Crying lightning

Рэй всегда ощущал между ними это напряжение. Такое электрическое, что бьёт почти ощутимо. То руку свою положит недвусмысленно на бедро, и стряхивай не стряхивай будет смирно её там держать, то зацепится за плечи и Рей почти разразится тирадой, потому что чужие руки так раздражают его. Никто к Рею прикасаться не может, даже девчонка и та побаивается, держит свои порывы на задних сиденьях для Субару, который, в общем и целом не против быть перелизанным. А Томе было всё равно, он будто выпадал из реальности на время, когда любовался своей рукой на чужом теле. Было в этом что-то пугающее, своеобразное, такое, что друзья делать не будут. Никогда. У Рэя были друзья, вместе искали скелеты котов, дышали друг над другом, пока пытались склеить раздробившиеся рёбра и руки они свои на столе или в карманах держали. Обнимались иногда, не больше десяти секунд. Было ли дело реально в руках, таких тёплых, что под плотными джинсами начинала таять кожа? Навряд ли, Рэй просто не мог не концентрироваться на них. Это доводило его до тремора и нежелания быть расколотым. Ну не повезло ему с этими женщинами, умеет он с ними общаться, признаётся честно во всём и будь всё славно, если бы не факт того, что он ничего не ощущает. Рэй любит комплименты и от новой подруги принимает их с энтузиазмом, ходит вместе с ней по тёмным коридорам, сжимает её руку, когда боится, а потом, когда она буквально нависает над ним, понимает, что не готов к этому. Навряд ли будет готов, потому что они прошли те этапы, которые проходят влюблённые. Она вся красная и еле слова вяжет, а у него даже щека не дёргается, потому что ну… Неловкость есть только для неё? Когда рядом Субару всё происходит натурально правильно, потому что Субару не лезет, читает в углу и молча пьёт горячий чай. Даже если язык жжёт, не скажет об этом. С этими двоими всё было в порядке. Они могли сойти за нормальных, если бы не было проблем со сном, кошмарами и головой в целом. Теракт, смерть близкой подруги, Тома под обломками с кровавым животом, мать с разбитой головой, бросивший отец, издевательства в приюте… Как у этого наглого светловолосого ребёнка хватает смелости улыбаться? Они проходят групповую терапию больше полугода, чтобы отпустить свои воспоминания и быть нормальными людьми без посттравматического и вечных ночных кошмаров, а ему весело. Бросали и начинали опять терапию по несколько раз, писали письма и сжигали их, рассказывали то, что мучало и плакали за одним столом. Это давало свои плоды, но Рэй иногда думал, что некоторые моменты всецело были его. Он был ошибкой. Рэю кажется, ему бесполезно проходить терапию, потому что есть вещи, лечить которые бесполезно. Бесполезно объяснять Томе, что постоянный контакт раздражает, бесполезно пытаться убедить его в собственной тактилофобии, потому что он, чёрт, не верит. Бесполезно будет даже то, что Рэй признаёт для себя: его тянет к Томе. Осознание приходит, когда Тома флиртует, заливается краской и буквально выглядит так глупо, что стоит рассмеяться. Он похож на идиота, но Рэю не смешно. Рэй замирает и пропадает из реальности, когда вечно улыбчивое доброе лицо становится румяным, когда чужие губы чуть краснее прежнего и глаза так искрятся, что… Что? Рэя переполняет печальной нежностью, в груди печет, а в голове пусто, будто все мысли выкосили. Тома видит его, он знает, потому что ну… Кто не заметит, что твой сосед по комнате смотрит тебе прямо в глаза и вроде даже брови не сводит от злости? Удивительные фокусы природы. Томе стоит теперь опасаться или ждать того, что Рэй запретит флиртовать, потому что это мешает командной работе? Субару же можно, вон его нет вблизи и не узнает же о том, кто кого за нос водит. И будущую семью не разрушил и вроде команду не предал особо. Рэй считает иначе, потому что между ними не может не произойти это столкновение. У Рэя в голове одно сплошное напряжение, он не знает взаимно ли это, не тешит себя особо надеждами, но сам факт того, что некоторые мысли не дают свободного дышать, убивает. Что может случиться между по уши влюблённым геем и его другом, который нарывается так явно, что Субару уже готов сам написать им обоим любовные письма от лица другого? Это было очевидно. Очевидно, когда мокрый Рэй вышел на балкон, начиная курить не свои сигареты, громко кашляя, но упорно