Под красно-зеленым салютом

      Когда Ци Жун накидывает на себя свою куртку и тянется рукой к металлическому замку на входной двери, на настенных часах, что круглые с зеленым корпусом, большая стрелка черного цвета показывает на цифру одиннадцать. В окна квартиры дует сильный ветер и бьются падающие хлопья снега, — это можно услышать даже не глядя на них — и чуть ли не ото всюду видны яркие разноцветные пятна. Какие-то из них огни от гирлянд из квартир другой многоэтажки напротив, какие-то вывески ближайших магазинов, а какие-то просто фары машин. Квартира самого Ци Жуна пуста, как таковых причин что-либо и как-либо наряжать он не видит уже года два, а то может и три, всё хоть и в зеленых оттенках, но в такой день выглядит до безобразия серым.       Телефон Ци Жун с собой не берет, ведь тот ему и не нужен: признаваться в том, что у него есть фейк-аккаунты в инстаграме, которые подписаны на его братца и одну раздражающую (или нет?) псинку не хочется до сих пор, но временами он действительно следит за ними — правда, после увиденной последней фотографии, на которой Се Лянь обнимает Хуа Чена, а по бокам стоят два препирающихся друга первого, Ци Жуну стало тошно. Тошно настолько, что он, возможно, швырнул телефон в стену и не решался подбирать до самого конца. Да и после не стал к той стене и близко подходить, проверять в порядке ли его телефон тоже.       Хотя, когда спускался вниз по лестнице — он жил на, до чего же смешно это осознавать, четвертом этаже, а потому предпочитал путешествовать вверх и вниз пешком — всё же слегка был опечален.       Ци Жуну уже двадцать, но он перестал справлять почти что любые праздники еще с семнадцати — кажется, именно тогда их пути с дражайшим двоюродным братцем разошлись так резко и масштабно, что любое его упоминание врезалось в сердце иглами. Будто умер в тот момент страшной и мучительной смертью, а после тут же начал новую, как какой-то мертвец, чей прах остался цел после его кончины. Будто сожгли на костре. Казнили, возможно. И ничего больше и не связывает его с той жизнью, кроме, возможно, одной единственной вещи — кого-то в красных одеждах, с ярко сияющим красным глазом и неприятной ухмылкой, который почему-то спустя год ухода из его жизнь Се Ляня появился в том же учебном учереждении, в котором Ци Жун проучивался уже третий год. Так что и этот Новый год он сначала собирался провести сам с собой, как и последние три-четыре.       Почему ему вдруг захотелось выйти и прогуляться... Он не мог понять и сам.       Томимый до этого своей гордостью, он все же был поглощен этой треклятой тьмой? Неужели, это явное одиночество наконец-то заполонило его голову окончательно и до него дошло самое главное в этой жизни — что он, черт возьми, даже по сравнению с Хуа Ченом слишком никчемен, с Се Лянем до безумия неудачлив? Может быть, он захотел просто развеяться, так как тусклая собственная спальня его же квартиры начинала сжиматься, давя своими стенами на всего него — такого, оказывается, маленького? Или решил испытать свою удачи, которой вообще-то и нет вовсе? Возможно, где-то внутри понадеялся, что выйдя наконец-то на улицу не только ради учебы или самых обычных потребностей, он сможет встретить кого-то ему...       Нет, последнее точно — нет. Как бы сильно в душе не хотелось встретить кого-то, на деле это сделало бы конец его года только хуже.       Снег будто пощечиной бьет по всему лицо сразу, оно краснеет и так неприятно покалывает, что Ци Жун сердито морщится. Быстро обернутый вокруг шеи толстенный шерстяной шарф не помогает ему вообще, нос нормально дышать не может. Всё такое яркое вокруг, что у Ци Жуна не получается понять: ему это нравится или оно его лишь раздражает? А еще он не знает в итоге, куда именно ему идти. Ну, вышел и вышел, приспичило всё-таки, а идти-то ему куда? Прогуляться по улицам, где куча радостных людей, что направляются к своим любящим семьям с мыслями о хорошо проведенном празднике? — фу, блевать даже тянет от мысли, не то что взгляда на такое. Единственное стоящее, что в голову к нему все-таки приходит в следующее мгновение — ближайший, буквально в паре кварталов от его дома, парк. Там еще озеро есть, что к зиме замерзает каждый год полностью, обычно скамейки у него пустуют, потому что люди там не задерживаются. Мол, салюты в противоположной части запускают, их оттуда и не видно, вот там и чисто от всех этих веселых лиц с улыбками. Хотя парк все равно украшают практически от и до, поэтому даже там можно увидеть рядом хотя бы одну небольшую елочку с примерзко милыми и сверкающими украшениями. И столбы фонарей понавешают всяким дерьмом так, что их свет из белоснежного или желто-оранжевого становится каким-нибудь красноватым или еще каких заметных приторных цветов. Мерзос-сть.       