***
— Хочешь сказать, что он снова читал тебе стихи, а потом расстроился. Может, дело в тебе, Минхо? — Хенджин смеется и получает толчок в плечо на пару с грозным, укоризненным взглядом. — Я просто хотел узнать. — Хотел узнать, о чем он думает, и есть ли у него мечта, и вообще что ему подарить на Рождество, — слово в слово, в один голос проговорил Хван вслед за другом, — и бла-бла-бла, Хо, что у вас за отношения? Вам бы поговорить нормально, а не стишками. Ты-то явно не догоняешь иногда, что он тебе говорит. Сложновато воспринимать поэзию на слух, особенно когда ты технарь, да, Хо? — Хенджин, не наседай. Строгий голос звучит над ухом Хвана, и он только и делает, что закатывает глаза и убирает руки старшего со своих плеч, показывая все свое недовольство. — Жалко, конечно, этого добряка, хороший был человек. Стоит Хвану услышать эту фразу, как он меняется в лице — слабо улыбается и избегает взгляда со своим хёном. Чан читает этот взгляд — «я не обижен, просто делаю вид, но шутка мне понравилась». — Чан, и ты туда же. Я правда запутался и не знаю, что мне делать. С каждым днем мне становится все тяжелее смотреть на него, представить страшно, что с ним происходит… Минутная тишина. Она оседает на ушах, сдавливает голову, создается впечатление, будто вокруг беспорядочный шум. Но Минхо рушит эту тишину и подозрительно ухмыляется. — А вы, ребят, какие у вас отношения? Оба парня, находившиеся напротив Минхо, со странным спокойствием переглядываются. Хван откидывает голову назад, щенячьими глазами о чем-то умоляя и отрицательно, едва заметно, мотая головой. Старший в свою очередь просто усмехается, но ничего не отвечает, передавая всё в руки Хвана. — Я вообще-то первый спросил! Не переводи тему. Я не очень хорошо знаком с Ханом, на общих лекциях он сидит обычно один, но, кажется, он из бедной семьи, может быть, парень хочет смотаться в путешествие? Ну, не знаю, может быть, в Америку. Придется, конечно, постараться, чтобы заработать денег, ну, или хорошенько попросить у родителей, но не думаю, что после того случая с пьяным вождением на отцовской машине, они выделят тебе больше нормы. Он тебе говорил что-нибудь о путешествиях? Вообще рассказывал что-нибудь, помимо стихов и что получил грант в этот универ? — Конечно! — не раздумывая отвечает Ли и тут же теряется, пряча глаза в тарелке с недоеденной порцией. — О, правда, и что же? — с неким сарказмом продолжает задавать вопросы Хван. — Ладно... извини. То есть, он ничего о себе не рассказывает, но тем не менее позволяет тебе находиться рядом с условием минимального тактильного контакта, пускает к себе в комнату и в основном без умолку говорит на общие темы, я правильно понимаю? — Минхо, ты же понимаешь всю ситуацию? — Чан наконец присаживается за столик радом с Ли и кладет руку на плечо, слегка похлопывая в ободряющем жесте. — Кажется, у парня проблемы с доверием, и раз он не рассказывает тебе о родных, то, наверняка, причины в них. — Да понимаю я, понимаю, только от этого легче вообще не становится. Спасибо за поддержку, и за идею, кстати, тоже.***
