***
В одиннадцать девочку действительно отправили в специализированный класс. И как бы директриса не старалась скрыть от детей, что Джинкс чем-то отличается от них, в школе всё равно правда всплыла наружу. Иногда, уже в старшем возрасте, она вспоминала все те маскировки, придуманные няней и Миссис Литл просто для того, чтобы выделить ей час в день на рисование в пустом музыкальном классе. Будто бы девочка занималась чем-то постыдным, заслуживающим, чтобы хранить это в тайне. Возможно, они были правы, а может и нет. Но по крайней мере они подарили Джин возможность делать то, что приносило в жизнь чувства. Специализированный класс, на который Матушка возлагала так много надежд, не дал девочке ничего, что смогли подарить источенные до основания карандаши. Теперь у Джинкс в портфеле, под обложкой дневника, всегда лежала маленькая копия сказочной улочки. И как бы не жалели её взрослые и не дразнили одноклассники, сидя за партой одна, она не ощущала одиночества. В неё тыкали пальцем, смеялись, подшучивали, а девочка просто не видела смысла придумывать оправдания и сказки. Её не волновали дети, пусть и видящие мир таким же, как она, потому что… Каждый из них сидел за партой не один. Два места. Одно для девочки, другое — для мальчика. Специализированный класс был создан для юных гениев, встретивших свою судьбу в очень раннем возрасте, но Джинкс не видела в этом ничего хорошего. Разве можно радоваться цветному миру и ощущать сказку, когда в любой момент её могут отобрать? На их планете каждый мог найти себе лишь одного партнёра и после этого глазам возвращалась способность видеть цвета. Но стоило этого партнёра потерять, как мир вновь гас, становясь серым.***
— Дефектная. Эй, Дефектная! — Дерек повис на спинке своего стула, обернувшись к ней. Джинкс поморщилась. — У мамочки новое слово выклянчил? — не отрываясь от тетрадки, в которой рисовала заснеженное поле, съязвила Джинкс. — Что? Нет! — мальчишка возмущённо закричал, а затем замолк, когда его соседка по парте двинула ему локтем в бок.***
— Дефектная!***
— Эй, Дефектная.***
— Ошибка природы!***
— Эй, Джинкс!***
Дерек стал тем банным листом, от которого отделаться никак не выходило. Он преследовал её. Постоянно окликал, задирал. Был взбалмошным и доставучим, вечно взлохмаченным и походил на снегиря, свившего гнездо на дереве и никуда не девшегося с уходом зимы. И на удивление… Он стал её первым, вечно раздражающим другом. — Джинкс. Придумала, куда будешь поступать? — Они сидели в спортзале, склеивая снежинки из белой бумаги и наблюдая, как вокруг носятся другие специализированные старшеклассники, которых стало больше сотни к моменту выпуска. — В художественный. А ты? — Джин закончила со своей частью и отложила клей в сторону, чтобы оглядеть неуклюжий, непривычный спортивный зал. Весь его вид походил на перекаченного физрука, которому взбрело в голову нацепить кружевное блестящее платье: слишком много суеты, бумаги, блёсток и дикости. — А, ну да… снова эти твои картиночки… а я на колориста пойду. Иза хочет на дизайнера поступать и нужно что-то высокооплачиваемое, чтобы её поддержать. Ваши творческие штучки слишком уж дорогие. — Правда? — Ага. Но ты не ревнуй, думаю, таких как ты я уже не встречу. Мне кажется, на этой планете больше никого нет с врожденным цветом. У Джинкс дернулись уголки губ, и она швырнула в Дерека клей. — Зато ты единственный с таким непроходимым идиотизмом. Он, кстати, тоже не лечится. — Ты чего кидаешься! — закричал мальчишка. И, выдавив клея на руку, бросился вперед, в попытке измазать Джин, но та уже отпрыгнула. — Эй, ребята! Прекратите носиться! А спортивный зал, наполненный веселым смехом, уже не казался таким нелепым.***
