***
Зачем? Зачем он разрушил иллюзию счастья? Рейх сжался в комочек, обнял колени. Гигантская крона скрывала от него луну. Он — наипоследнийшая тварь на свете. Монстр. Он и сам в это верит.***
Под землёй плохо. Чёрной массой она давит на тело, забивает горло, сыпется в глаза. Она — жизнь. И она — смерть. В вздувшемся теле пируют черви. Им хорошо — столько еды привалило. Зигзагами они прогрызают в нем новые дорожки, лакомятся печёнкой, откладывают личинок в кишках. Рейх лежит в своем теле, как в оболочке. Он не чувствует ни тяжести земли, ни червяков. Он идеально входит в плоть, как встаёт на своё место нужный пазл. Но двигаться не может, даже пальцем шевельнуть. Тело. Дом для его души. Хорошее, привычное тело теперь просто гниющий кусок мяса. Он и есть душа. Голая, беззащитная, беспомощная. Его нет. Он умер. Но видимо и в аду нет места для таких тварей. Да, точно так: такие как он и в аду не нужны. Нигде и никому не нужны. Зачастую и себе тоже. Он может открыть глаза и смотреть на землю без вреда для глаз. Он может в любой момент вспорхнуть из душного мрака и летать подобно птице. Пойти куда вздумается. Проникнуть куда угодно незамеченным. Он свободен. В кои-то веки не скован ничем. Сам себе хозяин. Сколько лет хотелось свободы. И вот он её получил. Но никуда не хочется. Хочется умереть. Он лежит в могиле и слушает чуткими ушами, как копошатся в нём черви, как ползают в поле кроты, роя новые тунели в живородящей толще, как полёвки копошатся в норах, как течет мимо жизнь во всех своих проявлениях. Как она просачивается сквозь него, не замечая, перерабатывает брошенное ей тело для своих нужд, рождает в смерти новые маленькие жизни, чтобы в конце концов изничтожить напоминание о своей скоротечности. Глупый гордец. Снова он рушит всё, к чему прикоснётся. Наверно, он так и остался обиженным ребёнком, считающим, что родители безнадежно неправы, что он лучше всех иных прочих знает, как нужно, как правильно. Какая гримаса судьбы: хотел изменить мир, но оказался не способен изменить себя. Правда. Какое поганое слово. У него множество слоёв и контекстов, миллионы интерпретаций, и каждое — совсем не ложь, пусть истины в нём жалкие крупицы. Правда как люди: меняется в зависимости от ситуации. На правду нельзя полагаться. Он — гниль, прах, пыль. Он — никто. Никому не нужен. Так зачем пытаться доказывать кому-то что-то? Он мертвец. А мертвецам положено лежать в могилах. Если он обречён вечно скитаться тенью в мире живых, то лучше вечно лежать на глубине двух метров. Тут спокойнее. Земля завибрировала, передавая эхо шагов, приближающихся к холму. Мелкая дробь, лёгкая поступь. Так бегают дети. Призрачное сердце судорожно забилось. Надежды мало. Но… Вдруг? Опрометью он выскакивает из земли, вновь появляясь под дубом-висилицей. Всматривается в раскинувшийся под холмом луг, в прижимающиеся к нему окраины Берлина. Губы расползались в радостной улыбке: пришёл! Сейчас он ему всё объяснит, попросит прощения, и они снова будут строить иллюзии вечерами, а однажды он отважится и попросит Союза похоронить его по всем правилам! Рейх весь подаётся вперёд, чтобы раньше увидеть русского. Звенит детский смех. С окраинной улицы на луг выбегат толпа ребятни. Играют во что-то. Улыбка сползает с лица. Рейх чувствует себя как никогда одиноким. Бессильно опускаясь на землю, он наблюдает за детьми, бегущими прямо к дереву. Надо бы спрятаться, вдруг увидят, но немцу плевать: пусть обнаружат, закричат от ужаса, пусть чьи-то суеверные родители пригласят «специалиста» по таким делам. Пусть маг (теперь он верил, что есть люди, чувствующие что-то потустороннее) развеет его в пространстве, уничтожит обрядом. Пусть его наконец не станет. Но дети его не видят. Они пробегают сквозь полупрозрачное тело, лазают по стволу со смехом и в упор не замечают немца, пытающегося их напугать. Для них его не существует. Рейх плачет. Сжимается калачиком под веткой с обрубком веревки и плачет. Его ненавидят все. Он себя ненавидит. Глупый юнец, хотевший дать своему народу всё, но поверивший речам безумного тирана, захлебнувшийся властью и ставший монстром, он превратился в исполнителя. А потом, когда весь ужас происходящего открылся ему, было поздно. Мирный договор с СССР был искренним, Рейх пытался исправить всё. Но ему не дали. Народ верил вранью пропагандистов. Народ скальпелем мнения вырезал из него соответствующего правителя. А безумный австриец, казавшийся некогда спасением, перекрутил в мясорубке и превратил в чудовище. Его сделали, создали таким, а ему не достало сил сопротивляться. Он взаправду стал монстром. Принял новую суть, перестал бороться. И проиграл. Это стыдно. Это больно. Это глупо. После таких слов Союз отбросит его с ещё большим отвращением. Такие слова никому не нужны.Если все вокруг называют тебя чудовищем, нужно им стать.
