***
В школу приходилось вставать рано, когда еще уличные фонари давали чернявому облачному небу оранжевый тон. Сегодня, вроде, не должно быть снегопада, утром, по крайней мере. Вылезать из-под одеяла отчаянно не хотелось, но сегодняшняя практика по информатике так и звала к себе на сорок минут. Неохотно встав и выглянув в окно, Сережа пару секунд неотрывно смотрел за меланхоличными голубями, уместившимися на проводах, что натянуты на крышах домов. За ночь снега намело не так много, как на прошлой неделе. Сережа подавил в себе глупое желание приоткрыть окно и вдохнуть морозный воздух. Не хватало еще заболеть на Новый год. Лежать с температурой и пить горький чай с примесью лекарств уж точно не хотелось. Сережа бросил печальный взгляд на заправленную, нетронутую постель у противоположной стены и глубоко вдохнул. Время оставалось, чтобы спуститься на первый этаж в общую столовую и выпить чашку чая, а может, даже повторить химию. Прихватив с собой учебник и заперев хлипкую дверь комнаты, Сережа спустился вниз по долгой лестнице. Есть не особо хотелось, так что он воздержался от как обычно пересоленной овсянки и, взяв со стола, где разместились все порции еды для воспитанников, керамическую потрепанную чашку, направился за стол у окна. Там чаще всего были младшие, но их будили на час позже. В самой не очень большой столовой было не так много народу: человек пятнадцать, может, двадцать пять. Сережа даже на миг задумался, не перепутал ли он время, но, посмотрев на дисплей телефона, убедился, что все верно. Впрочем, жаловаться было глупо: мало людей, никто не будет доставать. Даже Волков не спросит, что задали по информатике… Листая страницы, Сережа думал не о химии, а о Волкове и его «делах». Что за дела, почему так не вовремя эти дела — по вечерам. Волков даже на периферии не частил. В школе на первых уроках сидел не с Разумовским, а старался сидеть ближе к девчонкам, а конкретнее — к Алене. Конечно, Сережа подходил — и не раз — и спрашивал, в чем проблема, не помочь ли ему с этими «делами». Да просто поболтать, Волков! Но уже три дня Олег не ночевал в их комнате и уже три дня не появлялся даже на последних любимый — более-менее — уроках. Звонить Олегу было бесполезно: он как не брал трубку, так и не возьмет. Наверное, даже когда Сережа будет умирать, Олег не очень-то поволнуется. Раньше Сережа думал иначе — Волков не вел себя, как последний кретин. Может, у него что-то вроде «линьки»? Перепады настроения — побесится, намолчится и прийдет под бочок. А если Разумовский что-то не так сказал, сам не заметил и винит теперь Олега в обидах? Отличный ты, Сережа, и друг, и парень (даже спустя длительное время не очень удобно говорить об их отношениях в таком ключе)! Не хотелось думать, что больше они и не друзья, и не парни — просто знакомые, которые делят комнату из-за сложившихся ситуаций. Ситуаций, когда из-за «странностей» Разумовского били ногами в живот и кулаками по лицу. Олег единственный, кто его защищал, и единственный, кто вызвался делить с ним комнату. И вот только тогда они стали — Разумовским и Волковым. «Первое становление», — говорил Сережа и знал, что оно не единственное. Вот только оно могло стать и первым, и последним — без Олега. Постукивая ногтями по картонному форзацу учебника, Разумовский смотрел на стены, словно там были искрящиеся витражи. Они ему нравились: в них он видел лето, когда они с Олегом обменивались фразами любви; видел складные образы фигур, в точности повторяющих образ Волкова, — рыцарь в темных доспехах и на черном коне. Этот витраж на ветру звенел так же, как и смех Олега — редкий-редкий, тихий-тихий, но глубокий и завораживающий. Будто он сейчас не в холодной столовой детского дома, а в какой-нибудь Италии — слышит и видит чего нет. Хотя нет — он же слышит шум. Не тот шум, образующийся при смешении голосов, а который создается при звоне разноцветного стекла. Смех Волкова. Глубокий, сильный. И искренний. Сережа отнимает глаза от зеленой обшарпанной стены и смотрит в сторону. Как удачно он уместился прямо в углу помещения: его не заметишь — на улице темно, и свет на него не падает, — а самому можно видеть все. Искать