Ручной монстр

Послышался скрип, а потом тяжелая, железная дверь открылась. Лайт знал, кто это был. Но он не понимал, зачем тот пришел к нему. Он поднял свой взгляд и встретился с глазами Л, который выглядел еще более безжизненно, чем обычно и оттого в несколько раз опаснее и страшнее. Но Лайт его не боялся. — Решил в последний раз поглумиться надо мной? — сузив глаза спросил он. Лайт не знал, сколько времени уже прошло, с тех пор как оказался в этой камере. День, два, или может неделя. А может и больше. Судя по боли в скованных руках и ногах прошло явно больше. Единственное, в чем он был уверен, так в своей скорой казни. А еще в том, что Л хочет в последний раз окунуть его лицом в грязь, напоминая, что тот проиграл. Внутри, не переставая, все горело от ярости. Кончики пальцев покалывало то ли от онемения, то ли от желания схватить Л за шею и сжать до посинения его мраморной, словно высеченой из камня кожи. Лайт думал, что по проишествию времени, подобные фантазии перестанут приносить хоть каплю удовольствия, но вот он снова здесь. Затуманенный желанием уничтожить человека перед собой, потому что на большее не способен. — Знаешь, Лайт, планы немного изменились. Был ли Л вообще человеком? Он не был Богом, но думал Лайт, на человека он был похож меньше всего. Эдакое непонятное существо. Ошибка. — Пока ты молчишь, я тебе все объясню. — Я не буду слушать. Л зло улыбнулся, проходя вглубь небольшой комнаты и остановился, не вытягивая рук из карманов поношенных джинсов. — Готов признать, я оказался в весьма затруднительном положении. Чтобы доказать твою вину, мне бы пришлось открыть правду перед всем миром про тетради, рассказать про Богов смерти. Не думаешь ли ты, что мир слегка не готов к подобному? «Я мог бы задушить его, мог бы убить его прямо сейчас, будь мои руки свободны. Я мог бы заткнуть его поганый рот навсегда». — Ты слушаешь? Так вот, тогда я подумал и пришел к выводу, что отдавать тебя в руки мнимого правосудия не лучшая идея. Не потому что, это слишком жестоко, а потому что это будет помилованием для такого, как ты. «Когда он уже заткнется?» А потом глаза Лайта округлились и он нервно дернулся. — Подожди… Ты сказал, что отменил мою казнь? — Да. А потом Л опустился прямо перед ним на колени. Подбородок Лайта грубо схватили длинные пальцы и развернули к себе. Он не хотел смотреть, но его вынуждали, окончательно растаптывая былую гордость и убеждения. В глазах Лайта плескался еще не потухший огонь ненависти и отвращения, и Л тонул в них. — Я посчитал, что смерть будет для тебя незаслуженным подарком. Вместо этого я заставлю тебя желать о смерти, заставлю молить о ней. Разве ты уже не думал об этом? Не просил шинигами убить тебя, лишь бы не проживать этот позор снова и снова? В его голосе звучал яд, он медленно проникал под кожу Лайта, отравляя его. Он не только давил на больные точки, он брал самый острый нож и мастерски орудовал им. — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — процедил Лайт. — Раскаяния? Сожаления? Ты никогда их не получишь! Так зачем я тебе нужен? Лайт зашипел, когда его решительно схватили за волосы и заставили откинуть голову. — Больно? А будет больнее. Я буду играть с твоим разумом и телом, до тех пор, пока мне не надоест. Пытки, которым ты подвергался раньше, покажутся тебе ничем, детской забавой. Ты будешь моим временным и единственным экспонатом в коллекции. Голос Л проникал все глубже в его подсознание, окутывал, как непроглядный туман окутывает улицы. Паучьи пальцы Л отпустили его, но вместо этого перешли на шею, очерчивая незамысловатые контуры. Кожа пылала в ответ. Лайт предпочел бы расстрел этому разговору. Он в ловушке, и теперь никто ему не поможет, пока Л будет всячески измываться над ним. — Ты помнишь, как мы трахались? — Л откровенно насмехался над ним. Конечно, Лайт, блять помнит. Он не раз думал об этом, как об акте согрешения, как о чем-то грязном и порочном. Это было не правильно, это было слабостью. Потому что было достаточно одной мысли, и кровь в его теле раскалялась и бежала быстрее. — Это… — … было ошибкой? Хочешь сказать, тебе не нравилось, когда ты умолял меня взять тебя? Тебе было настолько противно, что ты просил меня о большем, не прекращая? — Достаточно! — крикнул Лайт и не узнал свой собственный голос. То ли он провел слишком много времени в молчании, то ли наружу рвалось отчаянье. — Но я ведь только начал, — наигранная печаль заставила Лайта сжать кулаки, ногти впились в кожу, оставляя следы. — Зачем ты устроил этот спектакль? — Возможно, мне просто нравится держать монстра в клетке. Л поднялся на ноги и развернулся, чтобы уйти. Он больше не касался его кожи, не смотрел на него своими сапфировыми глазами. А Лайт впервые за долгое время позволил себе подобие улыбки. — Я знаю, чего ты хочешь. — Например? Л замер на месте. — Ты думаешь, что можешь спасти того Лайта. Ты сохранил жизнь мне, а думал, что спасаешь ее тому, кто ответил на твои жалкие чувства взаимностью. В тебе еще есть слабая надежда на то, что все можно исправить. Но знаешь, в чем твоя ошибка? Я и есть Лайт! Л сжал дверную ручку посильнее. Лайт тоже умело пользовался ножом, и сейчас он орудовал им без какой либо аккуратности. Раны Л не успели затянуться, но уже снова кровоточили. — И лучшее, что бы ты мог сделать для того Лайта, это убить меня и закончить это дело. Тебе уже некого спасать, очнись! Я никогда не откажусь от тетради ради тебя. Но Л не хотел это слышать, даже если какая-то его часть была согласна со сказанным. По крайней мере, он может попытаться, потому что всегда есть тот самый 1%, который может стать решающим. — Это не тебе решать, Ягами, — холодно бросает он и все же поворачивается. Он может сдержаться, может вовсе уйти, его самообладание натренировано годами, но Л позволяет себе ошибаться. Прямо перед ним был Кира, поселившийся в его мыслях и укравший сердце, но ему было этого мало. Л обещал сделать больно ему, а в итоге сделал только себе. Он по привычке пытается уловить что-то знакомое, что-то ставшее уже родным, но натыкается только на бездушие и отчужденность. Л уверен, рано или поздно все заменит апатия, если только Лайт вскоре не окажется записанным в тетрадь шинигами. Или он сам его не прикончит. И тогда он навсегда потеряет их обоих. Не будет ни любви, ни ненависти, только разъедающее опустошение и одиночество. — У тебя пару дней на то, чтобы все обдумать. На самом деле, времени нет вообще. Но Л возненавидит себя, если хотя бы не попытается. — Что, даже не поцелуешь на прощание? Настолько очевидная насмешка, но Л не против. — Только если ты настаиваешь.