Философия слабых. Наказание для него справедливо. Рейх вновь опустился в жалкое подобие могилы и зажмурился. Мертвые должны лежать в земле***
Прошёл месяц, другой. Осень постепенно убивала природу, оставляя на поверхности голую серость. Но в толще земли всё было иначе. Жизнь здесь не прекращалась ни на секунду: полёвки, кроты, землеройки, черви, мокрицы, насекомые с их личинками... Всё также копошилось в теплом мраке, только закрылось глубже, чтобы спрятаться от холодов. Рейх рассматривал своё тело. За полгода труп изменился до неузнаваемости: стал неподвижным и жёстким, сгнил и иссох — в разрывах жёлтой кожи виднелись кости. Будь он в гробу, стал бы мумией. А так разложение существенно ускорилось: подземная живность быстро подъела плоть, скоро останутся только кости да петля на шее. Может, форма продержится дольше, но в конце концов и она истлеет. Он часто смотрел на себя со стороны, поднимаясь над телом, разглядывал ставшее жуткой маской лицо, петлю, форму, руки... И мечтал о нормальной могиле. СССР так и не пришёл. Лёжа под землёй, Рейх так и не расслышал знакомой тяжёлой поступи и отчаялся когда-нибудь услышать её снова. Он лежал, надеясь на забвение и мечтая о "гиене огненной". Куда угодно, только бы прочь из плена могилы. Но одиночество смягчает боль. Скоро под землёй стало скучно. Немец стал ненадолго подниматься к дубу и сидеть там, с ожиданием вгрызаясь взглядом в окраины. Поднялся он к нему и сейчас, когда себя разглядывать надоело. Мир окутался мрачным антуражем: голубое небо заволокло тучами, солнца не было и в помине, а земля вокруг — от сизых стволов деревьев до фасадов домов — словно готовилась к похоронам. Даже вкрапления красных крыш на фоне горизонта меркли и не веяли радостным ощущением уюта. Но вот в застывшей палитре цветов появился новый оттенок — яркий, прыгающий вдали, словно светящийся на фоне общей серости. Красный. Сначала Рейх не обращал на него внимания. Потом подскочил, пригляделся и удивлённо поднял брови: алое пятнышко приближалось к нему. Скоро фигура приблизилась настолько, что не узнать её сделалось невозможным. Союз! Русский кутался в теплый шарф ярко-красного цвета. Великанскими шагами он шёл уже по небольшому лужку у подножия холма. Сначала Третий радовался. Потом испугался, затряслись поджилки. Долгожданная встреча повергла его в панику: слишком неожиданно! Боясь всё испортить, немец спрятался в древесном стволе.***
Союз поднялся на ставший в какой-то степени родным холм. С болью в сердце осмотрелся: никого. Вздохнул. Времени не было. — Я знаю, что ты слышишь, — начал он, и Рейх в стволе сжался. — Сегодня я уезжаю из Берлина. Навсегда. Пока что еду в Нюрнберг, там над нацисткой гнидой будут вершить праведный суд. Потом домой. Рейх украдкой выглядывает из дерева. Русский стоит холодный, отстранённый. Не настроенный на откровенности. — Тогда зачем пришёл? — спрашивает он его и тут же вновь прячется. Тон получился злобным, обиженным. Не так он себе всё представлял. Но пожалеть успел моментально. Союз усмехнулся. — Жаль, что их всех не как тебя: народу в руки не дали. Уж он бы нашёл достойное наказание. Но я, собственно, не за этим. Коммунист подпрыгнул, ухватился за мощную нижнюю ветку, подтянулся и быстро, умело вскарабкался на самый верх дуба. Там, куда детская мелочь никогда не доберется, скрытое ото всех ветвями, было дупло. Союз не знал о нём, но обнаружив, только обрадовался. Он встал на ветке и, держась одной рукой за ствол снял с себя шарф и сунул в дупло. Потом достал из кармана что-то и тоже туда отправил. Спустился залихватски. — И что это значит? — спросил Рейх, наблюдавший за ним, но вновь спрятавшийся, стоило русскому коснуться ногами земли. — Так, напоминание о том, кто тебя победил. Чтобы всегда помнил кто ты и что ты. — И — всё? Рейх не выдерживает, выходит из укрытия. Смотрит на Союза с непониманием. Он отчаянно не хочет, чтобы тот уходил навсегда, но все слова как назло вылетели из головы, и немцу не остаётся ничего, кроме выражения лица и лихорадочного блеска глаз. — Кто знает, Рейх, — русский беспристрастен. — Прощай. Он разворачивается и начинает широкими шагами уходить прочь. — Нет, нет, нет... — шепчет Третий, протягивая вслед ему руки. — Нет! Стой! Он кричит. Бежит за русским, но тот лишь ускоряет шаг. Потом срывается на бег. Гигантскими скачками пересекает луг и скрывается в городе. Рейх падает на колени посреди