И даже направляясь туда, склоня голову низко вниз и пряча лицо за распущенными волосами, сжимая руки в кулаки в карманах довольно тонкой куртки, что совсем не согревала его, он все еще мог слышать эти громкие хихиканья вокруг себя всех этих веселых людишек, их разговоры со всякими разными предположениями о будущем году, и видеть как сияли маленькие фонарики разноцветных цветов — чаще красные, желтые, зеленые и синие — на хрустящем снегу под все быстрее и быстрее топающими к парку ногами. Мерзко, громко, отвратительно и неприятно, потому что это всё шагает рядом с ним, не касаясь никак. Потому что это происходит вокруг него, а не с ним самим. И что ест в этот момент мозги больше всего — внутреннее понимание того, что он лишил себя всего этого еще даже задолго до той ситуации с таким любимым ранее ему кузеном: возможно, еще когда впервые встретил мелкого Хуа-чтобы-такие-же-псины-как-и-он-сам-разорвали-его-в-клочья-Чен? когда тетушка и дядюшка забрали его к себе, обеспечивая всем, кроме самого важного — ну, любви? (когда нашел мать мертвой? или вообще когда родился на этот никчемный свет?). Да хрен его знает, черт бы всё побрал!       Материал шарфа его теплый и мягкий, но сейчас так резко врезается в кожу на лице, и маленькие клочки шерсти попадают в ноздри и рот при малейшем вздохе, что раздражает и мешает.       А еще прокусанная губа болит слишком сильно и... О: задумавшись, Ци Жун врезается в чью-то грудь головой. Замерзшие пряди челки в инее прилипают к лбу и похрустывают от контакта, в нос бьет цветочный запах какого-то (наверное, дорогого) мужского одеколона. Какой-нибудь «Hermès»? Не приторный и даже приятный, но слишком знакомый, что напрягает. Вообще-то, только от одного его недознакомого практически всегда веяло ароматом цветов и чем-то сродни петрикору. Но ему ведь не может так повезти (читай, судьба не могла быть настолько уж жестока к нему, чтобы послать его в одно место именно в эти мгновения), правда? Ну, правда же..? — Сяо Цзинь? — слышится глухо и бьет по ушам один раз. — Ты? — раздраженно и бьет по ушам уже второй раз.       А когда Ци Жун — не Сяо Цзинь, когда же тот запомнит уже наконец-то, когда же он увидит что Ци Жун хоть внешне изменился, он сам по себе и он не похож на... — все же поднимает голову, что-то бьет под дых в третий раз и даже сильнее прежнего.       Се Лянь одет тепло и завернут в толстый шарф красного цвета — явно не ему принадлежит и Ци Жун слишком хорошо догадывается кем он тому отдан; Хуа Чен рядом хоть и в длинном пальто, но лицо все красное от мороза — джентельмен хренов и глупый влюбленный мальчишка. У Се Ляня глаза раскрыты вместе с ртом, он дышит часто, выпуская из него и носа очень много пара даже сквозь этот кусок материи; у Хуа Чена лицо всё такое нахмуренное, губы в напряженной складке сжаты, будто он прервал им что-то слишком уж важное. Не уж то они шли к какой-нибудь главной площади, чтобы тот мог наконец-то признаться кузену Ци Жуна в своих теплых, как будто к какому-то Богу, чувствах? Или он просто ждет момента, когда Ци Жун откроет свой, так называемый поганый рот и начнет крыть их чем только в голову не придет? Так Ци Жун только с радостью это и-!       Взгляд опускается случайно вниз и ловит сцепленные руки этих двоих. И Ци Жун стоит с приоткрытым ртом, зарываясь носом во все еще колючий шарф, не решаясь даже сдвинуться. Да и к черту их — думает Ци Жун, резко вдыхая и выдыхая с клубком пара, изо рта выходит только лишь еле слышное: — Чтоб вы оба сдохли в любви и согласии, — и торопливым шагом продолжает свой путь под какие-то выкрики Се Ляня в спину и успокаивающий того голос Хуа Чена.       