— Как у тебя дела, Джинкс? — раздавшийся в трубке голос был глухим и очень хриплым. Услышав его, девушка сначала не признала, кто это, но затем, резко сев на узкой кровати, она почувствовала, как по спине бегут мурашки. — Дерек? Ты… — Она не знала, что сказать и, судорожно оглядев свою комнатушку, запустила руку в короткие, взлохмаченные черные волосы. — Уже знаешь, значит… — Да, Джинкс знала. И даже отказалась верить, когда впервые услышала об этом. Она видела по новостям крушение, затем список имен погибших пассажиров и подумала, что ей показалось. Затем сработало школьное сарафанное радио, не исчезнувшее даже после того, как все дети разъехались кто куда. Когда каждый чайник загудел о том, что случилось, отрицать стало бесполезно. — Иза, она…? — спрашивать было больно и очень сложно. Джинкс ощущала себя так глупо. Она ведь почти не знала соулмейта Дерека. В школе они толком не разговаривали — лишь знали имена друг друга. — Погибла, да. Я почему звоню-то. Тебе не нужны художественные штучки? У Изы был целый ящик разной канцелярии, а мне уже не особо нужны те вещи, которые я покупал, пока учился на колориста… знаешь же, побочном эффекте потери… хотя откуда тебе это знать, — Дерек всё так же выбалтывал всё, что взбредёт ему в голову, но его голос, сухой, надтреснутый, будто бы потерял прежнее озорство. Выцвел, посерел. — Да-да, конечно. Когда и куда мне приехать? — Не нужно приезжать, Джинкс. Скинь адрес, я вышлю всё по почте. — Хорошо… Звонок прервался так же неожиданно, как и начался. А Джин все продолжала сидеть, прижав телефон к уху и слепо пялясь в окно, закутанное в одеяло изморози.***
— Понимаете, Джинкс, мы совсем не против провести выставку для вас, но с такими картинами… они слишком однообразны. В них не хватает изюминки, эмоций. Мне кажется, вам стоит вернуться через полгодика с новыми образцами, и тогда мы вновь всё обсудим. Запаковывая картины, она даже не знала, злиться ей или смеяться. С выпуска из университета прошло два года. Время утекало дико быстро, не особо-то царапая память счастливыми воспоминаниями, но ей нравилась жизнь, в которой присутствовало творчество. Она рисовала для себя, а не для выставок и галерей, потому её не особо-то задели слова оценщика. Джинкс перевязала закутанные в плёнку картины ремнём, а затем накинула на них веревочную конструкцию, которую использовала как рюкзак. Подняв картины на спину, она покинула музей, в котором иногда проводились художественные или фотовыставки. Джинкс вдохнула полной грудью, разглядывая город. Ей особенно нравились эти зимние улицы, доступ к которым она получила только после того, как закончила школу и вышла из-под опеки детского дома. В свой первый новый год полной свободы, несмотря на проваленную сессию, она как дикая носилась вокруг ёлок и сверкающих фонариков, запоминая самые красивые места, чтобы позже их нарисовать, дополнив деталями. Её не волновало, что вокруг суетятся забитые своими делами люди и нигде не видно ни эльфов, ни фей. Что воздух не искрит снежинками. А тишина украдена суетливым шумом жизни. Она прикрыла глаза и, вдохнув поглубже ещё раз, с детским восторгом поняла, что воздух всё ещё Тот Самый. Морозный. Праздничный. Засунув руки в карманы, Джинкс направилась к площади, особенно яркой и искристой. Вскоре её нос пощекотал аромат кофе — не удержавшись, она купила стаканчик. Сняла перчатки, грея о горячие бортики пальцы, прошла мимо сцены, установленной под ёлкой, где во всю репетировали рождественские хоровые песни. Джинкс обошла ёлку по кругу и замерла. Народу с этой стороны было гораздо меньше. Она разглядывала величие живого, когда-то специально для этого посаженного дерева, и медленно глотала горячий сладкий напиток. Вскоре раздался щелчок, и Джинкс обернулась. Рядом с ней стояла девушка, раскрасневшаяся, округлая в своем огромном пуховике, с помпоном на голове и камерой в руках. — Ох, простите. Я вас сфотографировала без спроса, но не хотела упустить момент. Вышло превосходно! Посмотрите. Можно я оставлю себе эту фотографию? Думаю, однажды она станет звездой моей выставки! — девушка тараторила, иногда шмыгая красным носом, и весело улыбалась. Фотография у неё действительно получилась красивая, но Джинкс больше волновала не цифровая картинка, а чужие озябшие пальцы. — Хотите? Он уже не кипяточный, но всё ещё горячий… — Она протянула девушке кофе раньше, чем успела сообразить, что делает. Но фотограф почти сразу же согласилась, не дав Джинкс рассыпаться в извинениях и смущенно закопаться в снег. — Конечно! — девушка бережно приняла стаканчик, сжимая его обеими руками. — Два часа уже брожу. Столько фотографий сделала! Без перчаток гораздо комфортнее