Прогулка по магазинам перед Рождеством и перед тяжелой и долгой работой, определенно, поднимали настроение. Проводить с Джисоном будни вот так: прогуливаясь по украшенному цветными огнями парку, с горячим шоколадом с зефирками в руках, аккуратно поправлять чужой шарф и видеть теплую яркую улыбку. Минхо не знает, как сказать младшему, что пропадет аж на три недели по неизвестной для него причине. Ли уже определился с подарком, но для этого нужно будет пожертвовать временем, временем, которое мог проводить со своим человеком. — Хан-и, смотри, это что, — Минхо берет с прилавка какую-то игрушку, внимательно рассматривая и нажимая на кнопку, слегка пугаясь. — Тверкающий Санта Клаус? Недоумевающее лицо показалось Хану настолько смешным, что он начал смеяться в голос, закрывая ладонью улыбку. Эмоции на лице старшего менялись быстро, но чем больше Хан смеялся, тем больше ловил взглядов на себе, а ему всё равно, потому что важно уловить один единственный, а он его уже давно поймал. — Думаю Хенджину бы понравилось. — Хенджин тверкает? — Наверное, для Бан Чана. — Хочешь сказать, что они вместе? — тихо спрашивал Джисон, спрятав красные то ли от смущения, то ли от мороза щеки в теплый, связанный матушкой шарф. — Кто знает, Хан, кто знает. — Хён, скажи, ты с кем будешь отмечать Рождество? Если бы это было возможно, то я бы хотел провести с тобой эту ночь. — Ночь? — Минхо спрашивает удивленно, с особой интонацией, что не остается без внимания младшего, откликаясь тихим смешком. — Да. Как бы двусмысленно это не звучало. — Так значит и не важно в каком месте, главное, чтобы я был рядом? — Главное, чтобы ты был рядом… — повторяет, вновь ныряя в шарф с носом, оставляя видимыми лишь глаза при том, закрывая их, будто готовясь к чему-то особенно важному, непростому. Минхо замечает некое напряжение в их спокойной, тайной атмосфере. Джисон к чему-то готовится. Ухватывается пальцами за рукав пальто старшего, второй удерживая свой шарф у лица, скрывая смущенную, неловкую улыбку. — Я тебе доверяю, хён. Ещё одно неловкое, непривычное действие, и Минхо изумлен, изумлен этой простотой и искренностью. Он охватывает Джисона мягким, нежным, теплым взглядом, не скрывая в нем своего трепетного чувства, впрочем как и в любом другом, подаренному одному Джисону. Хан берет его за руку, переплетает свои холодные пальцы с чужими, и старший, не замедливаясь ни на секунду, крепче сжимает небольшую ладонь и запускает в свой карман, решаясь подарить тепло на этот раз не одним лишь взглядом.***
«Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои» Хан Джисон вновь остается один, наедине со своими мыслями, наедине со своим страхом. Он вновь думает, что «другой» слишком хорош для него. «Другой» для него — мир. Мир уютный, безопасный, готовый выстоять любые катаклизмы ради счастливой, беззаботной жизни в родном доме. Но что, если родной дом стоит покинуть и просто путешествовать по этому миру, чтобы узнать различные его стороны, чтобы просто восхищаться им со стороны и не разрушать ничего столь прекрасного и восхитительного своими кривыми неумелыми руками. Хан Джисон вновь остается один, и он принимается за пачку крепких сигарет, купленных совсем давно, припрятанных на особый случай. Было важно, чтобы его Мир не был подвержен жестокому обращению, важно, чтобы Мир не видел этой картины, чтобы едкий дым не заполонил все вокруг. — Скажи звезда, ты так же как Денница? Возомнила себя Богом и решила сменить лица. Ты упала ведь так вовремя тогда. А наказание… мне всё отдала? Джисона мучают мысли. Он хочет справиться с этим, но одному ужасно тяжело. Одному ужасно тяжело сдержать слезы, не поддаваться внутренним голосам и... улыбаться. Минхо нет рядом, отвечает редко, не приходит больше, Хан не хочет верить в очередное предательство, ведь старший тысячу раз говорил, что он никогда его не покинет, всегда будет рядом, даже если им придется сделаться заклятыми врагами. Джисон не может справиться с разъедающим одиночеством. — Неужели моё единственное желание, единственное за всю никчемную жалкую жизнь, не будет исполнено? Неужели я настолько жалкий, что не заслуживаю быть в здоровых, счастливых, да