Шоколад с ванилью

С самого утра вплоть до этого момента в доме царила атмосфера предпраздничной суеты. Под чутким руководством Фредди, вооружённого карамельной тростью и обмотавшего шею мишурой на манер самого элегантного шарфа, на окна были наклеены весьма услужливо вырезанные Джоном снежинки, на стенах висели гирлянды и сверкающий дождик, который, конечно, нашел свое место не сразу, а под: «Нет, выше, еще выше! Прямо под потолок, Кудряш, не делай вид, что не достаешь!». Ёлку поставили недалеко от окна, Роджер откуда-то её приволок, а потом долго ругался, что из-за неё пришлось потеснить и так его наполовину разобранную установку. Но благо, что, кажется, всем виновным удалось успешно увернуться от летающих по всей гостиной барабанных палочек. Фредди еще неделю назад понатаскал откуда-то ёлочных игрушек. Впрочем, действительно игрушек из всего, что он притащил в дом, было не так уж много. Зато были статуэтки, фигурки, ленты, колокольчики... И никому не приходилось сомневаться, что более оригинально наряженной ёлки в Лондоне не было! Собственно, помимо украшения дома, большая часть дня ушла как раз на то, чтобы нарядить зелёную красавицу. И речь не про Роджера с похмелья, конечно же. Брайан весьма предусмотрительно ретировался на кухню с чувством выполненного долга, как только закончил с гирляндой на стене у окна. Останавливать его никто не стал, потому что все знали, что никто из их четвёрки не общается с кухонными принадлежностями лучше Мэя. Роджер не упустил возможности напомнить Фредди и Джону о том, что Бри делает «совершенно невозможно сногсшибательный глинтвейн». «Такого вкуса и аромата вы, чёрт возьми, в жизни не пробовали! — заверял он, не забывая добавить, в конце концов. — Только не говорите Браю, что я так сказал!». Джон кивнул, не сдерживая тёплой улыбки, а Фредди ещё какое-то время так лукаво щурился на Роджера, что тот дёргался и в итоге сказал, что Фредди не достанется ни капли чудесного глинтвейна, если он расскажет всё Брайану. Кажется, угроза вполне сработала. Или Фредди очень убедительно сделал вид, что сработала. Роджер склонялся ко второму. А Дикки точно это знал. Когда на улице стало уже темнеть, Джон скромно поставил подарки друзьям под ёлку и, пожелав счастливого Рождества, уехал. Фредди неутомимо носился по и так маленьким двум комнатам, всё проверял, подпевал каждому рождественскому треку по радио, так что его было в доме как будто бы раз в десять больше обычного. Даже больше Роджера. Само блондинистое безобразие умудрилось найти и вывести из себя Брайана даже на кухне, даже в канун Рождества. Повод, очевидно, не требовался. Мэй старался сохранить хорошее настроение и спокойствие, как только мог. Но какое там, если рядом вездесущий Роджер? В конечном итоге споры стихли, лишь благодаря усилиям Фредди, переросли в весёлый смех и рассыпались улыбками всех троих друзей. Гирлянды сияли ярче с каждым часом, игрушки сверкали, радио играло всё те же рождественские песни, как казалось, по кругу. Брайан уехал домой к родным, бормоча что-то о том, что оставил для Фредди и Роджера еду в холодильнике, а то у них вечно там мышь повесилась, да и вообще в доме никогда ни крошки, кроме дешёвого алкоголя и сигарет Роджера. Особенно сигарет. И алкоголя. Сидя на узком диване, поджав под себя одну ногу, Фредди с энтузиазмом записывал (или рисовал?) что-то в блокноте, иногда прикусывая кончик карандаша, и мурлыкал себе под нос какой-то незамысловатый мотив такой же незамысловатой рождественской песенки. Роджер улёгся головой на колено Фредди, держа в руках чашку с горячим напитком и нацепив на голову шапку Санты да ещё и с оленьими рогами. Зачем она ему понадобилась дома, было совершенно непонятно. Но самого Тейлора это, очевидно, совершенно не смущало, потому что он беспрерывно что-то говорил, смеялся, то и дело пытаясь всучить в руки Фредди чашку. А сам Фредди только запускал руку в блондинистые локоны, пропускал их между пальцами и слушал болтовню Роджера и звук, напоминающий урчание кота, который тот издавал, что не могло не радовать Фредди. Он улыбался всё