выхода нет.

он сидит на полу, захлебываясь в собственной крови и слезах. потерял, не уберёг, сломал. сам, своими же руками. костяшки в крови, стены в ней же. в квартире так тихо и непривычно пусто. невозможно, невыносимо. но он сам виноват. и осознал это слишком поздно. воспоминания сдавливают горло, вырывая гортанный отчаянный крик. лучше бы забыл, умер, да что угодно, лишь бы не видеть вновь и вновь всплывающие моменты перед глазами. годом ранее. Васильев сидит на любимой студии, пытаясь что-то смастерить из своих записей. наброски были, но новая песня все никак не хотела писаться. не хватало чего-то особенного, чего-то нового, чего никто никогда не слышал, и что бы влетело в чарты с ноги, вышибая дверь. вокруг него вились все, кто только можно и, как ни странно, не мешали парню работать. обычно он шипел и злился, выгоняя всех к черту, но сейчас он будто закрылся и не замечал. текст на листе был перечеркнут десять тысяч раз, но ничего дельного все равно не выходило. Саша вздохнул и откинулся на спинку дивана. черт бы побрал это все. на плечи ложатся чьи-то тёплые руки. Ян. вокалист выучил движения флейтиста наизусть. все-таки это был тот человек, который мог разру(ш)лить любую ситуацию. — помочь? — прошу. Николенко перегибается через диванчик, заглядывая в тетрадь, слегка хмурится и делает пару пометок. — вот. солист смотрит невидящим взглядом на строчки и заторможенно кивает. пусть будет так. *** когда они заходят в студию, у Васильева что-то ломается в голове. очаровательный, кудрявый, голубоглазый и длинноволосый, светящийся, с пирсингом под губой. эти два парня, кажется, надолго останутся в сознании солиста Сплин’а. он даже пока представить себе не может, насколько надолго. — привет? — Васильев не заметил, как оба парня подошли к нему, а длинноволосый слегка улыбался и протягивал ему руку, — я Шурик. это мой п… лучший друг Лева. — я Саша. Саша Васильев, — он сделал вид, что не заметил оговорку Шуры. интригует. они поболтали меньше часа, но уже решили написать совместную песню, настолько было комфортно и хотелось творить рядом с ними. эти два парня делали с Васильевым какое-то чудо. это было ясно сразу. через 45 минут на их руках уже была демка, и Саша просто светился от счастья. невозможно, невероятно. под действием адреналина и радости он, кажется, буквально до невозможности заобнимал и зацеловал фронтменов Би-2. домой он возвращался в полном спокойствии и счастье. он был уверен в одном. добьётся их, чего бы ему это ни стоило. клип снимать решили довольно простой. но стоило Васильеву увидеть Лёву и его вид, то сердце сделало кульбит. черт бы побрал тебя, красивого такого. казалось, он успел коснуться каждой частички тела Бортника и получить тысячу разрядов. поэтому за съемку пришлось неоднократно отлучаться, чего не могли не заметить Левчик с Шурой. каждый раз, когда Саша возвращался, то заставал их шепчущимися. злит. безумно злит. эти двое у него ещё допрыгаются. фото на память. и тут Васильев окончательно потерял голову. Уман, за компанию решает снять футболку, открывая красивое тело. он уверен, Лева видит его голодный взгляд, уверен и в том, что тот так просто это не оставит. для Саши давно понятно, что они пара. слишком много факторов сходится. да и их голодные взоры друг на друга только слепой не заметит. они делают фото, а вокалист Сплин’а не оставляет возможности коснуться груди обоих парней, уходя так же быстро, как и проводя эту «операцию». вечером, сидя в своей квартире, пишет Шурику краткое «нам нужно поговорить» и отправляется спать. думать, обрабатывать, понимать. знает одно — влюбился. в обоих сразу. и они уже не смогут сбежать от него и его чувств. Васильев не позволит. они встречаются в квартире у Шуры и Лёвы. на стенах совместные фото, с которых смотрят два счастливых парня, на некоторых засветились и их матери, которые так же улыбчивы. комфортно так. то, что так долго искал Саша, оказывается, теперь так близко. — ты хотел поговорить? — гитарист ставит перед гостем кружку с ароматным мятным чаем. Саша терпеть его не может, но показывать нельзя. он ещё переучит их пить крепкий дешевый кофе. — о чем? — Лева сидит рядом с лю. лучшим другом. так безопаснее. он всегда держался Шурика, неважно какая была ситуация. им обоим было спокойнее друг с другом. — вы встречаетесь? — вопрос в лоб должен смутить. должен обезоружить, чтобы дальнейшие действия прошли без