продолжая. Конечно, Тома видит. Сидит на белом пластиковом стуле под навесом и листает ленту, глядит на чужие тощие ноги, которые выше коленей скрываются за халатом. Сигареты Рэй, кстати, самолично обрезал, если находил и выкидывал под окна, видеть его таким было сродни чуду. В последний раз это было, когда? Кажется, когда Тома разбил ей голову вазой? Рэй тогда начал выпадать из реальности, курил иногда втайне от старшего, плакал ночью во сне и всё не мог успокоить голоса воспоминаний. Тома тоже не может успокоить совесть, смотрит всегда виновато и обычно извиняется непозволительно много и перед всеми. Иногда перед глазами мелькают образы, обычно холодные и от этого становится так плохо, что панические атаки начинают уходить только через месяц после терапии. Они случаются, когда может стать резко плохо, нервно и непонятно. Слава богу, если дома, тут есть Рэй, который даст таблетку, будет держать в объятиях, который утешающе будет бормотать и станет таким, каким никогда не бывает при людях. Может, Томе он иногда видится, когда его нет? Но прикосновения вполне материальны, их нельзя сфабриковать. Тяжело было бы, если бы психолог не сказала бы одну вещь о том, что на самом деле его любят. Даже если он убил, даже если это всё ужасно, Рэй не может не любить его. Он готов быть с ним во время панических атак, потому что ему не всё равно. Это смешно, это правда. Такому напускному и агрессивному, ему надо заботиться о ком-то, быть нежным, любить. Это простая элементарная потребность, все в ней нуждаются. У кого-то коты, у кого-то соседи. Он отбрасывает его надоедливые руки и вечно жаждущее ласки тело, он грубо отшивает и никогда не придёт сам и не скажет, что ему плохо, но… Когда всё реально серьёзно, Рэй будет тянуть полуживое тело с отдавленной ногой из-под завала, будет так нежен и аккуратен, что… До Томы и вправду доходит, что Рэй может не всегда говорить такие простые вещи, как: я тебя люблю, ты мне дорог, мне плохо. Но это не значит, что это не так, в противном случае не были бы они соседями и не существовало бы всех этих странностей, которые с одной стороны предельно легко спихнуть на волю случая и сбой. Мир подарил им столько обоюдных травм, что Рэй навряд ли отпустит Тому так легко. Без контекста всё всегда кажется искажённым, не таким. Субару, Лихт и все окружающие едва знают, что происходит внутри, у них дома, они видят только то, как Рэй отстраивает стену, как он огрызается и, вероятнее всего, мстит за обиды прошлого. Он обижен и Тома знает: отстраняться было его ошибкой, делать вид, что Рэя нет, потому что Тома убил и не заслуживает его внимания, потому что Рэю будет легче, если он сбросит такой груз. Это проблемы Томы, а не Рэя. Всё оборачивается в другую сторону. Рэй плачет ночами, потому что Тома не говорит с ним, потому что он последний, кто любит его и с кем у него всегда была связь. Это тяжело — быть без старшего, который сам не управляет своей жизнью, который замкнулся в себе, как ток в цепи. Рэй трогает и бьётся, но продолжает скреплять провода, даже если очень больно. Он слышит босые шаги, запах дыма, чужую кожу тоже слышит буквально своей, лёгкое касание и такой простой контакт. От Рэя воняет сигаретным дымом и душевым гелем, он буквально наваливается. Они обнимаются не впервые и Тома готов засмеяться и сказать: выкладывай. Не может быть, что скуренные три сигареты были для того, чтобы сейчас обняться с ним. Он не поверит в эту чушь. Рэй не такой, может он и злится иногда, но когда сам хочет, то касается. Касается плечей, рук, локтей. Сейчас всё будто иначе. Он, похоже, может и убьёт его сейчас, хотя, казалось бы, стоило раньше. Если мстить за жизнь в приюте и мать, то стоило делать это раньше, добить его отвалившемся от стены метро камнем, а не тянуть на себя и плакать, убить во сне или толкнуть с лестницы. Значит, смерть откладывается? Слишком глупо и необоснованно. Мысли прерываются, когда чужое тёплое тело садится сверху и Рэй весь склоняется над его лицом и смотрит. Ждёт чего-то, пока руки свободно гуляют по чужой спине. — Не скажешь? — Рэй мотает головой. Тома обхватывает его лицо руками, шутливо вертя за щёки вправо и влево. Рэй сопит недовольно и уже готов вырваться, но Тома давит на спину локтями, призывая сидеть. Рэй бы ослушался, но сейчас очень лень и устал он сопротивляться. Оправдание