пусть хоть и дружеских отношениях с любимым человеком?! Вновь срывается. По щекам стекают горячие слезы крупным градом, разбиваясь о пол, вместе со всеми надеждами. «Мало хотеть, щенок, ты должен заслужить. Пока живешь со мной, забудь про слово хочу. Ты должен, ты мне обязан. Перестань ныть, не девка же. Предъявляй претензии своему папаше, который сбежал. Сбежал не только от тебя, между прочим, помимо тебя тут вон... ещё двое, за которыми предстоит ухаживать тебе, щенок. Твоя мать умерла, она была несчастлива с отцом, то же ждет и тебя. Да на тебя смотреть противно, хоть бы учился на высокий балл. Ни ума, ни рожи. Одно уродство, да и только. Ничтожество». Слова мачехи не покидали голову парня с малых лет, как только отец снова женился впопыхах. У Хана нет сил ненавидеть его, нет сил ненавидеть мачеху, вся ненависть пропала после постоянного насилия с их стороны. С каждым наказанием, с каждым ударом мальчишка переставал чувствовать что-либо, даже ненависть, страшную ненависть, движущую человеком в ситуации, стирающей личность. Джисон смог уехать из того дома, оставить то общество, сбежать, но... от себя не убежишь. Терзающие мысли и воспоминания оставались при нем, делали слабым и уязвимым. Тревожность в самых обыденных ситуациях все нарастала, но вдруг появился покой. Странное чувство. Хан давно такого не чувствовал, настолько давно, что и название позабыл, но в голове слово в слово проносились строчки: «Мечта, тот миг благословляя, бродит Близ мест, где цвел эдем очей моих. Душе скажу: «Блаженство встреч таких Достойною ль, душа, тебя находит?» Любовь к поэзии Джисон перенял от родной матери, которая то и дело читала сборники один за другим, напевая то, что было ей ближе всего. Но он не понимал, какого это — читать стихотворение и тут же напеть, придумать собственную мелодию. Встретив Минхо, погружаясь в новый Мир, Джисон понял — мелодия льётся из сердца, она пробивается сквозь щели недостижимо высокой преграды из грусти, страха, ненависти и одиночества. «Наверняка мама чувствовала то же самое». Джисон подумал об этом, когда смог свободно улыбнуться, не закрывая очаровательную улыбку ладошкой и не встретив укоризненных взглядов, наоборот — глаза полные тепла. Но в данный момент, вот уже на протяжении трех недель этих глаз нет рядом, и совсем некого взять за руку, согреться, так же, как в последнюю встречу. Хан успокаивается быстро — должно быть, сохранившаяся привычка из прошлого. Тяжелые веки так и норовят опуститься и он даже не сопротивляется. Джисон засыпает на холодном жестком полу, обнимая себя во сне и мечтая соприкоснуться со своим Миром.***
— Хочешь сказать, ты простоял у двери около 20-ти минут, и тебе никто не открыл? Звонил? Стучал? Кричал? Не открыл? Черт, как же не вовремя. Слушай, Хёнджин, спасибо. Я придумаю что-нибудь. Ли Минхо парень очень чуткий, внимательный, отличается особым отношением к близким людям, отличается особым отношением к Хан Джисону. Минхо и сам не осознавал причину своей привязанности к этому пареньку, пока однажды не задумался над его словами, не столько над смыслом, сколько над красотой, слаженностью и необычайной энергией. Минхо влюблялся все больше и больше, стоило просто увидеть блеск в темных, никогда не отражающих ни единой звезды, глазах. Сейчас Ли влюблен бесповоротно, и он рядом со своим возлюбленным, готовый ждать столько — сколько понадобится, пока его мальчик не будет готов полностью раскрыться. Но важный шаг уже выполнен. Джисон доверяет и, кажется, в мире нет ничего важнее этого. Хан спит тревожно, но уже на своей кровати, а не на полу, где застал его