце фотокарточек проступают влажные пятна. Эмоции бьют через край, смешиваются, воспоминания накладываются друг на друга мутной пеленой из глаз. Она и сама не заметила, как начала плакать. Отца не вернуть. План не вернуть. И если что и осталось, то они с Аней. Больные, разломанные половинки, напоминает себе Ольга, но не может выпустить из рук измятый картон. Трель звонка возвращает в реальность, раздаваясь отвратительной вибрацией где-то за спиной. — Здравствуйте, вам звонят из второй городской больницы. Аня! Ольга перебивает чужие монотонные формальности, почти выкрикивая в трубку, что слушает. Сердце заходится в бешеном ритме. Когда-нибудь она так доиграется, доведёт себя ещё, как отец. Но рядом с ней будет Аня, чтобы успокаивать, как она Виктора. У Ани точно получится. — К сожалению, Анна скончалась полчаса назад, во время операции. Соболезнуем… Голос в трубке ровный, почти механический. Какая-нибудь равнодушная медсестра с минимальной зарплатой объявляет таким тоном, что не верится. В первые секунды даже походит на идиотскую шутку, но потом все же накрывает. Ольга разжимает пальцы, и телефон глухо сталкивается с полом, пока из трубки вещают, что надо бы ещё бумаги заполнить. Точно, куда же без этого. Скоро заполнять придется немного больше. Очень хочется рассмеяться, это желание не покидает с самого пробуждения в больнице. По нервам молотит, как какой-нибудь новичок по гитарным струнам. Напряжение не покидало с первого разговора, скреблось внутри, разрывая, и Ольга искала спасения в чужих объятьях. И находила: тревоги отступали, сменяясь абсолютным спокойствием. Как водная гладь. Рядом с Аней было хорошо, но она не замечала рябь вокруг, стоило только протянуть руку чуть дальше. Аня. Её Аня, которой она так и не сказала. Которую она так глупо заткнула ещё в самом начале, вечером февраля. Испугалась того, что именно та захочет сказать, и не признавалась себе до последнего. А теперь нет никого. Два могильных камня. Словно шагает с обрыва в бесконечную бездну. Ольга готова признаться себе, что смогла бы с этим жить. Со смертью отца, если бы рядом была полицейская. Она бы разучилась её так называть, от чужой карьеры уже ничего не осталось бы, а в бегах они обе сменили бы род деятельности. Аня бы читала ей стихи и гладила по голове, а Ольга бы признавалась ей в любви. Говорила, насколько дорога, насколько страшно потерять. Не ехидничала бы, не перебивала. Не отказывала бы себе самой в вероятности, в возможности. Было важное, по-настоящему важное, чужой вес на коленях и чужая форма по всей квартире, в самых неожиданных местах. Она это важное потеряла. Чего стоило быть хотя бы чуть мягче, искреннее. Немного более открытой. Так любила искренность в Ане, но словно никогда не считала, что она заслуживает взаимности. Ответа. Извиняться перед мёрзлой землёй бесполезно, Ольга уже уяснила. До мёртвых так просто не дотянешься. Когда она омертвевшими пальцами вяжет петлю, тревожность не исчезает. Первобытный, животный страх перед неизвестностью, перед болью. Ноги еле держат, а руки дрожат, но теперь хотя бы точно известно, что выступает причиной. Она справляется с собой, вдыхает-выдыхает по накатанной годами схеме, забираясь на табурет. Не обращает внимания, что слезы до сих пор скатываются по щекам, делая шаг вперёд. Ольге кажется, что её сказка рассыпается серым песком, смесью пепла и праха.