проблем. — а… ты… как..? — Уман заикается. вся его уверенность резко пропала, но он быстро взял себя в руки. — я нормально отношусь к такому, не бойтесь, правда, — Саша смотрит прямо в глаза, наблюдая, как парни переглядываются, Шура неуверенно кивает, а Левчик тяжело вздыхает. — да. но… — голубоглазому приходится резко замолчать, потому что лицо вокалиста резко оказывается буквально перед ними. — я хотел кое-что предложить. вы же, парни, умные, знаете, что такое полигамия? мы знакомы с вами уже почти два года. и я… — отодвигается резко, смущается. это должно сбить с толку, — я просто понял, что… — Саш, мы… нам… нам нужно подумать, обсудить, — прерывает его поток мыслей Шура. — спасибо, — шепчет Васильев и смотрит виновато в две пары глаз напротив, а внутри ликует. они будут его. и это не требует обсуждений. *** — ты уверен? — Лева смотрит на своего парня, сбивчиво дыша от нервов. — думаю да. а ты? — Шурик кладёт ему руки на плечи, притягивая к себе и тихо целуя в макушку. — тоже. — я не буду любить тебя меньше от этого, слышишь? — Уман смотрит ровно в глаза Левчика, слегка поглаживая по кудрявой голове. — я знаю. и я тоже, Шур. я думаю, все будет хорошо. — тихонько прижимается сухими губами к чужим, придавая уверенности им обоим. в этот вечер они скажут Васильеву, что тоже чувствуют. что тоже поддались, что тоже не могут так поодаль. в эту ночь они уснут все вместе. *** Васильев ревновал. когда Лева и Шура были в студии, разговаривая с Яном, с Хипом, да с кем угодно. они не имеют права. они только его. и ничьи больше. — что ты делаешь? — Шурик шипит, а Левчик пытается вырваться из прочной хватки. — сбежать решили? — глаза у Саши безумные, не его, не тёплые и родные, какими были последние несколько месяцев их отношений. — ты совсем с ума сошел? мы просто обсуждали с Яном как лучше поставить гитару и подвести барабаны, — Бортник выдергивает руку, инстинктивно заходя за спину Шуры. — слушать вас не хочу. дома поговорим, — сплевывает Васильев, быстрыми шагами удаляясь. — что это было? — после минуты молчания Лева решает заговорить первым. — я не знаю. но его поведение мне не нравится, — Уман тяжело вздыхает, разворачиваясь к парню и поглаживая его руку. — надеюсь, это была просто одноразовая акция паранойи. — я тоже надеюсь на это. жаль, что они не знают, что подобная акция была далеко не одноразовая, а скидка будет ещё больше и страшнее. *** они оба заперты дома уже несколько недель. эти наказания они не любили больше всего на свете. Лева почти перестал писать, а Шура вскакивал ночью от кошмаров, но не мог даже звука издать, ведь не дай бог разбудит е г о. имя Васильева между ними почти не произносилось, лишь в третьем лице. потому что было страшно, потому что было невыносимо. когда-то спокойные и комфортные месяцы без каждодневного гнета со стороны парня отдавались лишь размытыми воспоминаниями. словно это было когда-то давно. в такие моменты они теряли счёт времени. оба недоедали, не спали, и шарахались от каждого звука. Шура заходит в комнату и видит, что Бортнику таки удалось за столь долгое время впасть в беспокойный сон. он садится рядом с парнем, стараясь не дышать и даже не двигаться, иначе тот проснётся. чувствительные, оба. теперь эта чувствительность повышена до максимума. гитарист не догадывается даже, что сейчас солист снова переживает недавнюю боль, только теперь уже во сне. … — Саша, успокойся блять! — Левчик на грани зарыдать. — ТЫ, ЕБАНАЯ ШЛЮХА! ВЫ ОБА! я знаю, что вас отпускать нельзя ни на шаг, вы от меня съебетесь! — кричит Васильев. — ты ебнулся, Васильев! — Шурик выставляет руки в защитном жесте, — ты просто блядский параноик, хватит контролировать нас! Саша не отвечает. лишь рычит, ударяя об стену кулаком. хватает Шуру за руку, рывком бросая на кровать и нависая сверху. — СТОЯТЬ. — рявкает на Лёву, словами одними пригвождая к месту, — с тобой я позже разберусь. а теперь, дорогой Александр Уман, скажи-ка, ты не прихуел ли? вы оба мои, и не смей спорить. гитарист до скрипа зубы сжимает. прикосновения вокалиста ему противны теперь. вскрикивает от безумно болезненного укуса, слезы сами наворачиваются непроизвольно. он лишь смотрит на Лёву, на его родного Лёву, который бы так никогда не поступил. а у того боль в виде влажных щёк отражается. помочь хочет, но не может. они оба бессильны перед этим монстром. *** монстр. он блядский монстр. Лева убеждает