снимать. Девушка будто оправдывалась за свои руки, видимо заметив, что Джинкс их разглядывает. — Ага, — художница кивнула и замолчала, не зная, что ещё сказать. Шли минуты. Незнакомка шумно хлебала кофе. Где-то невдалеке громко переругивалась большая компания и иногда над площадью проносились нестройные куплеты рождественских песен. Первая снежинка упала неожиданно и показалось, что она приземлилась прямо на раскрасневшийся нос незнакомки. Та громко чихнула, а затем посмотрела наверх. Джинкс тоже подняла голову. — Феи. — На фей похоже. Девушки переглянулись и обе рассмеялись. Джинкс громко, заразительно, а незнакомка тихо, почти беззвучно, прикрывая рот рукой. — Похоже, мы подружимся, — весело заявила девушка, а затем вновь схватилась за камеру, висящую у неё на шее, и сделала снимок.***
— Ты училась на художественном? — Да, четыре года. — Ух ты-ы. А где сейчас работаешь? Джинкс сидела возле окна, украшенного новогодними гирляндами. Придерживая одной рукой телефон, другой она выводила аккуратные мазки мастихином. С Ниной, той самой девочкой с площади, они виделись в последнее время гораздо чаще, чем с кем-либо другим. Они часами болтали по телефону или гуляли по городу, особенно если им везло с погодой. — В частной компании. Рисую фоны для комиксов. — Огоо, как круто! А для каких именно? — Ну, для разных. Какие кадры отправят, для тех и рисую, — Джинкс прижала телефон щекой к плечу и стала выдавливать краски на палитру. — А картины? Помнишь, когда мы только встретились, ты несла за спиной картины. — Их тоже рисую. Это хобби, больше для собственного удовольствия. — О-о-о, понимаю. У меня фотография — любимое дело, от которого я никогда не устаю. Я не смогла поступить на цветного фотографа из-за того, что не встретила соулмейта, но зато меня взяли на монохромника. Сказали, что как только найду пару, меня тут же переведут. Столько проблем из-за этого дальтонизма. А ты? Когда ты встретила своего соулмейта? — Рука с мастихином, перемешивающая краски, замерла. — У меня его нет. — Что? А как ты тогда рисуешь? Серой палитрой? Джинкс медленно опустилась на стул и аккуратно положила инструмент на подставку. — У меня его вообще нет. Я вижу цвета с рождения. — Правда? Невероятно! Я о таком только слышала. А ты прямо все цвета видишь? Какие они? У-у-у, я тоже хочу видеть их без всяких судьбоносных мальчишек. Джин облегчённо выдохнула, а затем распрямила плечи. — Словно феи, — сказала она, улыбаясь и разглядывая огни города за окном. — Кто, мальчишки? — пропищала в трубку Нина, сдавленно хихикая. — Цвета, дурочка! — Джинкс тоже развеселилась и взяла из набора голубоватую и зелёные краски — в цвет глаз новой подруги.***
— Представляешь, они так и заявили, что нельзя! И это при том, что фотографии высшего качества. Видите ли, пока я не научусь самостоятельно различать цвет, даже если у меня будет десять ассистентов, ни на какие практики и конкурсы фотографий меня не пустят! И выставки проводить запретили! Хоть операцию на мозг делай, в самом деле. Ту, о которой сейчас все трубят, — Нина возмущенно пыхтела, обходя площадку, окружённую полуразрушенным зданием, по периметру. Они уже украсили низенькие ёлочки гирляндами и теперь лишь проверяли, всё ли достаточно закреплено. Заказчики, группа выпускников из какого-то института, толпились в стороне в новогодних костюмах в ожидании, когда главный босс Нина даст отмашку начинать. — Да у меня клиентов побольше, чем у ректора за всю его жизнь будет! Нашел тоже причину на все заявки отказ ставить. И главное, законно же ставит! Куда мир катится, вот к чему спрашивается… — Ни-ина, — перебила её Джинкс, заметив, что та собралась навернуть четвертый круг. — Нин, время. — Ой, да. Обычно Джин не вмешивалась, когда подруга работала. Она лишь помогала, когда какая-то деталь была слишком яркой или неуместной. По их договорённости Джинкс отвечала за цветовую гамму, а Нина за всё остальное. Они работали так около трёх лет. Джинкс успела продать сотни картин через интернет, перекрывая расходы на материалы, а Нина умудрилась затянуть её в «пару проектов», и чистый доход от них был в разы больше, чем от её основной профессии и побочных продаж вместе взятых. Художница