***
— Посмотри, Донна, разве она не хорошенькая? — смеётся Даниэла, кивая в сторону служанки — непонятно, которой по счёту в замке Димитреску. Девушка неловко улыбается и слегка сутулится, но, похоже, старается скрыть дискомфорт и расправляет плечи, продолжая наливать вино, и Донна непонимающе смотрит на Даниэлу и её сестёр — неужели обязательно так громко это говорить? — Красивая, — полушёпотом соглашается Донна, стараясь не смущать девушку. — Это вы поэтому её сюда взяли? — подскакивает Энджи, смеясь. — Ха! Слышала? — взвизгивает Кассандра, обращаясь к спокойно стоящей служанке, и жестом показывает налить ещё вина. — Это всё потому что мама любит красивых. До поры до времени. Донна, наконец, понимает, чего добиваются сёстры, когда первая красная капля падает мимо бокала. И ей почти что жаль эту девушку, чьё красивое лицо на секунду искажается паникой, когда та от испуга проливает ещё больше вина. Наверное, стоит забрать у неё бутылку, но едва Донна протягивает руку, её останавливает Бэла — улыбкой, заверяющей в том, что не о чем беспокоиться. — Какая неудача, — цокает языком Бэла. — Мама будет очень зла, когда вернётся. — Мама будет в ярости, — поддерживает Кассандра. Донна наблюдает за девушкой, нервно заламывающей руки, но отчего-то, кажется, сохраняющей крупицы уверенности в себе. — Прошу прощения, — опускает голову служанка, и её голос звучит так, будто бы всё под контролем. Донна завидует такому умению держать себя в руках даже сильнее, чем завидует идеальному лицу. Сильнее всего ей сейчас хочется, чтоб сёстры довели своё дело до конца, заставив девушку потерять всю уверенность и заплакать — так, чтоб лицо раскраснелось и изуродовалось. Но они лишь молча смотрят на служанку, будто бы изучая, куда кольнуть в следующий раз. — Поди вон, — наконец, выдыхает Бэла, расслабленно откидываясь на спинку стула. — Мама поговорит с тобой по возвращении домой. По красивому лицу с тонкими чертами пробегает тень тревоги, и теперь Донна отчётливо видит, насколько же ей некомфортно, и хочет ещё. Только бы это продолжалось дольше, только бы увидеть её слёзы. Только бы... — Такая смешная, — щебечет Кассандра, как только служанка уходит. — Вы видели? — Нужно отдать ей должное, — почти беззвучно замечает Донна, обращая на себя три пары глаз. — Она старалась сохранить уверенность до последнего. За резко наступившей тишиной следует звонкий девичий смех, и Донна ёрзает на стуле, пока отчитывает саму себя за то, что начала говорить. — Донна, ты слишком плохо знакома с присущим каждой нашей служанке наивным идиотизмом, — хохочет Даниэла, показательно вытирая воображаемые слёзы. — Каждая из них считает, будто мама её не тронет, потому что они спят вместе. — Каждый раз одно и то же, — посмеивается Бэла, поворачиваясь к Донне и смахивая невидимые пылинки с платья Энджи, чем вызывает у последней приступ смеха. — Надеюсь, это немного скрасило ожидание. Мама уже должна вернуться. Да. Точно. Донна, кажется, уже и не помнит, зачем она здесь. Нужно было спросить по поводу разделения Каду. Ей недостаточно одной лишь Энджи — в особняке Беневьенто слишком холодно и пусто. — Я постараюсь надолго её не задерживать, — отвечает Донна, прижимая Энджи ближе, давая понять, что сейчас не время говорить те глупости, что проскакивают в их общем сознании.***