больше, глинтвейном пахло всё сильнее. А ещё немного, почти невесомо — ванилью. Фредди не очень любил ваниль. Зато очень любил яркое, вечно сияющее, как знойное летнее солнце, невозможное существо, которое сейчас взирало на него океанами глаз. — Идём гулять! Не то чтобы Фредди очень хотелось куда-то идти... Да и судя по тому, как лениво Роджер болтал ногой, спущенной с дивана, ему тоже было до ужаса лениво. Радио слышалось словно приглушённо, огоньки на стенах как будто расплывались, за окном слышались далёкие взрывы фейерверков. А дома было тепло, немного сонно и солнечно, потому что казалось, что в волосах Роджера круглогодично веселились солнечные зайчики. Однако едва согласие на прогулку было получено, всю леность и сонливость как рукой сняло. Сборы проходили спешно, суетливо и очень весело. Парни сталкивались в коридоре локтями, руками, ногами и всем, чем только можно столкнуться, задеть, ткнуть и пихнуть друг друга. Но зато Роджер уговорил Фредди надеть перчатки, которые сам Фредди окрестил «кошмаром модных тенденций», а Тейлор, весь сияя, сообщил о том, что «зато руки лучшего в мире пианиста будут в порядке!» И тут же сам нацепил шапку всех цветов радуги с двумя болтающимися на верёвочках помпонами. Фредди хохотал над ним всё время, пока они возились у дверей, всё время, пока выходили на улицу и не переставал цепляться к несчастным помпонам ещё невесть сколько времени, и Роджер сомневался, что это когда-нибудь прекратиться. Месть застала Фредди вполне ожидаемым снежком за шиворот. И смехом Роджера, который смотрел на него озорно и весело, предвкушая лучший снежный бой в жизни. И тот его, разумеется, не разочаровал. Зима выдалась холодной и снежной в этом году. Мороз кусал за нос и щёки, заставляя Роджера то и дело шмыгать носом, но это ничуть не мешало ему весело улыбаться, смеясь громко и заливисто, отряхиваясь от снега вместе с Фредди. Снежинки всё равно упрямо падали с тёмного неба, оседали на заиндевевших деревьях, и так покрытых белым покрывалом домах, чёрных блестящих волосах Фредди и светлых ресницах Роджера. Прохожие вокруг улыбались, должно быть, радуясь предстоящему празднику не меньше неугомонных Роджера и Фреда, но всё равно то и дело подозрительно косились на двух парней, которые пихали друг друга то в бок, то в плечо, дурачились и то и дело снова начинали хохотать, казалось, над одним им понятными шутками. Или просто так. Скорее второе. Им при этом до прохожих никакого дела не было. Для Роджера существовал этот их с Фредди тёплый мирок, да куда там, это был огромный мир, непостижимый, всепоглощающий и необъятный, как любимые Брайаном звёзды. Он смотрел в глаза Фредди и думал, что его глаза похожи на горячий шоколад с ванилью. И апельсином. Волосы Фредди едва уловимо пахли апельсином. Роджер как-то подумал, что надо как-нибудь попробовать такой же шампунь. Он так и не попробовал. Зато то и дело искал возможность быть как можно ближе к Фредди. И не только из-за апельсинов. Вовсе не из-за них. На улице совсем уже было темно, однако ярко украшенный город, наряженные ёлки, работающие ресторанчики, бары, кафе, свет в окнах домов едва ли давали возможность угадать, что был уже вечер. В воздухе витал дух Рождества. Ароматы хвои, корицы, пряников и яблок в карамели смешивались и окутывали опьяняющим запахом праздника. До ужаса захотелось яблок в карамели. Смех Фредди звучал в ушах Роджера теплее и мелодичнее колокольчиков. До ужаса захотелось Фредди. Улицы сменяли одна другую. Но все они были одинаково яркие, сияющие и красочные. Роджер метнулся блондинистым вихрем в какую-то из дверей маленького кафе, вынес стаканчики с кофе. Фредди снова привязался к его помпонам. Роджер снова заметил, что Фредди без перчаток. — Как ты можешь пить эту сладкую дрянь, дорогой?! Пробуя горячий шоколад с ванилью из стаканчика Тейлора, спрашивал Фредди, казалось, возмущённый до глубины души. А Роджер думал, хихикая почти пьяно, что ещё немного, и он растает, превратиться в беззащитную лужицу под невозможно горячим взглядом глаз Фредди, обжигающим сильнее, чем горячий напиток