Сдобный вечер

- Ну что, берём или нет? Карина требовательно посмотрела на Фалька. Она понимала, что он ещё не до конца ориентируется в современных гипермаркетах и глаза у него разбегаются от изобилия, но он как-то слишком долго зависал и демонстрировал совсем не офицерскую нерешительность. - Ай, как скажешь. - Да это ты что скажешь? Гер, ну тебе же чай пить. - А ты? - Что я? - Ну, ты ж со мной? Она вздохнула. - Я доверяю твоему вкусу. - А чёрт его знает, мой вкус... Герман озадаченно почесал в затылке. На самом деле, эти трубочки так и манили его. Светлое мягкое тесто, которое наверняка напомнило бы Карине его кожу, а внутри какая-то диковинная сливочная начинка с соблазнительной обсыпкой – которая Герману, типичному лётчику начала двадцатого века, напоминала то ли снег, то ли вещество, что так на него похоже, а при соприкосновении со слизистыми бодрит не меньше, и жаль, что не продаётся в нынешних аптеках даже по рецепту (какая досада!). Он даже не знал, что сейчас чувствует на языке в предвосхищении, кондитерскую приторность или лекарственную горькую терпкость. Вот если бы «первый» имел сладкий вкус, то майор Фальк уже давно бы просто сдох от передоза, потому многочисленны были его слабости, и в число их входили сладости – нет, такой спидбол даже дисциплинированному кайзеровскому вояке был не по зубам (которые посыпались бы ещё сильней от такого сочетания – ах да, он бы не успел испытать на себе прелести древней стоматологии, как уже говорилось раньше, он имел все шансы быстро и блаженно сдохнуть). - Ну, определяйся же! - Ну его нафиг! Он закинул в корзину вожделенные кондитерские изделия. - А это точно безопасно? - Ну, для фигуры-то, конечно, нет. Герман тяжело вздохнул. Но любопытство пересилило. А ещё эта неизвестная манящая штуковина называлась, согласно ценнику, «балдёжные трубочки Чистяков». Кто такой этот русский хер Чистяков, немецкий офицер-попаданец Герман Фальк и знать не знал, да, пожалуй, и не хотел, а какая разница, производитель или барыга, лишь бы был балдёж. Он обещал быть невинным и адекватным, но только относительно, ведь Карина и сама видела, как Германа развозит от еды, вот чисто от еды, и алкоголя не нужно или чего похлеще. К концу чаепития он уже не вязал лыка и растекался большой пернатой лужей, как спящая сова, откинув ноги. Тут уже из него можно было хоть верёвки вить. Карина не вила, он был за то благодарен, как и за то, что она не смеётся над его слабостью. И над тем, как он то кидается в физкультурный фанатизм, а то полностью, говоря по-пилотски, даёт ручку от себя и падает в пучины порочной страсти и выглядит гораздо мягче и аппетитнее, чем то положено лихому мужику в форме. Сейчас Герман проходил очередной профессиональный экзамен, и мозг требовал ядрёной порции глюкозы, а вкусовые рецепторы – бесстыдного наслаждения. Организм тосковал и ещё по кое-каким давним, далёким и соблазнительным стимулам, но Фальку было известно, что это и незаконно, и непомерно дорого, и с работой несовместимо, и вообще, не хотелось расстраивать Карину, которая не верила в его самоконтроль, тотальный, как война в речах одного щуплого, но не в меру ретивого пропагандиста тридцатых-сороковых. Который тоже явно употреблял, как и их вождь, бесноватый богемский ефрейтор – о котором Фальку и думать было противно, потому что в сердце его до сих пор жил сколь угодно ошибающийся и слабый как политик, но незабвенный кайзер Вильгельм. - Гера, ты чего завис? С тобой всё нормально? - Да. Я просто хочу понять, нужно ли нам ещё и это. Они застыли в хлебном ряду и любовались на коричневые крутобокие булочки под названием «Ржачки». Ржаные, то бишь. Хорошо пойдут с сыром и маслицем. И с ветчинкой тоже. Будет ли Фальк на самом деле ржать? Кто знает. Скорее всего, да. Карина отмечала, как у него повышается настроение за завтраком. Вот только что мрачно выползает из постели, как танк: ох, бля, опять сверяться с планом полёта и чесать в аэропорт на машине, которой он управляет гораздо хуже тяжеленного лайнера, вот ещё только не хватало сделать а-ля анекдот про Чкалова на переезде, где он пытался типа как руль на себя тянуть, чтобы взлететь перед сигналящим поездом... Вот попил водички, умылся, потягал железо – Карине всегда страшно, что он уронит штангу, и чё подумают соседи, что бомбардировка началась? – и вот он сидит за столом, такой умытый, чистенький, приглаженный, ещё не в форме и не вполне умиротворённый, но уже предвкушающий – и добреющий с каждой секундой, что вкушает омлет или поджаристую кашу с яйцом