В преддверии Нового года

      - Ой, а давайте ещё и до той вон палаточки с ёлочными игрушками дойдём, больно красиво она на солнце переливается! - громко и радостно проговорил Пётр Степанович, снизу вверх смотря на серьёзного Ставрогина, выпускающего изо рта клубы пара. На улице стоял крепкий декабрьский морозец, снег блистал, освещаемый лучами зимнего, не слишком яркого и согревающего, солнца.       Верховенский умудрился вытащить Ставрогина на Петербургскую новогоднюю ярмарку, хотя Николай и отпирался, совершенно не желая выходить из комфортного жилища. Но Пётр Степанович знатно умел уговаривать и знал все ключики к почти заледенелому сердцу своего идола. Хватило парочки приятных увещеваний, поглаживания самыми кончиками пальцев по плечу и поцелуя в гладко выбритую щёку, чтобы Николай растаял и, мучительно простонав, согласился выползти на улицу.       - Да разве ж Вам откажешь, Пётр Степанович? Ведь весь мозг потом продырявите, - ответил Ставрогин, криво ухмыляясь.       Верховенский сделал вид, что не слышал последних слов, и радостно побрёл к палатке. Николай двинулся за ним, старательно обходя толпы маячивших туда-сюда людей.       Ярмарка блистала, переливалась всеми цветами радуги. Шум и гам раздавался отовсюду вперемешку с хрустом выпавшего с раннего утра снега под ногами. Каждая палатка представляла собой отдельный мир, состоящий из ёлочных игрушек, резных фигурок, сладостей, книжек и проч., и проч. Чуть вдалеке от палаток расположилась ледяная горка, левее - запряжённые лошадьми сани, а правее - сцена, на которой пели и танцевали ряженые артисты.       Вальяжно подойдя к палатке с ёлочными игрушками, Пётр Степанович стал медленно водить глазами по украшениям, а затем, боковым зрением завидев подошедшего к нему Ставрогина, слегка наклонился к нему и тихо проговорил:       - Ангелочки, да ангелочки... Что за пренебрежение к иным мистическим существам? Бесам, например.       - А Вы всё о своём, Верховенский, - сдерживая ехидную улыбку, ответил Николай. Пётр Степанович еле слышно фыркнул, развернулся спиной к палатке и двинулся далее по протоптанной дорожке.       Николай, засунув руки в карманы тёплого пальто, пошёл следом за неугомонным нигилистом, любуясь его тонкой с узенькими плечами фигуркой, так похожей со спины на женскую.       Не пройдя и пятидесяти шагов, Верховенский ахнул и, резко повернувшись лицом к Ставрогину, громко воскликнул, указывая пальцем на ледяную горку:       - Пойдёмте прокатимся, Nicolas!       Николай усмехнулся, но, поняв, что Петруша говорит серьёзно, нахмурил брови и ответил:       - Это забава для детей.       - А Вы думаете, что мы прямо уж и взрослые такие? - игриво и по-лисьи прищурив глаза, сказал Пётр Степанович, скрещивая руки на груди.       Ставрогин подошёл к нему поближе и, развернув за плечи в сторону горки, воскликнул:       - Поглядите: одни карапузы с горки летят.       Верховенский резко развернулся к Николаю и, оказавшись к его лицу в опасной близости, слегка раздражённо произнёс:       - Иногда Вы противней редьки, Ставрогин! Тогда я один пойду.       И, не дожидаясь ответа Николая Всеволодовича, нигилист гордо отвернулся и по-детски резво кинулся к горке, даже прискакивая на ходу.       - Ну и бесёнок, - хмуро буркнул себе под нос Ставрогин, но внутренне улыбался во все тридцать два зуба, ощущая растекающееся в груди тепло при взгляде на скачущего вперёд молодого человека.       