обжигал язык. Хотя для Роджера не только взгляд Фредди был горячим. Он весь был для него воплощением жаркого знойного солнца, испепеляющего, но дарящего тепло и огонь, в котором не жалко и не совестно было сгореть. И Роджер кинулся в него, сломя голову, вспыхивая ничуть не меньшим огнём. Сгореть было совсем не страшно. — Так же, как ты свою муть без сахара! В ответ фыркнул Роджер, тут же снова хихикая, а Фредди снова щёлкнул пальцем по одному из помпонов на его шапке, несколько снежинок попали в лицо Тейлора, и он смешно сморщил нос. И тут же принюхался. Снова запахло яблоками в карамели. И он не был бы собой, если бы следующие полчаса, нахохлившись, как замерзающий воробей, не бухтел под нос о том, как же он мечтает о чёртовом яблоке. Денег у них и так почти не было. Но кого это волновало? Спустя ещё по меньшей мере пятнадцать минут бурчаний, фырчаний, хлопания ресницами и хмурых взглядов из-под влажной от снежинок чёлки, Роджер уже вовсю уплетал вожделенное яблоко. Непонятно было только, кто из них с Фредди временами больший ребёнок. Зато Фредди от Роджера получил — в благодарность за яблоко или же нет — новый шарф, ужасно цветастый, в яркую полоску, явно подобранный в цвет шапки Тейлора, не иначе. Фредди шарф тут же напялил, принял позу «любуйтесь, ибо ничего прекраснее в Рождество вы больше не увидите», и тут же рассмеялся, по привычке слегка прикрыв рот ладонью. Роджер тут же ладонь поймал, сжал, светлые брови слегка сошлись к переносице, а замерзающие губы пробормотали что-то, очень напоминающее «не делай так». Обоим пришлось получше укутаться в шарфы — к ночи становилось совсем морозно. Но людей на улице не убавлялось. А у Роджера и Фредди не убавлялось озорного праздничного настроения. На одной из улиц они увидели возле украшенной ёлки уличного музыканта с гитарой, тот явно продрог. Но стоило двум парням подскочить к нему, как обо всяком морозе все вмиг позабыли. Роджеру хватило для отбивания ритма собственных ладоней и — о боже — кед в мороз, а у Фредди его инструмент всегда был при нём и всегда звучал тёплым бархатом или лёгким шёлком, чистым и сильным. Таким, что заставил некоторых прохожих остановиться и даже присоединиться к исполнению незамысловатой песни. Смеясь, они шли к дому порядком уставшие: Роджер в промокших кедах, а Фредди с влажными от снега волосами, потому что ещё дома наотрез отказался надеть шапку, потому что: «Я что зря всё утро трудился над укладкой? Ты с ума сошёл, дорогой! И вообще, когда уже можно будет обрезать эти дряные вьющиеся лохмы!» Роджеру «лохмы» нравились. Он бы не очень хотел, чтобы Фредди их состриг. Дом встретил их ночным полумраком комнат, игривым подмигиванием гирлянд, тихим бурчанием радио, которое они забыли выключить при выходе; запахом остывшего глинтвейна, имбирных пряников в тарелке на столе кухни, тонким позвякиванием игрушек на ёлке, а ещё таким же узким коридором, как и раньше, только теперь они почему-то не сталкивались локтями и всеми конечностями, не пихались и не суетились. Роджер подумал, что, когда рядом Фредди, Рождество круглогодично и круглосуточно. И не нужно никаких ёлок, украшений и яблок в карамели. Только глаза цвета горячего шоколада, почти неуловимый запах апельсинов и слегка прикрытая ладонью улыбка. Смех — мелодичнее и мягче звона колокольчиков, и искорки в глазах, будто пузырьки в шампанском. Фредди подумал, что его Рождество всегда солнечное, каким был этот день. Потому что рядом Роджер, в волосах которого поселились солнечные зайчики. Его Рождество круглогодично и круглосуточно тёплое, потому что Роджер сам весь как солнце, и поэтому Фредди не нужна шапка, шарф и перчатки. Только Роджер рядом. Круглогодично. И хорошо бы круглосуточно. Фредди сидел на полу у дивана, откинув голову назад на сиденье и слегка повернув набок. Роджер лежал на боку на этом самом узком диване с ужасными колючими пружинами и крепко спал. От блондинистых волос едва уловимо пахло ванилью. А от губ, если приблизиться совсем-совсем близко — шоколадом. Фредди подумал, что шоколад с ванилью — не такое уж ужасное сочетание.