самого Олега не сложно: в потертой кожанке, с бардаком на голове, он привлекает внимание сам по себе. Он с подносом в руках, улыбается, прикрывая глаза, улыбается знакомому. Знакомой. Однокласснице. Алене. Алене! Отличнице их класса на равне с Разумовским — у нее только с информатикой туго, а так — ну чем не хуже Сережи. Она улыбается ему в ответ; они садятся не напротив друг друга, а рядом. Олег смотрит на нее, наклоняя голову вбок, и глядит точно в лицо. Алена мешает чай ложкой, машет изящной ручонкой, что-то объясняя, а потом опирает голову на руку и тоже смотрит на Волкова. И что это значит? Они встречаются? Почему вместе? Почему Олега нет рядом, почему он с ней? Это его «дела»? Он вместе с ней сидит на уроках и общается на перемене. Про Сережу забыли, бросили, как щенка. Как что-то бесполезное, ненужное. Не ценное. Как пыль от осколков разбитого витража. Сережа скребет короткими ногтями отколовшуюся сторону чашки, стараясь не смотреть на Олега. И Алену. К ней у него отношения изначально были скептические, но нейтральные: отдали ее в детдом пару лет назад из-за отца-алкоголика, по словам Пашки; она все время была отличницей, не душа компании — ее у нее нет. Ха, неужели нашла ее в Волкове? Волков занят, дорогуша! Собираем вещи и отправляемся искать товарища, готового поговорить по душам, в другом месте! Странно, что Олег довольно быстро нашел замену Сереже. А может, уже давно ее, эту замену, приглядывал, а тут вот — как удобно нарисовалась Аленка. Низенькая блондиночка в зеленых вязаных свитерочках — объяснит, поможет с уроками. Да и не только с уроками, скорее всего. Как справлять холодные ночи вдвоем она уже наверняка знает. Еще раз взглянув на время, Разумовский закрыл учебник, залпом допил прохладный чай и собирался было уже вставать из-за стола, как сзади, прямо за стеклом, послышался стук. Чуть не сбив рукой чашку, Сережа обернулся и уставился на черную фигуру птицы. Сразу понял, что это была ворона. Глаз ее не было видно из-за плохо падающего оранжевого света фонарей, но Сережа ее взгляд чувствовал. Иногда ему казалось, что взгляды можно ощущать физически, потому что объяснить, из-за чего он поежился — точно не из-за холода, — было сложновато. Вороны — умные создания, красивые птицы и изящные хищники. Можно сказать, гордые. Но они не принимают неподобных себе — белая ворона в стае — точно не к счастью. Но белые вороны всегда отличаются от своих сородичей — цветом, но не складом ума или физически. Перья — такие же, хоть и белые, глаза — такие же, хоть и красные. А охотятся они точно так же, как и обычные вороны. Они просто хотят выжить, но из-за цвета их просто выгоняют. Сережа понял это уже давно, не с подачки стаи, конечно. Ворона клюнула стекло еще раз, а потом просто отклонилась назад и упала свободным падением, словно парализованная. Разумовский, подавшись вперед, выронил учебник из рук и шумно стукнулся лбом о стекло, желая посмотреть, что случилось с вороной. Но гребаное окно помешало обзору. Опомнившись, Сережа вскинулся и бросил взгляд на столовую: никто не заметил, в общем-то, только Алена смотрела как-то странно и Олег обеспокоено… Алена! Олег! Отлично, Серег, просто молодчина — привлек внимание людей, которых уж точно не хотел. Но это же не его вина, что он захотел взглянуть на бедолагу за окном. Ты знал, что они посмотрят на тебя, не ври, ты знал. Разумовский поднял учебник с пола и, захватив пустую чашку, быстрым шагом прошел к столу с посудой, стараясь не смотреть на Олега и Алену, что смотрели на него, кажется, также обеспокоено и как-то непонимающе. Сережа еще раз убедился, что взгляды можно почувствовать физически, и поежился.***