мертвого луга и плачет. СССР останавливается только в центре Берлина, когда уверен, что призрак отстал. Заходит в подворотню и закрывает лицо руками. Его трясёт. По телу табуны мурашек бегают. Текут слёзы. — Прости, прости, прости... Шепчет в пустоту. Ни для кого. Никому. Самому себе. Ощущения — будто душу вынули. Крик призрака до сих пор звенит в ушах. Страшно. Хочется вернуться под дуб и плести иллюзии, но жизнь течет дальше и требует забыть и отбросить прошлое, тянущее ко дну. Он — живой. Он — страна. Он не может остаться в прошлом, в иллюзиях. Даже если прошлое живое, он должен его закопать и отбросить, как бы больно не было. Так сложились обстоятельства. — Прости, Рейх. Слова улетают в пустоту. Немец их никогда не услышит.***
Могильные плиты в это время года теплы: майское солнце нагревало черный мрамор, и он потом долго отдавал тепло. Рейх сидел на одной из них, болтая ногами. Напротив хоронили девушку, жертву автомобильной аварии. Гроб был закрытый. Собралось уйма народу — рыдающие родственники и просто случайные зрители. Сейчас как раз коренастый мужчина (Третий предполагал, что это отец погибшей) говорил невероятно слезливую речь над свежей могилой. Рейх скучал. Пользуясь своим состоянием, он уже проникал в гроб — ничего интересного: разможженный лоб, лицо — кровавая каша, проломленная грудная клетка, ноги в ссадинах. Скука. В похоронном бюро постарались, максимально подправили её, заменили кровь бальзамической жидкостью и переодели в чистое. Но безобразность и внезапность смерти остались с ней даже после кончины. Делать тут было нечего. Рейх спрыгнул с могильного камня и пошёл с кладбища. Тут было интересно и не так одиноко, как под дубом — всё же, кругом были такие же покойники, как он, но когда хоронили кого-то ещё, зависть портила ему настроение. Вспоминалось собственное жалкое пристанище. Немец шёл прямо по проезжей части. Так было интересней. Мимо неоновых вывесок и красочных витрин магазинов, мимо многоголосого шума разросшегося в мегаполис Берлина, пропуская жизнь сквозь себя. Рейх шёл в парк. Холм, стоявший некогда на отшибе теперь был небольшим островком зелени посреди города, а прямо над его скелетом под деревом стояла скамейка. Одиноко. Много лет он терпеливо ждал возвращения Союза. Истлел на дереве обрубок веревки. Скелет начал потихоньку разлагаться. Вокруг всё менялось, а он оставался прежним, ненужным никому сгустком непонятно чего. Потерянной между мирами душой. Рейх поднялся к дуплу. Прикоснулся к надломленному изломанному кресту свастики и груде красной шерсти, зарылся в неё лицом. Она давно не пахла Союзом, но была единственной памятью. Рейх вздохнул. Он ждал, ждал и ждал много лет, каждый вечер всматриваясь в ту точку, где в последний раз мелькнула фигура русского. Он бы умер ещё раз, если бы было можно, лишь бы его увидеть. Он бы всего себя отдал, но миру от него ничего не было нужно. Он был один в незнакомом меняющемся пространстве. Он был как камень в реке — просто лежал, не в силах что либо сделать, пока мимо проносились потоки воды. Он нюхал ткань истлевающего шарфа, чтобы не забыть о Союзе. Он ждал. Рейх садится на лавку под старым умирающем дубом-висилицей. Рейх смотрит в точку, в которой в последний раз видел Союза. Рейх ждёт. Кто знает? Союз не сказал прямо, что бросает его, значит надежда есть. Он будет надеятся. Кто знает, сколько ещё пройдёт времени? Сколько ещё придется ждать? Может, он будет смотреть, как на Берлин падают ядерные боеголовки, станет свидетелем ужасного перевоплощения мира, в котором не станет места для людей. Может, он будет наблюдать стремительный рост человечества, его новые и новые достижения. Может, вновь начнется война и его холм изроют окопами. Может, может, может... В будущем огромное количество "может". Но ему это не интересно. Что бы ни случилось, пока Солнце не взорвется, пока не настанет конец всего и после него тоже. Он будет ждать вечно. Под светом холодных звёзд, непонятных, бесчувственных, чуждых. На вид прекрасных и вечных. На деле смертных. Звёзды — тоже призраки. Их миллиарды на небосводе, но мы видим лишь свет, дошедший до нас. Сама звезда могла давно погаснуть, но людям невдомёк — свет говорит об обратном. Пожалуй, это единственное, что действительно вечно — небо и звёзды. И призраки. Рейх ждёт. Не знает, жив ли вообще СССР, но ждёт. Потому что любит. Потому что дорожит. Рейх будет ждать вечно.