Если б знала ты сердцем упорным, Как умеет любить хулиган, Как умеет он быть покорным.
Ты похож на ангела, когда спишь. Твоё расслабленное лицо, чуть надутые губы и такое необходимое тебе спокойствие. Чувствуешь себя в безопасности — я замечаю, как ты меняешься переступая порог моей квартиры. Я же с трудом сдерживаю слёзы, когда вижу тебя. Светлые глаза, полные необузданного жизнелюбия потухли, охладели, выражали лишь боль, и взгляд такой пронизывающий… Становится не по себе. И морщины. Мальчик мой, что же они с тобой сделали… Густая сеточка морщин на лбу и в углу глаз, хотя тебе нет и тридцати одного. Я разрываюсь болью и переживанием за тебя, и ты это чувствуешь — не успеваешь снять пальто, как притягиваешь к себе, давая прегреться на своей груди. Я обмякаю, вдыхая аромат свеже постиранной рубашки, что пропиталась сладостью твоего тела — ты всегда пахнешь чем-то отдаленно сладким и я всё ещё не поняла, какие ассоциации мне навевает этот запах. Твои замёрзшие пальцы осторожно поглаживают мои волосы, и от этого по телу бегут непроизвольные мурашки, хочется прижаться еще сильнее. Прижаться так, чтобы слиться с тобой воедино. Чтобы больше не отпускать. Чтобы не дать произойти страшному. Не дать произойти тому, о чём ты отчаянно твердишь в последнее время. «Они хотят меня убить, родная. И убьют» — только и слышу я от тебя последние несколько дней. Прижимаюсь к тебе, как в последний раз, вспомнив эти слова, и позволяю одинокой слезинке намочить твою рубашку. Ты опускаешь на меня взгляд и сердце твое изнывает от горечи — так отчаянно полюбил в последние месяцы жизни… Тебе хочется отогнать эти мысли — только они становятся ещё более вязкими, более громкими, голоса более устрашающими. Обвиваешь руками моё трясущееся от слёз тело и утыкаешься холодным носом в макушку, осторожно вдыхаешь аромат волос. Я всегда пахну чем-то отдалённо терпким, и ты все ещё не понял, какие ассоциации тебе навевает этот запах. И мы долго простоим у двери, ластясь, обнимаясь, не сдерживая слёз. «Не отпустить, не отпустить, не отпустить!» –гудит в голове и мы не позволяем отстраниться друг другу и на сантиметр. Страшно осознавать, что чувство неописуемое: чувство любви искренней и необъятной, ударило в голову в период логического окончания твоего жизненного пути. Ты понимал: к этому всё идёт, ты чувствовал. Я отгоняла страхи — хотелось верить в лучшее. Тебе отогнать страхи не позволяли голоса. Когда же удаётся отстраниться всё тело пробирает ужасным холодом и я жалобно смотрю тебе в глаза… Улыбаешься, родной. Мученически, через силу, но улыбаешься. Хочешь приободрить, показать любовь. Я улыбаюсь в ответ, но улыбка ещё более горькая, чем твоя. Отчего-то именно сейчас я и сама ощутила неизбежность наступления чего-то кошмарного. Начинаю тараторить что-то невпопад, ты тут же отвечаешь, пускай это и выглядит жалко. Кажется, мы договорились выпить чаю. Оставляю тебя снимать пальто, сама же плетусь в сторону плохо освещённой кухни. Одинокая керосиновая лампа в комнате смежной с кухней — вот и весь свет. Тянусь к чайнику но не успеваю взять — истерика настигает неожиданно и резко. Обессиленно роняю руки на столешницу и прячу лицо в ладони. От внезапно нахлынувших слёз сводит грудную клетку, а воздуха катастрофически мало — рвано хватаю его большими порциями, но заглушаю свой плач всеми силами. Не хочу чтобы ты, мой и без того измученный мальчик, терзал себя моим страданием. Живот сводит болью, в горле горечь, а слёзы всё льют, да с такой силой, что, кажется, вот-вот задохнусь. Осознание било меткими ударами и наконец дошло до мозга. Мысли в то мгновение были невыносимыми. «Я больше не могу, не могу, не могу!» — воплю про себя, и царапаю ногтями лицо, будто боль физическая способна заглушить муки душевные. Хотелось кричать от внезапно настигнувшего чувства, что твоя история — история человека поистине великого, но притом такого родного, вот-вот подойдёт к концу. Теперь и я ощутила это. Наконец в комнату заходишь ты и тут же срываешься