До Нового года два дня. На улице холоднее, чем в начале месяца, и Разумовский старается как можно реже выходить из комнаты. Олег без изменений. Он только чаще начал появляться на территории детского дома, но Сережа списал это на начавшиеся новогодние каникулы. Ему, бездельнику, что каникулы, что не каникулы — все до лампочки. Алену Сережа замечает только сидящую на кривых качелях на заднем дворе. Скорее всего, ждет его Волкова. На огонек воспитатели обещали старшим воспитанникам посидеть в актовом зале, если те будут делать это тихо. Этому посодействовала молоденькая спонсор, не так давно согласившаяся помочь финансированием детскому дому. София Витальевна, так ее, кажется, зовут, с густыми светлыми волосами, зелеными глазами и доброй улыбкой. Приезжала она раза два в месяц и привозила с собой раскраски и карандаши. Сказать честно, Сережа ей восхищался. Мысленно пообещал себе, когда вырастет, попробовать с ней сдружиться и сотрудничать. Так вот, огонек в школе он, решил, пропустит — на той дискотеке делать точно нечего. Как обычно старые песни: Руки Вверх, Тату и обязательно на медляк Басту. На детдомовский — по настроению: Пашка и Женька как всегда обещают достать выпивки. Не сказать, что Разумовский ее фанат, но отмечать одному — а он уверен, что отмечать будет один, — трезвому будет действительно скучно. Вообще духом праздника не веет: Сережа не знает, как его празднуют в полных семьях, а доверять тем же сериалам в комнате отдыха не очень хочется. Там же никогда не показывают ужасные детдома с наказанием стоять на коленях на гречке, с чего там быть правде. Появлялось двоякое чувство, когда Сережа об этом думал: он же верит в одно — в дорогие тачки и вино за обедом, в другое — нет. Разумовский решил, что лучше не мечтать о «прошлом», о том, что могло было быть раньше, лучше думать о будущем. Где он богатый и статный. И Олег рядом с ним. Все сводится к Олегу! Но Олега рядом нет! Он с Аленой, а не с Сережей. На улице холодно и темно. Сережа сидит на столе, смотря в окно, и поджимает губы. Смотрит на маленьких детей и присматривающими за ними воспитателями. Дети играют: девочки лепят снеговиков и разглядывают снежинки на пуховичках, а мальчики кидаются снежками. Когда Сережа только прибыл в детский дом — это была середина лета, — его сразу «заклеймили» белой вороной и не подпускали к себе ближе ни на шаг. Но когда дело доходило до драк, ребята, прозванные пресловутой «грозой» детдома, не брезговали подходить близко и дышать на расстоянии нескольких сантиметров прямо на ссадины и добавлять новые параллельно. А сейчас что? Прошло несколько лет, и все устаканилось? Детей не гнобят, воспитателя стали снисходительнее или более понимающие? Белые вороны теперь вымирающий вид? Вот бы раньше это произошло. Сережа помнил, что мечтать о прошлом нельзя, и гладил стекло холодными пальцами.***
Официально Новый год уже через час. Сережа включил прямую трансляцию Первого канала на побитом телефоне и налил в пластиковый стаканчик дешевый глинтвейн. Пришлось чуть ли не умолять отдать ему почти полулитровую бутылку с выпивкой, но Пашка и Женька, услышав о помощи с уроками до конца учебного года, даже особо не припирались, так, для вида. Сережа садится спиной к двери на кровати, скребет пальцами джинсу, перебирает ногами в теплых носках и смотрит в темную жидкость. Ему не противно от себя самого, но противно от своего положения: Олега нет рядом. Жалко ли ему Олега? Он не знал, впрочем, если тот нашел кого-то интереснее Сережи, — отлично, Волков! Тот бы сразу заметил, что у Сережи что-то не так с настроением, начал бы расспрашивать о самочувствии, может, даже выкрал какое-то приторное варение из столовой, достал бы из своей сумки под кроватью карты. Тасовал бы их умело, перебирая пальцами, что-то говорил серьезно, а потом кидал карты перед Сережей и собой. Точнее, карты он кидал перед собой, а перед Сережей — клал на постель. У него это было в привычке, Сережа заметил почти сразу. Сережа вздохнул и глянул в сторону кровати Олега. Холодно. Сережа отмечает это, как будто через пару секунд за окном наступит весна, а лучше лето, и согреет теплым ветром. Избавит от лишних мыслей и оставит пустоту. Может, тогда еще раз прозвенит витраж. Разумовский неотрывно смотрит в окно, на голубей, гладит холодными пальцами картонку. Подарок Олегу. Это не тот подарок, который, скорее всего, привыкли дарить или получать в полных семьях. Это не машинка на радиоуправлении и не кукла в пышных платьях. Сережа делал этот подарок бережно, насколько мог, вкладывал всю любовь, преданность Олегу. Рисовал днем в альбомном листе на переменах, складывал бумагу в несколько