Ножницы

      Чужой голос эхом отдается в голове, звучит прямо в ней, мир перед глазами раскрашивают цветные пятна… Это уже привычно, почти не кажется сумасшествием или дурным сном — Апшер слишком хорошо знает, что это его нынешняя реальность, от которой никуда не сбежать. — Слабо глубже? Все равно тебя это даже не убьет, почему бы не попробовать?       Пальцы — невесомые, ненастоящие, но их прикосновение остается следом черной дымки, рассеивающейся мгновенно, чувствуется изнутри, из-под рассеченной острым все еще лезвием полуржавых канцелярских ножниц кожи, — скользят по руке, смыкаются на запястье, заставляя откинуть кисть. Хоуп — призрак, галлюцинация, чудом выжившее в Рое сознание, черт его знает, что он такое, — ухмыляется, рассматривая полурезаную-полурваную рану, истекающую кровью.  — Хорошо вышло. Скальпель был хуже. Слишком тонко… и у тебя слишком быстрая регенерация. Впрочем, именно она, ну и быстрые ноги, дала тебе шанс прожить нужное время…       Майлз дергает плечом, к которому прислоняется его отныне вечный спутник и личное сумасшествие, словно пытается отбросить того от себя, но эта слабая попытка сопротивления проваливается, Билли смеется прямо в его голове и второй ладонью стискивает окровавленные пальцы руки, сжимающей раскрытые ножницы. Репортер чувствует тонкое, невесомое давление — оно существует только в его голове, в реальности рядом с ним вообще никого нет, и никто не может сейчас навредить ему кроме него самого, он понимает это, он уговаривает себя не слушать этот безумный порыв… но бесполезно. Противостоять невозможно.       Острый кончик одной половинки ножниц медленно впивается в кожу, разрывая ее и медленно погружаясь все глубже в живую плоть. Кровь темно-багровой струей течет по лезвию, пачкая руку и заливаясь под рукав куртки. Предплечье охватывает болью — еще не одуряющей, не такой даже чтобы закричать, и Майлз закусывает губу и даже не стонет, только мычит, чувствуя, как слившаяся с его кистью призрачная ладонь заставляет его, усиливая нажим, еще глубже втыкать острие в горящую огнем руку.  — А теперь просто дерни вниз, это легко, — шепчет смеющийся голос в голове Апшера, и тот наконец шипит, разжимая с трудом зубы:  — Иди к дьяволу, Хоуп.  — Ну нет. С тобой интересно. — ехидничает первый хост, — Столько разных чувств… Ты так цепляешься за свою человечность, что готов причинять себе боль, ты даже всей душой хочешь умереть, но при этом боишься попасться на глаза кому-то из психов, потому что они могут причинить боль тебе. Убиваешь каждого из Меркофф, кто сунется сюда, а сам изучаешь их архивы, надеясь уничтожить того, кто сохранил твою едва не оборвавшуюся жизнь. А еще, самое смешное, так боишься меня… Я же практически тебе брат!  — Ты больной ублюдок, Билли, — хрипит второй, пытаясь двинуть кистью, в которой зажаты ножницы, и вытащить их, но… как судорогой свело запястье и пальцы.  — Да подумаешь. Ты станешь таким же.  — Никогда.       Хоуп смеется вновь, гладит пальцами запястье с голубеющей под кожей веной.  — Дергай, Майли. Или нет, подожди, еще чуть глубже… Кстати, знаешь, почему я выбрал ножницы?       Майлз молчит, но его ответ призраку и не нужен. Тот продолжает, и голос его словно идет помехами, шипя и шелестя:  — Если достаточно глубоко воткнуть и правильно надавить, они раскрошат даже кость. Впрочем, насчет ножниц и костей ты и сам прекрасно знаешь…       Апшер чувствует, как к горлу подкатывает горький ком тошноты, а взгляд невольно притягивается к тому, что осталось уродливо торчать кривым мясным пеньком на изуродованной левой ладони, сжимающей сейчас ножницы, вместо безымянного пальца.       Да, он знает, ему до сих пор это видится в кошмарах.       Страх затмевает сознание, и он рывком дергает раскрытые ножницы вниз, надеясь на отрезвляющую обычно боль. Лезвие разрывает-взрезает плоть, оставляя глубокую широкую рану, из которой тут же начинает хлестать смешанная с черной дымкой алая кровь.  — О, артерию повредил! — радуется Хоуп, отступая от пытающегося отдышаться репортера и довольно беззвучно схлопывая ладони.  — Пошел прочь, — еле шепчет Майлз, дрожащей рукой брезгливо отбрасывая ножницы в стену и прижимая вспоротое кровоточащее предплечье к груди.  — Постепенно тебе будет нужно все больше боли, чтобы сохранить свой хваленый рассудок, и ты не сможешь причинять ее себе сам, — ухмыляется первый хост, медленно рассеиваясь, и, когда пропадает, голос его тихим эхом звучит в голове нынешнего. - Что будешь делать тогда?..