ко мне. Вновь прижимаешь к себе, гладишь по голове, обжигаешь ухо дыханием, шепчешь что-то, желая успокоить, а у самого глаза полны слёз. Я и рада бы прекратить, да только не могу. Как бы не старалась — содрогаюсь в рыданьях сильнее и пытаюсь греться твоей близостью. Руки отчаянно бегают по твоей крепкой спине — то царапаю, то нежно глажу. Пытаюсь запомнить тебя наощупь. От этого становится ещё страшнее. Пытаюсь запомнить тебя… –Девочка моя, родная, перестань. Ну же, я рядом, взгляни на меня. Прошу, взгляни, — шепчешь, перебаривая ком в горле, и я слушаюсь. Поднимаю заплаканные глаза и встречаюсь с твоими… Два василька, в сетях которых я намертво увязла и теперь вместе с ними иду на дно. Ты тоже готов рыдать, но сдерживаешься и через силу улыбаешься. –Я тут, видишь? Я рядом. Всё хорошо, — хрипишь ты севшим голосом, очерчивая большим пальцем линию моих скул. Прижимаюсь отчаянно, будто вот-вот исчезнешь. Прикрываю глаза и пытаюсь отдаться теплу твоих рук. Ты нежно гладишь моё лицо, но слёзы уже текут по твоим впавшим щекам. –Не уезжай, Серёженька, прошу… — шепчу я, еле шевеля губами, и эти слова серпом проходятся по нашим сердцам. Глядишь ласково и слабо улыбаешься — я же не решаюсь открыть глаза. Молчим долго, тонем в сомнениях и боимся мы одного и того же — только вот озвучить страшно. Не хочу чтобы ты убирал руку, она хоть немного успокаивает. Потому и прижимаю твою ладонь своей, стоит тебе решиться убрать её. Не хочу терять связь — хочу чувствовать твои прикосновения. И я почувствовала. Почувствовала твои влажные от слёз губы, накрывающие мои очень нерешительно. Лёгкое прикосновение заставляет тело содрогнуться от внезапно нахлынувшего ощущения, что внутренности скрутило в тугой жгут. Сердце или, быть может, душа летят вниз, разбиваясь о шипы несуществующего человеческого дна. Ты не отстраняешься — осторожно углубляешь поцелуй и я мгновенно отвечаю, отчего прежде такой нерешительный, он становится более страстным. На языке у обоих соленый привкус слёз. Цепляюсь руками за твои плечи единственно для того, чтобы не рухнуть обессиленно наземь. Наверное, именно в целях поддержки ты так крепко прижимаешь меня к себе за талию. Отрываемся от губ друг друга и вновь бросаемся в объятия — кладу голову тебе на плечо и оставляю маленькие поцелуи на ткани рубашки. Стало до отвращения прискорбно. Я ощутила сладость, ты ощутил терпкость на губах. Долго ли мы стояли утопая друг в друге? Долго, долго настолько, что затекли ноги. Целовались, запускали пальцы в волосы, и вновь объятия, а на душе тяжесть. И сладко, и терпко, но тяжко. А после аккуратно берёшь на руки и переносишь в комнату, несколько раз целуя в лоб. Кладёшь на кровать, прикрываешь одеялом и нежно проводишь рукой по голове. Наблюдаю за тобой из-под полуприкрытых век и не могу не улыбаться. Смотрю и волнуюсь так же, как при первой встрече. Стягиваешь рубашку и комком кидаешь на стул — завтра станешь возмущаться отчего одежда так помята. Смотрю на тебя в свете одинокого фонаря с улицы и не могу сдержать ноющее чувство внизу живота. Скольжу взглядом от взлохмаченного кудрявого затылка к шее. Опускаю взгляд и долго смотрю на крепкую спину и широкие плечи, желание приластиться сзади становится абсолютно невыносимым. Смотрю влюблённо и восхищённо. Такой неописуемый, неземной, такой родной. Мой демон в ангельском обличии.Но коль черти в душе гнездились — Значит, ангелы жили в ней
Забираешься на чуть прогретую кровать и ласково сгребаешь меня, полусонную, в охапку. Укладываешь на свою грудь и оставляешь теплый поцелуй у виска. Осторожничаешь, любимый. Сладко улыбаюсь и удобнее устраиваюсь, обвивая твоё крепкое туловище руками. Спокойствие. Долгожданное, такое необходимое. Отходишь ко сну раньше, хотя спать хотела больше я. Любовно смотрю на тебя, пальчиком ласково очерчивая контур твоих губ, бровей, носа. Морщишься и бормочешь что-то невнятное. Ты похож на ангела, когда спишь. Твоё расслабленное лицо, чуть надутые губы и такое необходимое тебе спокойствие.