Донна даже не запоминает их лиц — какой смысл, если все они настолько красивые, что, кажется, сияют, ослепляя всех вокруг. Она молча ненавидит каждую чёртову служанку во владениях Димитреску, куда наведывается всё чаще и чаще, но ещё больше ненавидит, когда от них избавляются. Тогда на место прежней — самоуверенной и чувствующей себя неприкасаемой — приходит новая — ещё красивее. Она нарочно оставляет Энджи дома, чтоб та ничего не сказала в самый неподходящий момент. Неподходящих моментов в замке Димитреску достаточно: Альсина, посылающая в сторону новой служанки тёплые взгляды и улыбки, сёстры, делающие ставки, насколько она задержится, и сама девушка, распаляющая в Донне зависть и гнев, которые она подавляет с каждым разом всё хуже. Должно быть, Энджи кричит и бьётся в истерике в пустом особняке, когда Донна наблюдает за тем, как спустя около недели на прекрасном лице новой служанки появляется идиотская беспричинная улыбка, а походка становится немного неровной и шаткой. «А можно, пожалуйста, чаю?» — невинно и тихо, чтоб несносная девица в чёрно-белом наряде провозилась подольше в поисках чая. Если повезёт — обожжётся, пока будет заваривать. Донна хочет выплеснуть содержимое чашечки ей в лицо, но чай порядком остыл. Она поднимает глаза на Альсину, отмечая, с какой улыбкой та разглядывает служанку, и ничего не может с собой поделать, готовая отдать всё, что у неё есть, только бы на неё смотрели так же. Донна шумно выдыхает и приподнимает вуаль, чтоб отпить чаю, и косится в сторону Альсины, заинтересованно наблюдающей за ней. Чашечка тут же со звоном ставится назад, и вуаль быстро опускается — нельзя позволить видеть её сейчас, тем более, когда рядом находится эта отвратительная в своей красоте служанка. Будь её воля — девчонка, надышавшись пыльцы, сама бы исполосовала себе лицо ножом. — Не нравится? — изогнув бровь спрашивает Альсина. — Нет-нет, скорее, наоборот. — Тогда пей, — бордовые губы растягиваются в улыбке, и Донна готова выпить сколько угодно чашек чая, только бы это не прекращалось. Она видит, с каким любопытством Альсина смотрит на неё и пытается делать вид, будто бы ей всё равно, будто бы внимательный взгляд янтарных глаз совсем ничего для неё не значит, будто бы это не она шепчет по ночам имя Альсины вперемешку с тихими стонами в подушку, погружая себя в иллюзии, созданные галлюциногенной пыльцой, представляя себя распластанной на кремовых простынях. Донна давится горьким чаем, заходясь в сухом, удушающем кашле, и чувствует широкую ладонь на спине. — Ну же, куда так спешить? — успокаивающе шепчет Альсина.***
Альсина забирается глубоко под кожу, прогоняя все заботы и тревоги, переполняя её слабое тело. Будь Донна одной из своих кукол — Альсина была бы умелым мастером, реставрирующим никому ненужную марионетку, вычищающим изнутри пыль и труху, прогоняющим древоточцев и бережно покрывающим дерево лаком. Поэтому Донна кивает, когда чужие пальцы осторожно касаются края вуали. Стоит полупрозрачной ткани откинуться назад, Альсина приподнимает её подбородок, изучая лицо и довольно улыбаясь. «Это преступление — прятать такое лицо», — шепчет она, наклоняясь к самому уху Донны, обдавая её горячим дыханием и сладким запахом духов и пудры. Донна Беневьенто оказывается виновной во множестве преступлений: слишком мелкие пуговицы и тугое платье, слишком нежная кожа, на которой почти сразу становятся отчётливо видны следы укусов. Донна расплачивается за каждое из них под умелыми руками и горячими губами со смазанной тёмной помадой. Альсина склоняется меж её бёдер, оставляя поцелуи на тонкой коже, заставляя изгибаться едва ли не дугой, шепчет что-то, что Донна не в состоянии разобрать. — Поцелуй меня, — слышит будто бы в бреду Донна и подскакивает с мягких подушек, не обращая внимания на головокружение, чтоб впиться в губы Альсины, порывисто выдыхая. Сама же Димитреску только хрипло посмеивается сквозь поцелуй.***
— Донна, разреши наш спор, — просит Кассандра, кивая на новую служанку. — Как долго она продержится? — Думаю, дольше предыдущих. — Нет, Донна, мы имели в виду, как долго она продержится, — Даниэла многозначительно поводит бровями. — Ну? Донна оглядывается на стоящую поодаль Альсину и улыбается, радуясь, что за вуалью не видно её довольного лица. — Полагаю, достаточно долго.