раз, делая ее плотнее, уже вечером, а скотчем ламинировал ночью. Потом еще делал блики белой гуашью. Переделывал несколько раз, и даже последний вариант ему не очень-то нравится, но времени переделывать уже нет. Да и надобности тоже. До Нового года три минуты. За бессмысленным взглядом в никуда пролетел почти час. Оставшееся время Сережа считает про себя. Раз, два, три… Шестьдесят, шестьдесят один… Глаза слипаются, и чтобы не уснуть, Сережа делает глоток. Глинтвейн отдает корицей и неприятной горечью-кислотой. Чай, который заваривал ему Олег, когда Разумовский простужался по весне, был тоже кисло-сладко-горький, но он был хотя бы не таким противным. Может, из-за того, что рядом был Олег. Из динамиков телефона, лежащего на коленях, раздается мелодия заставки новостей. Вот появляется главное лицо. Не сказать, что Сереже прям очень нужно смотреть это обращение, и не сказать, что ему это вообще очень интересно. Но он подумал, что если новогодний тост говорит не Волков, пусть хотя бы кто-то. Сережа в прошлом году, справляя Новый год, стоял на столе в их с Олегом комнате, Олег как раз сидел на кровати Сережи. Разумовский стоял так грозно, как только мог (хотя Олег думал, что это вышло вообще непроизвольно, из-за эмоций), взмахивал правой рукой, точно изображая какого-то Маяковского или кого-то там еще, кого он читал недавно; в левой руке держал керамическую чашку с чаем. А через полчаса танцевал под «Мама-анархия», тихо подвывал с Волковым «Гудбай, Америка», а потом танцевал с Олегом медленный танец под «Засыпай». Олег держал его за талию крепко, надежно, и когда Сережа закрывал глаза и клал голову ему на плечо, ласково теребил рыжие волосы щекой и счастливо вздыхал. Сережа не успел сделать еще один глоток из стаканчика. Со стороны окна послышался стук. Разумовский вздрогнул и вскинул голову, уставился на оранжево-темное небо за стеклом. Падал снег. На карнизе сидела ворона. Опять. Было видно почти весь ее силуэт: на этот раз она была не «напротив», а боком. Карниз был довольно высоким, и потому можно было взглянуть на место, где заканчивались крылья. Сережа примерно отметил себе длину для следующих рисунков-черканий. Ворона вскинула голову, клюв смотрел вверх под углом, а темный глаз без бликов смотрел точно на него. Разумовский поежился. Птица долго не стала сидеть и опять сиганула вниз свободным падением с третьего этажа. На этот раз Сережа не стал кидаться к окну. Сквозь шум курантов из телефона Сережа слышал глухие стуки салютов за окном. Они будто были так близко. На часах уже ровно двенадцать. Сережа неведомо с кем чокается — о воздух — и в два глотка допивает половину глинтвейна из стакана. Не вовремя сделав вдох, он давится и кашляет. Дверь в комнату с громким стуком открывается, а на пороге появляется сначала Алена, потом — Олег. Оба в смешных новогодних шапках с маленькими помпонами. Обвешаны мишурой, как шарфами. Что они тут делают? У Сережи еще саднит горло. Алена проталкивает Волкова вперед себя и улыбается, смотря на Разумовского. Тот открывает рот, чтобы что-то спросить, но не успевает: Олег достает из-за спины хлопушку, взрывает ее, — Сережа теперь усыпан бумажным конфетти, — а Алена кричит поздравление. Ага, а дальше что? Сережа, мгновение назад вздрогнувший от оглушительного хлопка, открывает глаза и поднимает голову на них. В глазах его сначала обида, потом удивление и презрение. Он молчит, поджимая губы, как делал это всегда, когда был чем-то недоволен. Чаще всего это происходило из-за криво обведенных гипербол, нарисованных котов или выходок Олега. А, ну и в последнее время, когда наблюдал Алену и Олега вместе. Разумовский ждет пока кто-то из них что-то сделает или скажет. В противном случае, они будут просто стоять и смотреть на Сережу, а Сережа смотреть на них. Проигрывать в гляделки сложно. Одновременно играть втроем — тоже, и Сережа выбирает смотреть только на Олега. Волков говорил, что у него красноречивый взгляд: голубые глаза, как океан — то тихие, то бушующие. В те моменты Сережа глаза отводил и мило краснел. Олег не обращает внимание на эту «игру» и говорит свою пресловутую фразу, с которой по большей вероятность