Добежав до горки, Пётр осмотрелся и впрямь заметил кругом себя сплошь детишек, едва доходящих ему ростом до груди. Они кричали, смеялись, щёчки их раскраснелись так, будто их натёрли свёклой. Не обращая на подошедшего Верховенского ровно никакого внимания, дети продолжали заниматься своими особо важными делами.       Пётр Степанович, не сумев больше сдерживать свой порыв, заулыбался и бросился наверх горки, виляя меж детьми. Некоторые из них не успевали отстраниться, и мужчина наталкивался на мальчишек и девчонок, слегка придерживая их за хрупкие плечики.       Наверху горки была значительная очередь, и Верховенского буквально зажало ребятишками со всех сторон. Кто-то из детей умудрился пихнуть его локтём, кто-то вписаться ему прямо в спину, кто-то несильно ударить по колену. Но ничто в этот день не могло испортить настроения Петра Степановича!       Когда очередь дошла до нигилиста, тот быстро плюхнулся на ягодицы и, разведя руки в стороны, стремительно скатился вниз, издав громкое "Юхуу!".       За долю секунды оказавшись у подножия горки, дух Верховенского всё ещё был захвачен быстротой этого замечательного мгновения абсолютной свободы и детской радости.       Отдышавшись, Пётр Степанович отряхнулся и двинулся к Ставрогину, стоявшему чуть поодаль и похожему на тёмное пятно на таком белоснежном зимнем фоне.       - Ну как горочка, Пётр Степанович? - с кривоватой усмешкой спросил Николай, а глаза его сверкали потаённой нежностью.       - Непревзойдённо-с! - воскликнул Верховенский с искренне горящими глазами.       - Дети Вас в очереди не сильно поколотили? - съязвил Ставрогин, подмигнув Петруше.       Тот лишь закатил глаза и процедил:       - Очень смешно, Николай Всеволодович!       Ставрогин был удовлетворён своей подколкой и заливисто засмеялся, но тут взгляд его голубых глаз упал на ладони Петра Степановича и мигом засветился озабоченностью:       - Да Вы ж совсем руки отморозили!       Схватив Верховенского за кончики пальцев, Николай принялся осторожно поглаживать их, приговаривая:       - То носит перчатки не снимая, а как холод на улице и с горки покататься вздумалось, так он без них!       Аккуратно перейдя с кончиков пальцев на внутреннюю сторону ладоней Петра, Ставрогин принялся растирать их, плавно ведя выше, к костяшкам пальцев и тонким бледным запястьям. Касания брюнета были такими лёгкими, как взмах крыла бабочки. Оттого-то Петруша и слегка дёрнулся, покрывшись мурашками, и тихо-тихо шепнул:       - Не здесь, Николай Всеволодович. Заметят.       Обычно холодные глаза Ставрогина сейчас горели самым настоящим пламенем. Он исподлобья взглянул на Верховенского и, вздохнув, склонился к его лицу ("Ещё чуть-чуть и кончики наших носов соприкоснутся", - маниакально мелькнула мысль в голове Петруши).       - Пойдём ко мне домой, - шепнул Ставрогин и спустя пару секунд добавил: - Не могу я больше. Касаться тебя хочу без боязни и осуждения, целовать...       У Петруши в груди дыханье спёрло. Он растерялся, раскраснелся, опустил глаза и смешливо шепнул в ответ:       - Ох, и разогнались же Вы, Ставрогин!       Николай тихо рыкнул и, усмехнувшись, сказал:       - Молчи, окаянный.       Пётр Степанович поправил растрепавшиеся волосы, гордо вскинул голову и двинулся к выходу с ярмарки. Ставрогин знал, что это только лишь напускная гордость, нужная для того, чтобы Николай ощущал себя вечно подстёгиваемым и не теряющим азарта и интереса к личности Петруши. "Глупый, да даже если бы ты был молчалив, как каменное изваяние, и спокоен, как море в штиль, ты бы всё равно вызывал во мне интерес и желание", - подумал Николай и принялся догонять своего нигилиста.