окончательно, когда видит налитые яростью глаза напротив. Шура не дома, Шура задержался в пробке, возвращаясь из студии. он один перед н и м. ему страшно. до боли в груди, до сгибающихся коленей, до тремора в руках. — ты… как блять посмел… — в голосе агрессия, в голосе чистая злость, — ты ничтожество, Лева. ты не достоен ничего в этой жизни. ПОЧЕМУ ПЕРЕПИСАЛ ТЕКСТ ПЕСНИ? ПОЧЕМУ ПОСМЕЛ ЭТО СДЕЛАТЬ БЕЗ МОЕГО ВЕДОМА?! — это моя песня, не твоя! почему ТЫ трогал мой молескин и исправлял все? это моя вещь и мое творчество! хотя бы в это не лезь! — в голосе отчаяние, в глазах слезы. Бортник не продержится долго. Шура, Шурик, милый, быстрее, пожалуйста. — пидорас. шлюха ебаная! — взревел Васильев. и, замахнувшись, ударил со всей силы. засмеялся безумно, видя, как сгибается тело напротив, и нанося новые и новые удары. он получит своё наказание за то, что ослушался. с ним только так. они только его. и они не имеют права делать что-то не так, как будет нравиться ему. руки вокалиста в крови. в чужой крови. он тяжело дышит, собираясь снова пнуть полуживого парня, как вдруг замирает, слыша крик сзади. — ТЫ ЧТО СДЕЛАЛ?! — Шурик не верит. нет. нет, нет, нет, нет. не может быть. нет… Васильев срывается. хватает куртку и бежит-бежит-бежит. прочь от них, прочь от своих демонов. что же он наделал… — Лева, Левчик, дорогой, милый, пожалуйста, Лева… — Шура держит его на своих коленях. у того разбит нос и, кажется, несколько рёбер. кровь повсюду, а сам парень еле дышит. — Ш-шур… — Бортник не в силах открыть глаза, лишь хрипит тихо, — пойдём отсюда, он ушёл, это наш… шанс… — ты прав, я… я позвоню Яну. он поможет нам, я уверен, только держись, солнце, мы выберемся, мы справимся, — Уман тихо целует в лоб Левчика, пытаясь остановить истерику, но получается плохо. — Ян… Яник, помоги. забери нас, прошу тебя. мы у Васильева на квартире. Лёву в больницу надо. он убьёт нас. — я… я понял. буду через несколько минут. Ян был уверен, что будет так. он пытался предотвратить, но Саша не слушал его. срывался, да и только. Николенко понял — сделает хуже, заставит ещё больше параноить и ревновать вокалиста. но он знал, что Шура и Лева уйдут. был уверен. и готов был вытащить. они давно зацепили его своей музыкой, своей энергетикой. у них было спокойней. когда он увидел всю группу, то понял — они это те, кого так долго искал. та группа, где он сможет быть собой. и ради них готов был даже повернуться спиной к Васильеву. и сейчас сидит в квартире двух фронтменов, помогая обработать раны Бортника и отпаивая после этого ещё два часа Шурика тёплым чаем с мятой. они разговаривают до утра, пока Лева спит болезненным сном, пытаясь справиться с горячкой. наутро обоим лучше. солнце светит первым лучом в окно, когда Шура и Лева понимают — справились, сбежали. выбрались. — я рядом с тобой. и больше никогда не уйду, обещаю, — Шурик целует слабую руку, смотрит так верно и влюблённо, что кудрявый парень буквально забывает о боли в теле. — я верю тебе и буду верить тебе всегда. я люблю тебя, Шур. спасибо за то, что ты есть. мы вместе, это главное — Лева сжимает его руку в своей. — ты прав. мы вместе. и я тоже люблю тебя, солнце, — Уман аккуратно целует бледные губы. эти страшные кошмары можно оставить в прошлом. теперь им надо двигаться вперёд и сиять дальше. ........ Васильев возвращается только следующей ночью. почти сутки он не ел и не спал, лишь ходил ходил ходил по улице. он уже узнал, что парни сбежали, что Ян помог. он говорил с ним, когда Николенко сказал, что уходит. сил на ярость не было, лишь выгрызающая душу ненависть. он видит на полу багровую лужу запекшейся крови, и становится дурно. напоминание о том, что он сотворил. рука сама встречается со стеной. отчаянный крик вырывается из глотки, а он сам бьет-бьет-бьет, разбивая костяшки до мяса. падает на пол, заходясь в бессильном рыдании и царапая лицо длинными ногтями. кровь смешивается с солеными слезами, свежие раны жжёт адски, но сердце бьется ещё больнее. он сам сошёл с ума, даже не заметил как. он убил то, к чему шёл. собственными руками. ладонями лицо закрывает, понимает одну простую теперь истину: выхода нет. рассвет заглядывает тёплыми лучами в одинокую кровавую квартиру. но для Васильева рассвет не настанет больше никогда. для него навсегда останется страшная ночь, заставляющая его каждый раз заходиться в крике. они дожили до шести. а он нет. и никогда не увидит солнца снова.