начинается каждая их ссора: — Серый, все нормально? Не «Серый, все хорошо?», не «Сереж, что случилось?». Сережа только сейчас думает о схожести этих фраз и своем к ним отношении — одинаковом. Но свои позиции он сиюсекундно не сдаст. — Все нормально, Олег. Что могло случиться, пока тебя не было? — Сережа на половине реплики начинает говорить тише, заметив, что взболтнул лишнего. Не обязательно говорить Волкову, что без него паршиво, скучно и вообще Олег, не бросай меня, Олег! Алена смотрит на Олега непонимающе, на Сережу — как будто впервые увидела, и думает, как разбавит обстановку. Впрочем, Олег сам с этим справляется. — Эй, Сер… Сереж, что случилось? — Олег, нет, не говори это! Не говори так, я же расскажу! Волков садится на обратный край кровати Разумовского и одергивает себя, когда хочет коснуться его ноги. Сейчас точно не время. Алена сцепляет руки вместе и тихо идет к столу, усаживается на него, глядит в окно. Как Сережа пару дней назад. Разумовский за ней поводит глазами. Девушка мотает ногами, немного качает головой, будто в наушниках слышит любимую музыку, и ловко перебирает между пальцами прядь волос. — Сережа, — Олег на распев тянет имя, и Разумовский закрывает глаза. Думает о чем-то, а потом открывает и смотрит на Олега. — Вы… Ты чего пришел? — фраза дается плохо и омерзительно оплетает язык. На него хочется услышать ответ, а не действие — хоть бы Волков не ушел. Олег склоняет голову набок и ладонью ведет по колючему пледу, устеленном на кровати, аккуратно обхватывает стопу в теплых носках. Сережа подавляет в себе желание начать оправдываться о том, что ему холодно. — В смысле «чего». Сереж, Новый год вообще-то. Хотя я почти сразу увидел, что ты в курсе и празднуешь, — Волков кивает на стаканчик и улыбается. Своей выразительной, тонкой улыбкой! — О да, хотел тут выпить пару стаканов и лечь спать — знаешь, танцевать одному — скучно, а спать одному — холодно, — Сережа кидает взгляд на Алену, но та как сидела, так и сидит. — Олег, иди празднуй с Аленой. Не делай вид, — он обрывается на фразе. Олег явно слышал интонацию, которая подразумевала под собой продолжение. — Вид чего? — Волков, зараза! Сережа молчит пару секунд, тяжело вздыхает и тихо говорит: — Ты с Аленой, Олег. Не делай вид, что я тебе еще… интересен, ладно? Я не собираюсь устраивать скандал. Я понимаю, что так бывает и что… Конечно, не ожидал, что ты ничего не скажешь по этому поводу, но, думаю, мы действительно уже все решили, — Разумовский смотрит на зелено-красные носки, на которых уместились пальцы Олега, и старается дышать ровно. При Алене не хочется говорить вообще. Олег сначала смотрит на колени Сережи, потом на стаканчик в его руках и в его опущенные глаза. Олег знает, о чем тот думает: Сережа хочет, чтобы его крепко обняли и, поцеловав в щеку, сказали, что он неправ. И в то же время Сережа хочет выпить, но сделать это под взглядом Волкова невозможно совсем. Алена все еще молча качает головой. Сережа усиленно гладит гладкую картонку. — Ты думал, что мы с Аленой… — Разумовский уже на половине фразы начинает активно кивать, точно не хочет слышать про «мы с Аленой». — Дурак ты, Серый, — Олег говорит громко, Алена его точно слышит. Волков подсаживается еще ближе, двигает колени Разумовского в сторону и садится вплотную к его бедру. Сережа косым взглядом следит за ним. Олег вытворяет свой невозможный прием — обивает правую кисть Сережи пальцами, гладит тонкую кожу на внутренней стороне ладони, — ловко выхватывает белый стаканчик и подносит к лицу. Бросает острый, но понимающий взгляд. Делает глоток, а сразу после него — глубокий вздох. — Ну и дрянь, — на его тонких губах опять улыбка, его пальцы тянутся к заднему карману джинс. Сережа грызет нижнюю губу, ждет. Олег достает браслет. Оранжевый или, скорее, рыжий. С ниточками по бокам. И тянет ему. Фенечка? — Что это? — Сережа хмурит брови, сдвигая их к переносице, щурит глаза, хотя видит все прекрасно. Думает, зачем ему это, для чего, но вопросов не задает только из мыслей о том, от кого это — от Олега Волкова. От его Волче. Сильного Волка, его. Олег смотрит на него так же, как смотрел тогда, когда они купались в