Обманывать

В каждом лязге ржавых лезвий друг о друга вспышки солнечного света, сиплый голос того, кто наверняка мог бы жить еще несколько бесконечных жизней длиною всего в один день. В каждой тусклой лампе — свет тысячи дальних звезд, путь к которым оказался закрытым россыпью кровавых пятен. В каждой мысли — вопрос. «Где я? С кем я?» Когда Альфонс поворачивается, стряхивая с плеч обрезанные пряди, Эдвард ужасается: он явно видит голубые глаза, вместо карих. Он явно несколько не в себе, но тот улыбается, как может улыбаться только Альфонс, и Эдвард ужасается еще больше: в этой улыбке он видит не его улыбку. Блики, играющие в глазах брата и на волосах, еще больше становятся похожими на тусклые далекие звезды, и Эд кладет ржавые ножницы на тумбу, найдя ее в полутьме, и думает: «А что же я натворил?». Сентябрь забирает краски лета, берет все в свои руки, потому из открытого окна продувает, створка качается. Эдвард не знает, где он, и не до конца понимает, с кем. Это больше похоже на очень реалистичный сон: и движения медленные, словно во сне, и вряд ли он сможет убежать, если захочет. И звезды в тусклых лампах слишком яркие. Альфонс проводит рукой по голове. — Думал, хотя бы немного оставишь. «Я тоже так думал» — говорит себе Эдвард, но почему-то вслух не произносит. В звуке лязга ржавых лезвий он слышал сиплый голос, и ему казалось, что он вот-вот поймет, что тот ему шепчет. Такая дурацкая иллюзия. — Мы были бы похожи, — усмехается Ал и добавляет: — Мы же братья. — Мы и так похожи, — отвечает Эдвард, и за окном шелестят листья от порыва сентябрьского ветра. В глазах Ала пляшут искры, но Эд не может найти в них ни одной подсказки, как будто брат снова стал железным доспехом, не отражающим эмоций на своем лице. Он стряхивает с себя пряди его волос, присаживается на одно колено и поправляет ему челку. Взгляд брата не меняется. — Я понимаю, почему ты это делаешь, — улыбается Альфонс Элрик и мимолетно касается запястья Эда. Тот застывает. — Я надеюсь, ты тоже. И Эд ненавидит самого себя. Один человек другому не замена, никогда это правило не работало, никогда это не было приемлемо, но что делать, если это два одинаковых человека? «Они разные, — думает Эдвард. — Разные, разные, разные». Альфонс видит его насквозь. Жаль, что Эдвард его не видит вообще, как это было когда-то. Жаль, что Альфонс, по сути, ему больше не нужен. Этих «жаль» находилось с каждым днем все больше, и с каждым этим «жаль» Эдварду все меньше хотелось что-то с этим делать. — Понимаешь, какая ирония, братик, — Альфонс не перестает улыбаться, в глазах не перестают виться искры. — Я променял на тебя все. Потому что во всем мире, в целой вселенной мне нужен лишь ты один. Ни Уинри, ни бабуля Пинако, ни Полковник, ни кто-либо еще. Но тебе нужен не я. — Хватит. Ал качает головой. — Я все понимаю, я все понимаю. Брат, я все понимаю, потому что мы не в силах… что либо делать с этим. Ведь это не мы выбираем, кого нам любить. Это… происходит не по нашей воле. Я отдал все в обмен на то, чтобы быть с тобой, — Улыбка Ала становится натянутой. Он словно вот-вот заплачет. — И мы можем помочь друг другу. Эдвард не отвечает, тогда Альфонс сам касается своих волос, чтобы их поправить. Те становятся совсем как у Хайдериха. Эд не хочет на это смотреть. И одновременно хочет. — Я расту. И скоро у меня сломается голос. Я Альфонс, Эд. — Это будет обманом. — Но ты уже обманываешь себя. Где-то на задворках сознания проскакивает мысль, что это тот Альфонс, с которым они играли в детстве. Его брат. И при этом он ничего не чувствует. Напоминает темную материю, бороздящую космическое пространство. Эдвард опускается на колени, лицо его искажает искра боли: он поджимает губы и прикрывает глаза, опускает голову. — Я не хочу обманов. Помоги мне, Ал. Ты всегда мне помогал, ты можешь помочь мне и сейчас. Тот закрывает лицо руками. Наверное, рыдает. Эдвард понимает — возложил на него слишком много. В каждой его мысли слова: «Не забывай меня».