парень. Минхо ужасно вымотан, сегодня была последняя смена прежде, чем он бы приехал к любимому младшему, по которому скучал невозможно и думал каждую минуту. Хан просыпается, чувствует непривычное тепло: чьи-то руки обвивали его тело, смыкаясь на груди, чьё-то горячее дыхание обдавало смуглую кожу на шее, пропуская табун мурашек от осознания «Чёрт, насколько же близко», сопение Минхо прямо под ухом казалось милым, похожим на что-то что свойственно влюбленным парам. Влюблённым парам… — Минхо-хён, — ладошка хлопает по чужой руке в попытке разбудить мошенника, — эй, хён! Ты как пробрался в мою комнату? Ты что, вор? Хан разворачивается в объятиях, оказываясь в опасной близости с лицом старшего и мгновенно опуская глаза. — Да. Хочешь ты этого ли нет, я вынужден тебя украсть, — широкая ладонь ведет по смуглой щечке, пытаясь выстроить зрительный контакт, что самому удавалось крайне сложно после сна. — Хан-и, посмотри на меня. — Не могу, хён. — Так почему же? — Ты знаешь. — Хан-и, — Минхо улыбается, большим пальцем оглаживая щечку, — ты ведь мне доверяешь, верно? Я знаю, чего ты боишься, обещаю, что не сделаю ничего, что могло бы выйти за рамки. Тело Джисона охватывает мелкой дрожью, но он переступает через все сомнения и переживания, доверяясь старшему. — Вот так, хорошо. — Хён, почему ты пропал? Почему оставил одного? Я... Я... Я уже думал, что ты не вернешься, и это Рождество я проведу один. Ни Хёнджин, ни Кристофер не могли ничего ответить. Я видел в их глазах всю ясность, они обо всём знали, но лишь тихо отнекивались и мотали головой, будто ничего неизвестно, так почему? — Хан-и, мой дорогой Хан-и, — губы тянутся к ровному высокому лбу, оставив влажный след и заставив поймать на себе испуганный взгляд, — помнишь, в нашу последнюю встречу я спросил, что тебе важно провести этот праздник со мной, но не важно где. У меня есть кое-что для тебя. — Что? Старший выбирается из кровати и выходит в прихожую, что-то рыская в своем рюкзаке и возвращаясь через некоторое время с... телефоном? — Дорогой, посмотри в свой. На телефон приходит уведомление, и Минхо наблюдает за реакцией младшего, пытаясь запечатлеть каждую эмоцию, проскользнувшую на прекрасном личике. — Хён. Канада? — глаза, наполненные влагой, поднимаются встречаясь с сияющим Минхо. — Мы... Вдвоём... В Канаду? На Рождество? Хён, я не могу это принять, не могу. — Хан-и. Ты ведь мечтал хоть когда-нибудь встретить Рождество в другой стране? Я пропал, потому что пытался заработать на эту поездку, сам знаешь мою ситуацию с родителями, довольно глупо, но сейчас не об этом. Хан Джисон, ты заслуживаешь этого, даже ещё больше, ведь поездка это только малая часть. Давай же создадим совместные воспоминания и заставим упасть все звезды с неба, чтобы загадать тысячу желаний. — Хён, ты... Хён. Минхо-хён, прости, — Джисон был явно поражен красноречию Минхо, обычно он так никогда не говорил. На лице появляется улыбка, и Хан встает с кровати и обнимает старшего, впервые за все их знакомство он проявляет инициативу и обнимает крепко-крепко, ухватившись на спине пальцами за футболку. Ли счастлив, как никто другой, неужели вот-вот его мальчик покажет другую сторону себя, расскажет каждый свой секрет, расскажет о чем он молчит и грустит в пожирающем одиночестве. Минхо подождёт, обязательно дождется, а пока отвечает на все действия тем же: крепко обнимает, целует в пушистую макушку и прикрыв глаза наслаждается редкой близостью.***