фонтане на площади или пили чай в столовой — одну чашку на двоих. Иногда Волков смотрел на него так, когда Сережа объяснял ему геометрию. Олег смотрел на него долго, выжидающе, и даже не смотрел — любовался, открыто причем. Разумовский почти всегда делал вид, что не замечает, чтобы не краснеть, как девчонка. Но когда все же поднимал голубые глаза и сталкивался со спокойным взглядом Олега, на мгновение затихал, смотрел долгие секунды и говорил без умолку вновь. Олег молчал выразительно долго, ожидая, когда Сережа соизволит немного подумать. Разумовский смотрел на браслет, не решаясь до него дотронуться. Волков сам вкладывает его в холодную ладонь, незаметно касаясь теплыми пальцами. Сережа оплетает пальцы фенечкой, рассматривая ее с двух сторон: с одной она просто черная, видно, что, когда сплели, аккуратно приделали накладку из ткани; вторая — оранжево-красная, переплетенная из теплых тонов, напоминающих Сереже осень и листья, а посередине — морда лисы. Сразу приметная из-за размеров на контрастном фоне. Глаза красные. Словно светящиеся. — Олег, что это, — Сережа и не спрашивает, и не утверждает, но сам Олег интонацию разобрать не может. Не хочет вдумываться, что Сереже не нравится. Олег еще гладит ноги Разумовского, грея их освободившейся рукой, и борется с резким желанием сделать глоток глинтвейна. Сережа наматывает на указательный палец ниточку, тянет браслет к Олегу. Волков без особых раздумий делает глоток глинтвейна, прежде чем Сережа говорит: — Завяжи. Волков мужественно пытается не кашлять и только давится в себя. Сережа молчит, пока он завязывает на два узелка фенечку лисьей мордой от себя. — Если ты думал, что мы с Аленой… — Волков начинает мягко, тихо, и Сережа только сейчас вспоминает, что они в комнате не одни. Алена так ничего и не делает, даже беззвучно дышит. — То ты не прав. Действительно не прав, потому что она мне только помогала сделать тебе подарок. Я не знал, что подарить тебе на Новый год, но хотел сделать приятно. Я знаю, что ты ценишь любые подарки, и решил немного… — Он качает головой в сторону руки Сережи. — Алена помогла его сделать. Больше ничего. Сережа молчит, смотрит сквозь Олега. Олег считает, что сказал что-то не так, и уже мысленно начинает себя отчитывать. — Волков, вот ты конечно… Я же думал… — у Сережи снова в голосе звучит незаконченная интонация, но будущую тишину или слова Олега он обрушивает, когда подается к Волкову и целует его в щеку. Долго и чувственно. Трется носом о чужой, соскальзывает губами по подбородку — все так быстро, что Олег не успевает толком разглядеть Разумовского. Но за это короткое время Сережа успевает сделать свое дело: нацепить свой подарок Олегу. И теперь на его синем свитере блестит скотч, наклеенный на рисунок волчьей морды. В новогодней шапке. Банально — просто рисунок и булавка, но сейчас Разумовскому личное творение нравится больше. На Олеге оно смотрится почти правильно. Олег улыбается, смотря на значок, и подушечками пальцев гладит его края. — Лиса-а, ну лиса-а! Олег восклицает это так громко, что на звук оборачивается Алена. Из ушей она выдергивает белые наушники за шнур и скромно улыбается, смотря на Сережу. Сережа под ее взглядом ежится и подтаскивает ноги еще ближе к груди. — Ну что, женатики, разобрались? — щебечет девушка и шустро спрыгивает со стола, быстрым шагом преодолевает расстояние, падает коленками на паркетный пол около кровати, — Разумовский кривит губы от издаваемого глухого удара, — и теребит сережины щеки. Веснушки на них не видно при таком освещении — ну, из-за зимы еще, — но она гладит будто только те места, на которых их больше всего. «Фантомные ощущения тепла», — думает Сережа и вздыхает. Всю ночь они танцуют под «Хлоп-хлоп» Наутилуса и «Мама-анархия» Кино, пьют глинтвейн, играют в карты. Наматывают друг другу мишуру на руки, шею, голову. Аленка гадает Сереже на любовь — каким-то чудом всегда только на Олега. Олег смеется не раз за всю ночь, Сережа слышит звон витража. И считает, что звон витража — самый лучший подарок, который он может вообще получить. Холодно. За окном стучится в стекло ворона, но Сережа ее не слышит. Ее спугивает громкий салют.