Ебал он их всех, честное слово. Ебанный вылюбленный псом Се Лянь и этот пес рядом с ним, бегающий и виляющий всегда своим пушистым псиным хвостиком. Вот бы им никогда больше не везло не только в следующем году, но и в этой жизни в принципе, вот бы оба сдохли в муках и страданиях. Но, так уж и быть, Ци Жун пожелает им сдохнуть вместе. Вместе, вместе, вместе, вместе и... Больше никогда в своей жизни и даже после нее Ци Жун не признается никому, даже себе, что когда-то всем своим черствым и горделивым сердцем любил двоюродного братца, называя того чуть ли не самым прекрасным существом на этом свете; никогда не признается, что, возможно, просто завидовал этому Хуа Чену настолько сильно, хотел хоть на момент встать на его место, что потому и решил когда-то издеваться над мальчишкой с оскалом на губах; и даже то, что Хуа Чен ни в чём не виноват, и он сам испортил себе жизнь, Ци Жун никогда не скажет. А уж признаться даже глубоко внутри себя, что он испытывает к нему что-то помимо ненависти и зависти...       Ебал он их всех, просто-напросто ебал. Не физически, конечно.       Скамейка вся в инее и слегка скользкая, она холодная, а черные джинсы на ногах порваны на коленях и даже без начёса. Но Ци Жун все равно садится на нее, прислоняясь к слегка наклоненной деревянной спинке, и сильнее зарывает руки в карманы, наконец-то поднимая голову из прежде очень низкого положения; пока доходил до парка, чуть не сбил по пути еще пару людей. А вокруг так ярко и красочно от фонарей, что глаза слезятся от боли в них. Так что он захлопывает их и сильно жмурится. И подсказывает внутри всё что должно прямо сейчас произойти что-то... Просто какое-то что-то, что изменит настроение, но на это так, так глупо надеяться прямо сейчас, потому что... Ну, что может произойти такого, да? Только если ангел или сам Бог с неба не спустится, с какими-нибудь добрыми словами, вот тут — да, уже что-то странное. Ну, немного. Не самое странное что могло бы случиться, но и не самое нормальное. Можно ли назвать хоть что-то связанное с ним нормальным? Наверное, нет, да и... — Знаешь, я не должен оправдываться перед таким как ты, — нет, я не должен в приципе оправдываться, я это знаю — но я просто проводил Дяньсю к его двум друзьям, с которыми он собирался провести эти пару часов.       Ладно. Слышать рядом этот голос — действительно очень странно. — И, о, ты занял ту самую лавку, которую я приметил себе на этот час, так что двигайся с середины, ты не настолько мелкий, Зеленый фонарь, — рука легонько подталкивает в плечо, заставляя автоматически подскочить и отодвинуться в сторону.       И что это за хрень.       Открывать так широко глаза Ци Жун совсем не хотел, да и в принципе лучше бы держал их все время закрытыми, но он все же их распахивает — и смотрит как Хуа Чен, хмыкая под нос, садится рядом с ним, опускает руку на спинку скамейки и смотрит вперед. Не в сторону Ци Жуна. Пока тот, конечно же, выпученными глазами наоборот глядит на него в упор. Ну и что за хрень? — Чё уставился? — Ха?! А ты какого хрена приперся сюда?! И пошел к черту! — Я же сказал, — о, глаза значит закатываем теперь? Придурок, — Что собирался провести конец этого года именно на этой лавке, а ты ее занял. Вот теперь и приходится терпеть тебя рядом с собой, что, решил испортить мне следующий год тем, что конец этого проведешь впритык ко мне? Умно, впервые решил хоть раз включить маленький мозг. Или у тебя зеленый огонек вместо него? — Да пошел ты! — Повторя-яшься.       Рука Хуа Чена все еще за Ци Жуном и, о, все же шарф действительно оказался его; руки Ци Жуна сложены в замок на груди. И они сидят так: тихо, не смотря друг на друга и не касаясь друг друга, но все еще рядом. Черт, а сколько вообще время? Он же оставил телефон на полу, а спросить... Да никогда в жизни он не спросит-! — Минута осталась. Так, если интересно было... — Да я тебя-! — ...а тебе было, не старайся выделываться. — Нихрена! — Ме-ме-ме, надейся и дальше скрыть от меня что-то, если хочешь. Кстати, ты же знаешь что я знаю о твоем глупом типа фейковом аккаунте, который подписан на меня? — Ух-х! — Ци Жун почти что вскакивает и тянется руками к Хуа Чену, хватая ими края мягкого воротника пальто и...       Громкий салют летит где-то сзади — Ци Жун видит красные и зеленые оттенки, что отражаются в одном (что смотрит, блять, как-то мягко) глазу Хуа Чена и заставляют его лицо красиво сиять.       А еще красный шарф, что оборачивают вокруг его собственного бледные руки оказывается слишком мягким, как и нежные подушечки пальцев, задержавшихся на холодной щеке. — Сам к черту пошел.