Кровь и любовь

Поймать Кейла Хенитьюза было не так-то уж и просто. Но от этого вдвойне приятнее ломать его, сжимать зубами белоснежную кожу, смотреть, как тот с явным раздражением, с яростью и неким страхом сжимает красные шелковые простыни (как пошло!), кусает губу и умоляет… Ладно, здесь Адин немного лукавит. Несмотря на слезы и всхлипы, несмотря на боль (на то что Кейл ненавидит чувствовать боль) и кровь на простынях и прокушенной губе, — несмотря на все это Кейл никогда не умолял. Из его рта не выходили слова — никогда он не просил, не умолял, не кричал о том, чтобы Адин остановился. Никогда он не шептал слов любви, никогда не шептал в беспамятстве о том, что хочет ещё… Никогда он не целовал сам, не просил ускориться или замедлиться… Нет, Кейл Хенитьюз открывал рот только для того чтобы унизить («Ты похож на немощного старика, что не может позволить себе шлюху в борделе и идёт насиловать простых девок»), чтобы заставить страдать хотя бы так… Кейл Хенитьюз открывает рот только чтобы начать собственную битву, которая всё равно закончится поражением… «Ты не можешь позволить себе такой роскоши как любовь — поэтому и бежишь ко мне, чтобы сделать больно, ведь по-другому ты жить не умеешь, отродье». Кейл Хенитьюз никогда не просит прекратить. Он никогда… Никогда не умолял Адина вставить в него член быстрее и жёстче. Раньше Адин думал, что Кейл такой же, как и все. Теперь он, блять, ни в чем не уверен. Потому что Кейл Хенитьюз — отброс и ублюдок. Потому что Кейл Хенитьюз — герой и Щит, что сверкает в ночи и спасает народ. Потому что Кейл — просто блядски прекрасное нечто, что Адин после стольких усилий заполучил в свои руки. — Ты будешь меня умолять, — говорит Адин в их первую встречу в этой смешной маленькой комнатушке, больше похожей на гроб. — Ни за что на свете, — отвечает ему Кейл, похожий на самого великого Бога и при этом на самого свирепого демона (точное, блядское «нет»). И Кейл в самом деле не просит. Даже когда видит на чужом запястье чернильные буквы, складывающиеся в его имя, даже когда на его груди вырисовывается имя Адина. Даже когда его кровь — сплошь алкоголь и наркотики, от которых разум улетает в целое никуда и становится целым ничем. Даже когда вместо огня по его крови течет афродизиак, когда Адин медленно водит рукой по чужому члену, когда шепчет в бреду и реальности слова-пошлости: — Ты так меня сжимаешь. — Детка, ты до сих пор узкий, несмотря на то что я трахал тебя на протяжении вечности. — Боги, я наполню тебя моим семенем. — Ты похотливая шлюха… — Я наполню тебя спермой до краёв. И… — Ты будешь носить моих щенят, как маленькая послушная сучка, которой ты и являешься. Неизвестно, когда, но скоро Кейл ломается — или Адину просто хочется так думать. После всех упрёков, ударов, шлепков и надрезов. После всей крови и спермы, что стекала со внутренней стороны бедер и лица. После всех синяков и ушибов, ран и содранной кожи, — даже после всего этого Кейл не просил. Сперва он оставался дерзким и смелым, лил мёд на раскрытые в благоговении уши («Вы желаете меня так страстно, но это вас и погубит», «Ничтожество здесь только одно, и это вы, ваше королевское величество»). Сперва Кейл Хенитьюз оставался героем, пытался смириться, настоять на своем, лишь бы не спровоцировать войну, лишь бы его названный брат («Хён», — зовёт сладкий голос Адина изредка во снах) и все эти люди-нелюди не пострадали от гнета целой Империи. Сперва… А потом (очень быстро) Кейлу надоело, он наконец начал давать отпор… Даже убежать пытался, но куда ему до наследника целой Империи… Потому Кейлу и оставалось только хрипеть, стиснув зубы, когда член Адина задевал ту самую точку внутри («Давай, детка, тебе это нравится!» — «Да пошел ты нахуй, ублюдок!»). Кейл мог только кусать губу и чужие плечи, чтобы сдержать стоны, когда внутри было так жарко, когда удовольствие было настолько огромным, что даже его хваленое хладнокровие махало ему ручкой перед тем, как исчезнуть в пучине греха... Кейл всегда кусался, шипел и орал благим матом, посылал его в задницу («Но я уже там», — смеялся Адин, когда его член становился только больше и толще), кричал и плакал только от злости. А потом Адину надоело играть. И теперь Кейл жмурится, открывает рот (ни одного звука ни выходит из него): слюни стекают по подбородку, кровь с прокушенной губы уже пропитала тонкую простыню… Его глаза затуманены, он так привык к постоянному удовольствию и боли, к которой его приручил Адин, этот ублюдочный принц. И когда Адин не отстраняется в очередной раз, чтобы кончить на подтянутый живот, Кейл замирает от страха… Впервые у него замирает сердце, а дыхание пропадает… — Что ты… — Разве я тебе не говорил? — спрашивает с усмешкой Адин, когда случайно дёргается, и чёртов узел становится больше. — Ты будешь вынашивать моих щенков, как послушная сучка. Он сжимает чужую шею до синяков (Кейл впервые от шока хватается за чужие сильные руки, пытаясь сбросить их и начать дышать), смеётся и стонет, когда Кейл сжимается вокруг его члена и образовавшегося узла. — Ты так сильно хочешь запечатать мою сперму в себе? — Адин мурчит и ластится, как настоящий кот, целуя черные буквы на мягкой коже Кейла. — Когда же ты сдохнешь? — задаёт риторический вопрос сам Кейл, когда слезы (первые за столько дней-ночей-месяцев) всё-таки падают из глаз. — Думаю, тебе придется ждать очень долго… Как насчёт всей жизни? — и Адин безумно смеётся, когда видит безграничное желание умереть в красно-карих глазах напротив. Да, сперва Кейл смеялся и огрызался («Ты станешь императором только в своих грязных снах, свинья», «Твой член сможет удовлетворить разве что деревенскую девку, что никогда в жизни не испытывала оргазма»). Сперва он мычал, пытаясь сдержать слезы и стоны, царапал и кусал чужую плоть, чтобы доставить как можно больше боли. Сперва он бесился и бил (силы в нем было как у воробья, но Адин все равно наказывал строптивое животное, что никак не поддавалось дрессировке). Да, в самом начале Адин поймал дикого зверя, что мог только урчать, выть и скулить от злости. Но потом этот зверь стал медленно приручаться… И когда Адин наконец подумал, что смог завладеть Кейлом Хенитьюзом полностью и без остатка… — Этот ублюдок не перестает меня удивлять, — шепчет Адин, когда видит пустую комнату и раскрытое нараспашку окно. — Соберите поисковую команду, — мурчит он вслух, точно зная, что его услышат. — Не думаю, что беременная омега сможет убежать далеко.