и колбасой. Примерно к середине завтрака Герман на самом деле начинал ржать, а ведь в рецепте стандартных хлебобулочных изделиях конопли не значилось. И какое воодушевление!.. - Ой, а прикинь, какие вчера засветки были, еле проскочили, я же рассказывал? - Да, конечно! - А сегодня опять погода над Балтикой всратая, ну, поборемся! Я покажу всем, как это делать красиво... Он мечтательно усмехался. - Я там в Мальмё мог позавчера уйти на второй круг, но фигушки, что мне дождь, что мне зной, когда моё мастерство со мной! Он явно бравировал, а Карина-то понимала, как он каждый раз сочится потом при каждой такой посадке, сама же кипами швыряла в стиральную машинку его форменные рубашки, но и знала, что дело чести – не перестраховаться, но всем показать, как он может, как умеет, и всё с безупречным соблюдением безопасности – какой ценой? – да вот такой, напряжение нервов, безупречное соблюдение графика и мокрая спина. После дерзких шуток Герман обычно резко мрачнел и говорил: - Ну, дай Бог. - Дай Бог, - отзывалась Карина. Капитаном он стал совсем недавно и отчаянно от этого кайфовал. И она понимала, насколько ему важны «Ржачки». И они их взяли. - Ты завтра летишь куда? - Ай, на Стокгольм поставили, ну такое, норм. - Хорошо. Сердце её наполнилось теплотой. Карина, будучи барышней мистически осведомлённой, знала, что в прошлой жизни жила в Швеции. Да ей и не требовалось сейчас никаких инсайтов, она просто видела, как её статный красивый Геричка сидит и с удовольствием ест, и ужин хорош, и всё так нежно и прекрасно. - Ну, чё там? - Кайф. И какие сомнения? - Щас бы заполировать. - А пару секунд, жди. Она кокетливо подхватилась со стула. Чайник как раз заканчивал ритуальный свой кипиш. Когда Герман вкушал те злосчастные трубочки, то приговаривал: - Господи, ужас. Отвратительно. Ненавижу. Но ел и ел. А душистый ароматный чай аккомпанировал этой оргии. - Мне кажется, меня скоро на медкомиссии застыдят. - Брось, тебя б застыдили, если бы ты употреблял. - Я и употребляю. Вот это! Фальк стыдливо поднял в руке откусанную трубочку. - Ну хоть реально не долбишь кокос. - Не-а, не долблю. Но он и не вкусен. Хер там знает, орех как орех, название одно, вся эта реклама «баунти», тьфу. Карина залилась смехом. Совсем недавно Герман купил волосатый объект в супермаркете и пытался его разбить тем или иным способом – о пол, об косяк, бросал с пятого этажа, и ноль эффекта. И только потом наивный солдат прочитал, что надо его изничтожать особым способом, бия острой частью молотка на определённом расстоянии от дырочек. Расколошматив пальмовое недоразумение, майор Фальк был разочарован, ибо мутная растительная водичка совсем не напоминала молоко, а мякоть почти ничем не отличалась от дикой лещины, что он в детстве жрал в лесах Баварии. Короче, Герман решил отказаться от употребления кокоса в том виде, что он существовал в магазинах этого мира. Но только не от печенек. Ведь понятно же, что сладкая стружка – это другое. После ужина Герман блаженно вздохнул и прилёг, слегка стыдясь своей детсадовской слабости, напиться и упасть. Да, напиться какао, закусить всякой кондитерской шнягой и упасть на диван. Стыднее всего было то, что Карина всё это время то сидела рядом, то стояла, гладя его по пышным русым волосам, как будто расчёсывала коня или наглаживала котика. А он почти выпускал кусочек вкусняшки из подрагивающих рук, откидывался на стуле, закрывал глаза и страстно постанывал. А где ещё встретишь такое совмещение плотских наслаждений, ржачные булочки, балдёжные трубочки и руки любимой женщины. Когда Карина умостилась рядом с ним на диване, он только пролепетал: «Делай со мной, что хочешь». Она скользнула руками под домашний пуловер и осторожно, но бесстыдно задрала майку и начала гладить его шелковистый сытый бок, гладить живот, иногда чуточку пощипывая кончиками пальцев, и Герман ощущал, как по телу разносятся сладкие деликатные разряды, какая охватывает истома. Но он был не в силах пошевелиться, не хотел и не считал это чем-то правильным – верным он считал другое, и сказал: - Коричка, ложись на меня... Её тело казалось почти невесомым, по сравнению-то с ним, но так легки и озорны были объятия и касания губы в губы. Она обхватывала его под мышками, а он жадно, хотя осторожно, шарил горячими пальцами по её спине, обводя тонкие лопатки. Потом они так и заснули друг на друге, как коты. И уже среди ночи Герман спохватился и встрепенулся с тихим криком: - Блять, что я делаю, мне завтра в Швецию лететь! Но это уже совсем другая история...