***

      Юркая макушка Петра Степановича выглянула из-за двери, всматриваясь в кабинет Николая Всеволодовича. С того самого момента, как они воротились с ярмарки, на Ставрогина напал очередной приступ меланхолии и ему жуть как захотелось уединиться в кабинете и что-то почитать. Не видя со стороны Ставрогина никакой реакции на своё появление, Пётр осторожно постучал в дверь.       Николай оторвался от чтения книги, словно выйдя из транса, взметнул вверх голову и, увидев Верховенского, спросил:       - Неужто закончили ёлку наряжать? Так быстро?       Пётр Степанович окончательно зашёл в кабинет, и Ставрогин заметил на его тонкой шее праздничную ярко-красную мишуру.       - И вовсе не быстро! Это Вы, как обычно, зачитались и во времени потерялись, - слегка осуждающим голоском пролепетал Верховенский, а затем, подойдя ближе к столу Николая и облокотившись о него ладонями, продолжил:       - Вы бы прошли в залу, да хоть одним глазком на ёлку взглянули! Всё ли устраивает, али ещё игрушек и мишуры подвесить.       Ставрогин потёр переносицу, откинулся на спинку высокого кресла и устало произнёс:       - Коли позволите честно выразить моё мнение, то мне абсолютно всё равно, как там наряжена ёлка, или как заставлен праздничный стол. Я доверяю Вашему тонкому вкусу и чувству прекрасного, Пётр Степанович.       Правая бровь Верховенского поползла вверх, и он задорно хмыкнул, проговорив:       - Ну-ну, я это учту.       Ставрогин вежливо кивнул Петру и снова раскрыл книгу. Видя, что Николай явно не располагает должным запасом праздничного настроения и в принципе не особо-то и обращает на него внимания, Верховенский облокачивается локтями о дубовый стол, оказавшись ближе к Ставрогину, и заманчиво выгибается в пояснице, заинтересованно произнося:       - Что это Вы читаете?       Ставрогин продолжает молчать и упорно двигать глазницами, бегая по тексту. Но Пётр Степанович не сдаётся и, слегка отодвигая обложку книги ногтём, смотрит её название:       - "Илиада" Гомера? Как претенциозно, Ставрогин!       Николай вздыхает, резко закрывает книгу и вскидывает взгляд на Петра, явно желая сказать нигилисту пару ласковых. Но, заметив устремлённый на него нежный взгляд и такую заманчивую позу, Ставрогин осекается, откашливается и, склонив голову, низким голосом говорит:       - А знаете ли Вы об Ахилле и Патрокле, Верховенский?       Пётр Степанович делает вид, что задумался, но уже спустя несколько секунд отвечает, кивая:       - Слыхал.       Пожирая Петра глазами, Николай сильнее откидывается на спинку кресла и начинает расстёгивать верхние пуговицы своей рубашки, продолжая:       - Ахилл развязал войну с троянцами во имя своего погибшего друга. Вот только друга ли? Литературоведы всего мира задаются этим вопросом по сей день.       От жаркого взгляда Ставрогина и показавшихся чрез вырез рубашки его острых ключиц, Петра кидает в жар, и он, с лёгким придыханием, произносит:       - И к чему Вы эти разговоры о греховных связях завели, Николай Всеволодович? Неужто кары небесной за своё мужеложество боитесь?       Ставрогин лишь эротично ухмыляется и, протягивая руки к Верховенскому, понизившимся тембром манит того к себе:       - Иди сюда, Петруша.       Не умея, да и не хотя отказывать своему идолу, Пётр обходит массивный стол и останавливается сбоку от Ставрогина, игриво шепча:       - Какой Вы, однако, умеете быть ласковый, когда Вам кой-чего хочется, Николай Всеволодович.       Ставрогин обхватывает бёдра Петеньки ладонями и начинает поглаживать их, ощущая под своими руками упругость и ладность мышц.       - Да разве ж я обычно не ласковый? - спрашивает Николай, усаживая Верховенского к себе на колени и продолжая призывно его поглаживать.       Пётр тает под умелыми напористыми движениями Ставрогина, слегка прикрывая глаза и шепча тому на ухо:       - Ох, Вы только и можете, что порой холодностью и неприступностью своей мучать, а порой до истомы лаской и нежностью доводить. В этом весь Вы. То холод арктический, то жара африканская.       Николай Всеволодович спешно расстёгивает рубашку Петра, обнажая стройное тело, и припадает к нему губами, целуя и одновременно спрашивая:       - А чего бы Вам хотелось от меня, Петруша?       