но боль ведь — исключительно вопрос эстетики

стук ногой в балконную дверь отрывает соу от бездумного созерцания пустоты. от неожиданности в первые секунды он даже слегка закашливается, давясь сигаретным дымом. через пару секунд хиёри нехотя поднимается, открывает дверь левой рукой, через секунду принимая в неё же один из стаканов от вошедшего шина. правой приставляет сигарету ко рту и снова затягивается. — я давно говорю, что тебе стоит бросить курить, — шин усаживается рядом на небольшой старенький диванчик с покоцанной обивкой. — слышишь? сначала просто кашляешь, а что потом? — ага. тишина. — затянуться дашь? вместо ответа хиёри приставляет сигарету к губам шина, наблюдает, как тот вдыхает и выдыхает дым из лёгких. шин благодарно кивает и отворачивается. снова молчание. каждый погружен в свои мысли, каждый не желает озвучивать их вслух. никто из них не помнил точно, при каких обстоятельствах они познакомились. просто это в один момент случилось, как самые обычные вещи случаются с абсолютно нормальными людьми. появление такого человека, как шин, стало для соу настоящим подарком, за который он благодарен вселенной бесконечно. соу нравилось в шине то, какой он простой и в то же время сложный, робкий и агрессивный, прямой, но запутанный донельзя. и ему захотелось шина изучить вдоль и поперёк, узнать всю-всю его подноготную. и это, надо сказать, было взаимно. хиёри поначалу казался на фоне остальной жизни шина чем-то из ряда вон выходящим, неприемлемым абсолютно, и именно поэтому тсукими тянулся к нему: ему хотелось разгадать его, разузнать причину, почему же новый знакомый в его картине мира выглядит тёмным-тёмным пятном. чувства к соу появились, будучи будто бы самой неотъемлемой вещью, которой ему всегда не хватало для душевной полноценности и равновесия, словно именно они закончили его как личность и сделали из него человека. но стоит учесть, что нормальными-то они вовсе не являлись, и их отношения с самого начала были чем-то пугающим и странным, но невероятно важным для обоих. для соу его трепет перед шином ощущался не как что-то милое и нежное, как бывает обычно у влюблённых, нет. это словно трепет каннибала перед расчленением жертвы на маленькие-маленькие кусочки, чтобы удобнее было положить их в рот и насладиться вкусом. и хиёри думал часто, что его чувства, его поведение шина оттолкнут, заставят бояться его и ненавидеть, но после их первого поцелуя, чувствуя прохладную руку возлюбленного на своей шее и читая на поверхности его глубоких тёмно-зелёных глаз чертовски сильное желание сиюминутно схватить его за горло двумя руками и заставить кряхтеть от боли, понял: они с шином одинаковые и совершенно друг друга стоят. и их больные, разрушающие чувства со временем не проходят, но это даже не пугает нисколько. желание вырвать любимому волосы и ногти, сжать ему горло до сверкающих звёзд перед глазами или вскрыть череп кухонным ножом согревало хиёри изнутри и кружило голову. и ещё больше голову кружило от осознания, что шин, его любимый шин, испытывает по отношению к нему то же самое. было приятно смотреть в чужие глаза и, видя там жгучую любовь, граничащую с одержимостью и безумием, понимать, что твои сейчас выглядят абсолютно так же. за несколько лет отношений они друг друга знали уже как облупленных, вскрыли и разобрали друг в друге всё-всё-всё, что только было можно и нельзя, изучили друг у друга все тайные уголки сознания, но это не заставило чувства угаснуть, даже наоборот: к больной любви добавились доверие и преданность, такие же больные, но такие же приятные сердцу. они жили душа в душу, но по-своему, особенно. они отравляли друг друга своей любовью, как самым сильным ядом, но настолько страшно любили, что это отравление приносило одно лишь удовольствие. они друг для друга — острые осколки, которые впились в кожу и заставляют её саднить и кровоточить, но вытаскивать которые не хочется вовсе. эта боль была обоим весьма и весьма приятна, продолжать её хотелось вечно. их отношения выглядели со стороны бракованными и нездоровыми до ужаса, но их это не волновало. с какой стати они будут менять что-то, если им и так безумно хорошо? они долго ещё сидели тихо. соу поднёс к глазам свой стеклянный стакан с нетронутым коньяком и наблюдал через него за алеющим закатом. улыбаясь легонько, он думал, что было бы просто потрясающе, полейся такая же ярко-алая кровь из разбитого носа шина прямо сейчас. шин отпил в это время свой первый глоток из стакана. — шин, дорогой, скажи, ты подмешал мне яд? — ага, — шин неспешно делает ещё один глоток, — смертельную дозу. и себе тоже. — здорово. тсукими расплывается в улыбке и чувствует, как у него дыхание сводит сильно-сильно и бабочки в животе пляшут как угорелые, когда соу, смотря ему прямо в глаза, делает большой глоток. да, это в их понимании и было доверие — они вверяли друг другу свои жизни, прекрасно зная, что в один момент кто-то один точно их не сохранит. такой момент настал прямо сейчас, но ни один из них не жалел ни капли. в этом и проявилась их преданность — если один захочет увести их обоих из жизни бесследно и навсегда, оставив только застаревшие воспоминания у знакомых, то второй безукоризненно, не задавая вопросов, за ним последует по собственной воле. никто не любил, не любит и никогда не сможет полюбить так же сильно и всепоглощающе, как они. никто не будет доверять так же глубоко, как они. и никто не сможет быть преданным кому-то в той же степени, в какой это проявляется между ними двумя. они побили все рекорды и были, безусловно, довольны собой до ужаса, до головокружения после долгих поцелуев, до трескающихся уголков губ от безумно широких улыбок. но эти улыбки никто уже не увидит. закат доалел. ранее красивые стаканы валялись теперь глупыми разбитыми осколками возле старенького дивана. и убрать их было некому — те, по чьей вине они упали на пол, сцепив руки в крепкий, нерушимый замок, уже испустили свои последние вздохи.