это или нет, он решит позже. Тома не насмехается над ним, скорее шутит, отпускает нервное напряжение, которое им не свойственно. Им не свойственно, но от Рэя сейчас им так и веет, он похож больше на испуганного щенка, чем на себя обычного, всего гордого. И живот его сжимается и спина выгибается, стоит Томе случайно коснуться. Он странный сейчас, такой красный и задумчивый и не скажешь, что за всё сейчас происходящее Тому ждёт праведный гнев и наказание. Всё кончается тогда и перетекает во что-то ожидаемое Рэем, когда чужие руки скользят по ткани халата и забираются под него. Тогда ему стоило возмутиться, дать пощёчину Томе, расплакаться на крайний случай, но никак не послушно прижаться к чужой ключице, активно согревая её своим дыханием. Было в этом что-то дико неловкое. — О боже, — Тома покраснел, вальяжно обнимая полуобнажённую фигуру за голую спину. Под халатом было тепло, не так как снаружи, спина Рэя горела и согревала, он сам был одним большим несуразным куском тепла. — Ты даже не протестуешь, смирился? Скорее, сам захотел. Если бы не хотел, то сидел бы сейчас, играл в доме с Субару в монополию и пытался бы обогнать его, утереть нос. А так, как получилось. Рэй думал, что ему хватит смелости и глупости поцеловать Тому, но когда он посмотрел на него, то понял, что, может, он вообще ни в чём не уверен. Тома не напряжён вовсе и это приносит некоторое удовольствие? Он делится этой жизнерадостностью, будто это нормально, когда твой родственник сидит на тебе нагишом и дышит так, будто сейчас умрёт от стыда. Он молчит, но Тома знает, что сейчас он не способен на злость и слишком открыт? Рэй прижимается сильнее, буквально так, что Тома еле может пошевелиться. В общем, не такой он уж и лёгкий, ученик меда. Отодрать чужой подбородок от своей груди, чтобы просмотреть в эти глаза, полностью мутные и слезливые, такие, будто сейчас случится что-то, от чего он зарыдает. Тома не спешит, он никогда не спешит, даже если умирает, говорит слова медленно и коротко, так, что всем всё понятно. Ну не всем, конечно, иногда, есть одно исключение. Тома гладит его губу столько, что та уже начинает дрожать от нервов и хватка на чужих плечах становится сильнее. Угадал, давно? Может, ещё тогда, когда он смотрел на него, смущённого? Может, ещё тогда, когда убил её, чтобы сделать его жизнь, Рэя, лучше? Губы у Томы мягкие, прикосновения такие, что Рэй чуть ли не дёргается, чтобы вжаться сильнее и запечатлеть момент. Когда он не спеша открывает рот и накрывает им рот Рэя, последний не торопится, будто боясь ещё чего-то, но потом приникает увереннее. Рэй плохо целуется. Он не умеет, он даже не считает себя романтичным, он скомканный и нервный, норовит вылизать и перепробовать, ему надо грубее и чтобы больше скольжения, неуклюже кусает чужой угол рта и мычит, будто извиняясь. Тома старается быть таким, как любят женщины: нежным, постепенным, даже если и хочется большего и уже невыносимо, но… Сейчас всё иначе. Ему не хочется невыносимо, он не ощущает нужду резкую и убивающую нежность, нужду, которая затмевает голову. Он ощущает, что просто необходимо продолжать двигать губами, гладить чужую спину мягко, как Субару гладит свою возлюбленную, когда та плачет из-за того, что в отель нельзя таскать кошек с улицы. Тома не сказал бы, что дико хочет его, но щёки против воли краснеют, а давящее тепло такое яростное, что уже все ноги позатекали, но слова против сказать не хочется. Рэй смотрит на него опять, гладит щеку своей рукой, проводит по щетине, заправляет волосы за ухо и те неминуемо выпадают, кладёт подбородок на ямку между плечом и шеей и дышит в самое ухо. — Я убью тебя, если хоть кто-нибудь… — Знаю-знаю, — Тома примирительно гладится щекой о чужую голову и Рэй не шевелится уже вовсе. И непонятно, что он хотел, что ему опять не понравилось и стоит ли думать, что это: случайность или закономерность. Тома решает, что психолог права в одной истине: Тома любит его и Рэй ощущает это, он блядски в нем погряз, как во всех этих проблемах. Стоит ли прекращать? Рэй такой тёплый, навевающий воспоминания, что едва удастся его отпустить на холодный пол и послать переодеваться. Тома жалеет об их детстве, он был ужасно несчастен, сидел в углу и едва мог справиться со всем, что навалилось. Рэй едва мог его понять, как бы он не