Запрокинув назад голову и ощущая, как его мужское естество начинает приподниматься в брюках, Верховенский сдавленно произносит:       - Уж чего хотелось бы от Вас, то пусть при мне тайною и останется. А так хоть пореже бы холодности и неприступности Вашей ощущать. Ранит она меня глубоко... Я с Вами чувствительным таким становлюсь, совсем как ребёнок.       Ставрогин покрывает шею Пети нежными поцелуями, а ладонь его спускается прямо по центру брюк нигилиста, начиная настойчиво поглаживать их сверху-вниз.       - Это по-Вашему холодность? - шепчет Николай, расстёгивая ширинку Верховенского и проникая ладонью во внутрь брюк.       - Ааах, - только и издаёт вздох страсти Пётр Степанович.       - А это неприступность? - продолжает шептать Ставрогин, задевая большим пальцем головку члена Пети и параллельно смазано целуя его в губы.       Верховенский выгибается в умелых руках любовника и чувствует, что приближается к разрядке с каждым движением ладони Николая.       - Что же ты со мной делаешь, змей-искуситель? - шепчет Пётр, соприкасаясь лбами со Ставрогиным, но так и не решаясь взглянуть тому в очи.       - Замолчи или я тебе язык откушу, - властно произносит Николай, ускоряя ладонь на члене Петруши и проводя кончиком языка по верхней губе нигилиста.       Верховенский удобнее подвигается под ладонь Ставрогина и кладёт свои руки ему на плечи.       - Как же очаровательна твоя покорность и податливость, - тихо произносит Николай, любуясь раскрасневшимся Петрушей.       Уже спустя минутку Верховенский конвульсивно дёргается на коленях Ставрогина и громко говорит, мешая слова со стонами:       - Nicolas, боже... Да!       Брюнет ускоряет движения ладони, параллельно обхватывая талию Пети. Верховенский кончает в руку Николая, и тот достаёт из кармана жилета узорный носовой платок и отирает испачкавшуюся ладонь. Всё это время Петя продолжает сидеть на коленях Ставрогина, пытаясь восстановить дыхание.       В такие минуты, после томных ласк, Николай всегда спокоен, умиротворённо нежен и слегка ленив, как кот. Он самыми кончиками пальцев поглаживает оголённую и такую чувствительную кожу Пети, целует его расслабленными устами, вдыхает его запах с оттенками цитрусов и чего-то ещё, такого пряного и влекущего к себе. Верховенский покорно продолжает восседать на своём идоле, оперевшись на его сильное плечо.       Непонятно, сколько они так просидели, минуту али час в этой благословенной тишине, но тут из главной залы разнёсся звук часов, пробивших ровно одиннадцать раз.       - До Нового года час остался. Как смотришь на то, чтоб переместиться в залу к столу и шампанского выпить? - с улыбкой на устах выворачивается в цепких объятиях Николая Верховенский.       - Не пущу никуда, - яро шепчет Ставрогин, ещё теснее прижимая к себе Петрушу и вдыхая аромат его волос и кожи.       Слегка заёрзав на коленях Николая, Пётр Степанович пытается поймать взгляд брюнета, говоря:       - Как Новый год встретишь, так его и проведёшь, слыхал?       Ставрогин опирается подбородком об остренькое плечо Верховенского и, хитро смотря на него, спрашивает:       - А тебя что-то не устраивает в сложившейся ситуации?       Петруша задорно хихикает, а в голове его пробегает одно только слово: "Подловил!".       - Но отпраздновать-то всё равно нужно! - упорно продолжает свою шарманку Верховенский, перебирая тонкими пальчиками густые смоляные волосы Ставрогина, отчего-то пахнущие морозной свежестью и хвоей.       - Успеется, Петруша, успеется, - тихо шепчет ему на ушко Николай, а затем осторожно прихватывает его мочку зубами. Верховенский вздрагивает и еле слышно охает от удовольствия. Николай довольно растягивает губы в бесовской улыбке и чуть резче притягивает к себе Петрушу, впиваясь в его рот жадным поцелуем.       Верховенский выпускает язык и нежно касается им языка Ставрогина, чувствуя под своими ягодицами всё более и более выдающееся вперёд достоинство мужчины, как вдруг Николай прерывает поцелуй и, хитро смотря на розоватые губы любовника, говорит:       - Теперь твой черёд мне удовольствие доставить.       Петя покорно улыбается. Он совсем и не против...