Штормовой ветер

Сторми терпеть не может свои вьющиеся волосы, больше похожие на странные ядовито-фиолетовые прутья. Сторми терпеть не может собственную манеру одеваться – вызывающая одежда ее скорее украшает, чем портит. Сторми терпеть не может старших сестер – пусть они и не родные совсем – просто за то, что они есть. Сторми ненавидит это ураганно-мрачное имя за то, что взяла его когда-то. И еще не может выносить отвратительную штормовую погоду, но из дому все равно выходит. На автобусе ехать недолго – несколько остановок, а потом спуститься вниз к порту. Неприметный городок встречает горящими глазами-окнами и неприметными – едва ли не черно-белыми – улицами, Сторми всегда не нравилось это место. Впрочем, веселые чересчур или, наоборот, понурые прохожие тоже ее злили, так что их отсутствие ей было только в радость. Когда скользкие холодные волны так и тянутся к набережной, а ветер сметает все на своем пути, мало кому захочется гулять. Сторми бы и сама не вышла, но именно в такую погоду неизменно идет на набережную, не защищенную от безжалостного ветра такой роскошью, как бухта. Зачем ей это? Сторми не знает. Вернее, не хочет знать. Совсем неподалеку – в маленькой хижине, горит потертая люстра, неизвестно как уцелевшая. Сторми поворачивает ручку – не заперто, как и обычно. Да и кого бы еще сюда занесло в такую погоду? Безумцев, уже месяц – осень шторма особенно часты – двое. Но их обоих, впрочем, устраивал такой расклад. - Добрый вечер. - Ну, уж куда там. Сторми откидывается на спинку потертого кресла. Художник – болезненно тощий и бледный – расплывается в смущенной улыбке, спешно поправляя спадающие на лицо длинные темные волосы. - А скоро готово будет? - Как получится. Сторми кривится – больше говорить им не о чем, кроме злосчастной картины не связывает их ничто. Бывает же так – противоположности-то притягиваются, а что делать с этим притяжением – так черт его знает. Сторми морщится, прикусывает губу, стараясь поправить прическу, которая ей все равно не идет и совсем не нравится. Другой вопрос в том, что некоторые вещи гораздо безопаснее не трогать зря, оставляя привычными. - И что, ты только в дождь рисовать можешь? Ответа не следует, как и обычно – он уже слишком увлекся очередными штрихами к портрету. Сколько осталось и почему так долго – на все ответом так и осталось молчание, слишком умиротворенное, чтобы быть неловким. Сторми терпеть не может, с трудом сдерживая желание закурить. За окном бушуют стихия, созвучная ее имени, сливаясь с не менее раздражающими мыслями. Через полчаса, когда пытка молчаливым сидением в одной позе заканчивается, они несколько минут сидят молча, не двигаясь и даже не пытаясь заговорить. А потом незадачливый художник, по-прежнему краснея, провожает ее до остановки автобуса. Где он живет? Зачем столько таинственности? Сторми не знает, да и не стремится знать. Только когда капли неторопливо сбегают вниз по стеклам, и от сестер приходит новое гневливое сообщение – приезжай, дескать, без тебя никак. Такие, как они, просто обречены быть героинями отрицательными – ведьмами, или еще какими злодейками, без всякой надежды на победу и перевоспитание. Надменный до хрипоты голос соврать не дает. Может быть, в какой-то другой вселенной, им повезло больше. И куда ей до художника, отчего-то светлого, но влюбленного в беснующееся темное море – он в любой вселенной был бы приблизительно таким – честным и обособленным – себе на уме. Сторми не любит думать об этих молчаливых встречах и о том, что его-то она не раздражает совсем при всей своей дурноте, из которой состоит и от которой уже нельзя избавиться. И еще Сторми знает, почему раз за разом, никому не говоря, приезжает на мокрую ветреную набережную, скользя длинными каблуками по мокрому асфальту – ему она нужна. Действительно нужна, черт возьми. Он же сам ее выбрал музой.