пытался, он никогда не убивал, он может никогда не воспринимал это всерьёз так, как Томе хотелось бы. Время ставит всё на свои места и на самом деле он дико хочет всё изменить. — Только попробуй, я не шучу, если Лихт или Субару узнает, то они нам все мозги выедят, — Рэй шипит, но не отлипает. Эта напускная злость такая очевидная, нужна лишь чтобы скрыть его то белеющие, то краснеющие пятнами щёки. Его тонкие, пропахшие спиртом пальцы гладят шрам на животе. Шрам, зашитый ниткой от рубашки при помощи найденной в кармане иглы и выглядит так, будто его зашивали на скорую руку. Конечно, позже всё перешили, но то что уже было, успело зажить и оставить свои следы. — Такой стыд будет, как я им в глаза буду смотреть. — Не выест Субару, — Субару сладко поёт, его голос приятный, едва его можно назвать мужским. Тома смеётся, смежные балконы это ад, хорошо ещё, что есть стена и он не видит их за ней. Рэй краснеет и прячет своё лицо, трётся носом о чужую грудь. — Что хоть делали такого? Субару явно улыбается, у него обычно губа поднимается вверх и образуется мягкое выражение. За стеной слышно шуршание смех, чей-то полукрик, который сменяется наставлениями. Если можно описать идеальные отношения, то это будут они. У Субару всё легко, он дарит комплименты, помогает, говорит откровенно и даже удивительно, учитывая его натянутые отношения с родителями и прошлое. Тома гладит Рэя по спутавшимся волосам, пытаясь их расчесать и привести в божеский вид, конечно, он, похоже, ещё больше их путает, но Рэй под его рукой вроде и не высказывает презрения. — Ребята, мне тоже интересно, — голос девчонки разрывает тишину, они явно нежатся, что-то обсуждают полушёпотом, что и не слышно. Рэю тоже стоило быть потише, но какой толк сейчас, если Субару явно их слушал, чтобы потом манипулировать над Рэем и использовать это в своих корыстных целях. Плохо это, когда мужики вьются вокруг твоей ненаглядной, надо их всех держать на расстоянии вытянутой ноги и вечно иметь узду. — Субару забыл свои стринги у Лихта. Лихт приходил, слёзно просил передать, вот думаем, стоит ли перекинуть ему или себе оставить, — девушка возмущается, Субару пытается её успокоить. — Он врёт, солнце, ну что сделать, они там обжимались, а теперь надо придумать отговорку, милая, подожди, — Тома ухмыляется, Рэй готов провалиться сквозь землю. Рано или поздно он точно зашьёт ему рот, чтобы молчал и следовал плану, а не лез на рожон, лишь бы доказать своё превосходство. — Сука, — Рэй поднимается на онемевших ногах и уходит в дом. Дверь приоткрывается и он мнётся. — Сделал каминг-аут называется, можешь сидеть и дальше, я спать. Едва ли он смог бы обмануть Тому, который видит его нервно дрожащую руку, красный нос и мышцы на ногах, которые подозрительно напряжены. Рэю врать уже не выгодно, бессмысленно, своих проблем по горло, разбирать анатомию надо и учить уроки, спать он в общем и не хочет особо, не так поздно и сон отошёл ещё тогда, когда он вышел на балкон. Тома успевает ухватить его за свободную руку, обхватить запястье своими тёплыми, греющими обжигающей волной пальцами и приложить их к своей щеке, а потом вдруг тихо засмеяться, чуть слышнее окружающего ветра. Рука перекладывается на грудь и Рэй вырывается, сценически ползёт по полу к двери, но та уже так далеко. Не сильно он хочет этот спектакль. Чужое сердце приятной дрожью бьётся о кожу ладони, почти мурлычет. — Ты слышишь это? Мне так больно, так больно, — Рэй краснеет пуще прежнего и уже чуть ли не отбивается, но успокаивается, стоит Томе встать на ноги и попятиться на него. Они идут назад, пока Рэй не упирается лопатками в стену, недоумённо глядя на чужие улыбающиеся губы, — Мне так не нравится, когда ты говоришь о других парнях! Субару, Лихт, сколько можно о них заботиться! — Рэй едва дышит, этот громкий монолог можно услышать отовсюду. Это точно делается с целью привлечь внимание. Господи, он что, пьян или что? Голос Томы становится писклявым, пародийным, — Ах, ты мне так нравишься, Рэй. — Ты меня переиграл, козёл, — Субару стучит пальцем о стену, слышны его шаги, слишком глухие. — Я-то догадываюсь обо всём, но ты всё так разыграл, что чёрт вас там знает. Рэй, наверно по полу катается от смеха. Когда ты успел увидеть? — Ты так громко причитал, что с площадки всё было слышно. — Рэй язык проглотил и пытается уйти, но