Вы когда-нибудь бывали в настоящей сказке будучи уже взрослым? Нет, вы когда-нибудь верили в чудеса будучи взрослым? Дети не понимают своих родителей — как же можно не верить в волшебство? Как можно пройти мимо падающей звезды и не загадать желание? Как можно не верить в Санту и не слышать звон бубенцов на оленьей упряжке? В чем еще может быть формула счастья, кроме как видеть, как твои мечты сбываются сами по себе, как Санта каждое Рождество заходит в твой дом и дарит тот самый подарок? Ведь каждое Рождество было таким… волшебным. Все казалось сказкой до определенного момента. До момента, пока не пришлось повзрослеть и осознать, что ты сам должен найти эту формулу счастья, совершенную формулу счастья, сам должен проложить путь к мечте, сам, сам, сам… — Джисон-а, снова задумался? Минхо мелькает перед глазами с яркой улыбкой и чашкой горячего шоколада с маршмеллоу. Хан улыбается так же ярко и оглядывает город с вершины, наблюдая за мерцающими гирляндами внизу. — Да, немного. Я думал о том, что… что бы я делал, если бы тебя не было рядом, хён, — парень делает пару глотков и слегка морщится из-за высокой температуры напитка, проводит языком по губам, собирая пенку, и вновь задумчиво смотрит вдаль — Мне даже стыдно признавать, что я держусь за тебя, как за спасательный круг. Прости… Я бы не хотел портить это Рождество. Знаешь, я много читал о том, как именно канадцы празднуют и Рождество, и Новый год. Некое отличие всё же есть, но я хочу сделать все по-своему. Хан подозрительно спокоен, даже говорит обычно, а Минхо не понимает, чего ожидать. Парень оставляет стаканчик с горячим шоколадом на столике, намериваясь еще вернуться к нему, а сам протягивает руку старшему, приглашая на танец. — Минхо, это моя любимая песня, не хочешь потанцевать? — Я плох в этом. — Неправда. — Я плох во всем, пока ты рядом, потому что в голове лишь ты, и я не могу ни о чем другом думать. До двенадцати всего пару минут, на улице ни души, все сидят дома вместе со своей семьей, все магазины закрыты, не считая пары забегаловок, на которые удалось набрести этим двоим. На улице из укромного уголка раздается любимая песня Хана по радио, и он кружит вместе с Минхо в чувственном танце, забывая обо всем, что могло бы удержать его на земле. Хану удалось покинуть родной дом и путешествовать по миру, касаться мягко, прижиматься трепетно, чувствуя учащенное сердцебиение, накрывать мягкие губы своими и неумело перебирать их и ровно в двенадцать сказать: — Я люблю тебя, Ли Минхо. Люблю больше всего на свете — смотреть на желанные губы настойчиво, не уводя глаз, повторять как в бреду одно и то же и вновь целовать. Целовать сладко, томно, вкладывая все чувства таившиеся долгое время глубоко внутри, подавленные страхом и тревогой. Целовать нежно и настойчиво, отдавая свое сердце любимому, который ждал, терпеливо ждал и ни разу не поторопил, не отвернулся. — Хан-и, дорогой, ты невероятный. Сегодня, в эту ночь, в этот час, в эту минуту ты красив по-особенному. Ты красив всегда, безусловно. Я бы предпочел подарить тебе весь мир, но ты заслуживаешь ещё гораздо большего. Мой дорогой, — Минхо не сдерживается, захлебывается в бушующем урагане чувств, он прячет подступающие слезы в крепких объятиях, громко шепча любимому о своих чувствах. — Ты представить себе не можешь, какой ты прекрасный. Я люблю тебя, Хан Джисон. Пожалуйста, будь моим, пока все звезды с неба не пропадут… — Я согласен Минхо, согласен. Сегодня, в эту ночь, в этот час, в эту минуту Джисон красив по-особенному; ему свойственно быть красивым всегда: сверкать искренним огоньком, горящим в глазах, улыбаться ярко, заставляя дернуться мышцы на своем лице, быть элегантным, но в то же время настоящим, говорить загадками, которые Минхо разгадал в ту самую ночь.