чужие локти, вовремя поставленные по обеим сторонам обрезают отход. Субару уходит, стекло на двери его балкона звенит. Тома оборачивается, склоняется чуть ниже, целует прямо в ухо и так горячо, опаляюще, что у Рэя ноги совсем подкашиваются и он дышит и сглатывает так, будто это даётся с трудом. Если они не остановятся, то Рэй сгорит прямо на месте. — Ну же, котёнок, расслабься. Рэй дышит часто, что душ, кажется, вообще был бесполезным, он опять весь потный и халат липнет к спине, простыни под ним так комкаются, что кажется, будто Томе всё мало. Он рьяно и с упорством целует, но на много их не хватает. У Томы отдышка, он вообще не особо спортивный и Рэй может поменять позицию, оседлать его сверху, упереться руками на грудь и позволить себе передышку. С него хватит, он почти успевает себя переубедить во всех своих симпатиях, когда чужие руки еле гладят его плечи. — Не сегодня, ты и так весь дрожишь, как осиновый лист, — Рэй хочет возразить, но чужие руки (о боги, эти тёплые немного потные ладони говорят больше, чем идиотские признания) прижимают его к себе, укладывают на бок и кровать прогибается под их весом, скрипит. Рэй ложит подбородок на чужую голову забираясь чуть выше и выдыхает. Достаточно громко, чтобы чужие волосы зашевелились, а тело придвинулось чуть левее. Рэю всё равно на слова, он не умеет как Субару сказать, что чувствует так просто, сказать, что любит. Слова слишком много берут на себя и он совсем не уверен в том, что сможет оправдать чужие надежды и свои тоже. Он знает, как это важно для Томы и что тому необходимо услышать хоть что-то, чтобы понять его. Он так давно молчит, что Тома уже наверняка винит себя. Рэю стыдно, он знает, как это важно, но ему тяжело сказать эту правду. Он уже и так выразил всё, что мог через действия. — Это началось давно, мне не понравились её прикосновения и ты стал моментом, когда я понял, что если ты не прекратишь ко мне прикасаться, то я расколюсь рано или поздно. Вопрос был в том, что я уже не мог ждать, потому что у тебя было слишком много шансов, чтобы умереть, — Рэй плачет, прижимая к себе чужую майку, ему не стоило начинать этот разговор но он не может не сделать этого. — Ты умирал и проповедовался мне дважды, что я должен был ощущать? Я казался себе трусом, потому что не мог отпустить эти эмоции к тебе и не мог сознаться в них. Тома не отпускает, не кривится в отвращении и даже не отодвигается. Его глаза прикрыты, такие тёмные обычно, их сейчас не видно, но это придурошное доброе выражение остаётся на его лице. Мягкая рука убирает слёзы, его брови сострадательно поднимаются вверх. Наверное, он был когда-то ангелом, потому что даже с закрытыми глазами он может выглядеть так, будто дороже Рэя у него ничего не было, будто его слёзы приносят ему боль. Губы Томы переливаются под тусклым светом из окна. — Когда девушки влюбляются всегда ведут себя мило и так, будто ты — лучший период их жизни. А ты вёл себя так, будто мир рухнет, если я тебя обниму и ты промолчишь, — Тома не злится, но Рэй недовольно копошится. Сравнивать его с девушкой ещё будет, чего дальше? Нельзя давать такую волю нахалам. — Романтичный не романтичный, ты просто помешанный, — Рэй отворачивается, жмётся спиной к груди и чужая рука лениво перекидывается через его бок.- Живу под одной крышей с фанатиком. Если бы я признался, что пристрелил прохожего, потому что он не придержал мне дверь в магазине, ты бы тоже не удивился? — Ой-йой, скажи ещё, что тебе не понравилось и это я виноват, хам, — Тома тянет слова без желания, лишь бы поддержать взаимный переброс гадостями. Он был удивлён, но не настолько, потому что ну… Знал где-то, что так будет? Ощущал это? — Ты так говоришь, будто думаешь, что я не видел, как ты на меня смотрел. Рэй молчит, почти готовый заскулить от отчаяния. Это было так очевидно всем, кроме него самого? Даже этому клоуну, который буквально делает вид, что вообще не понимает никаких намёков от девушек в его техническом? Рэю бы сейчас побиться головой о стену и покричать в ванне, но уйти будет более, чем странно. — Я предлагаю тебе встречаться, дурак, что ты на это скажешь? — Тома мычит полусонно, прижимаясь подбородком к чужой голове. Ничего он не скажет, спать хочется, а если Рэй не прекратит, то пойдёт под дверь к Субару, который больно переоценивает свою важность.