гордилась маленькой юлой и не сомневалась, что стоит той начать видеть цвета, как её имя загремит на весь мир. Студенты неуклюжей гурьбой выстроились среди деревьев, и Нина, громко командуя ими, показывала, кому какую позу принять. Сложнее всего оказалось работать с высоким, угрюмым парнем, отчаянно скованным и не желающим хоть как-то содействовать. По итогу Джинкс и Нине пришлось буквально силой заставлять того сгибать или разгибать руки, но итог того стоил. Финальную фотографию они сделали уже ближе к часу ночи и, распрощавшись со студентами, облегчённо выдохнули. — Кофе? — спросила Джинкс, тепло улыбаясь и сидя прямо на снегу, когда подруга вдруг вскинула фотоаппарат и вновь её сфотографировала. — Нина! Джинкс потянулась руками к ногам девушки, чуть дёрнула их на себя и неожиданно уронила Нину в сугроб. Девушки обе запаниковали, вытягивая камеру из снега, а затем уставились друг на друга широко раскрытыми глазами. И началась война. Знаете, есть снег, когда им насильно кормят — не так уж вкусно. Лучше бы они тогда кофе выпили.***
— Джин… я вижу цвета. Лето. Она ненавидела его больше других времён года. Летом она родилась и тогда же её оставили в роддоме без заметок о том, кем именно были её родители. Даже мать умудрилась скрыть имя, явившись без документов, и потом улизнула, никому ничего не сказав. Тогда же они реже всего виделись с Ниной, ведь та обычно на жаркие месяцы улетала к бабушке в Канаду. И тогда же, на двадцать восьмой год жизни Джинкс, Нина встретила своего соулмейта. Такая перспектива нависала над ними всегда, но чем дольше шло время, тем эфемернее казалась подобная возможность. Им было хорошо вместе. Любая погода или время суток становились чуточку волшебнее, если они находились рядом. Любые краски становились ярче… по крайней мере, для Джинкс. Они никогда не говорили ничего друг другу. И не смотря на всё озорство, иногда, совсем уж редко, когда они решались просто взяться за руки или пообниматься, греясь под навесом остановки дождливой осенью, казалось — миг, и Нина, отстранившись, с восхищением скажет, что видит краски. Но так не бывает. Не в их мире. Либо сразу. Либо никогда. — Понятно… — Джинкс вдавила кисть в бумагу, размазывая краски, добавляя адски неправильное, искорёженное пятно. Вентилятор медленно крутился, обдувая её прохладой, а внутри всё сгорало, будто внутренности позвали к себе в гости солнце. — Джинкс? Ты в порядке? — Да… да, прости, мне тут по работе звонят, вторая линия. Давай я чуть позже перезвоню? Она бы хотела добавить: «И ты мне всё расскажешь», но не смогла.***
Глотать боль и давить в себе глупые, неправильные для данной ситуации эмоции, оказалось сложно. Но ещё большей катастрофой для Джинкс было бы потерять Нину насовсем. Она рисовала. Общалась с Ниной, жёстко убивая в себе натянутость и поначалу избегая вопросов про соулмейта, а затем, когда стало чуть полегче, слушая. Она даже научилась поддерживать подругу в любой ситуации. И после, утратив всю скованность первых попыток, у неё стало получаться довольно естественно. Видимо, набралась опыта в глупом актёрстве. Временами ей казалось, что Нина всё видит и замечает. Что вот-вот она задаст вопрос, который рассыпет все баррикады и скинет их обоих в бездну. Но она молчала. Или, скорее всего, не замечала. Джинкс тонула, пока Нина наслаждалась новым миром и училась воспринимать его, жить в нём. Джинкс добровольно зарылась в песке и водорослях.***
— Превосходно, мисс! Я думал, вы приедете к нам сразу по истечении того полугода, но вы явились только сейчас, да с чем! Думаю, нынешняя новогодняя выставка всех поразит. Она вновь стояла в кабинете оценщика, который успел стать ещё лощение и лысее за эти годы. Джинкс принесла сюда картины, переполненная смятением. Близился новый год. Их встречи с Ниной сократились до минимума. Казалось, ещё чуть-чуть — и они вовсе перестанут общаться. За последние полгода у неё накопилось десятки картин, продавать которые было страшно. «Столько эмоций, раскрыть которые…» — поправила себя Джинкс и протянула телефон оценщику. — Вот… тут ещё три десятка. Скажите, какие привезти… — Что вы, что вы! Мы пришлём грузовую машину, чтобы ничего не повредилось. Быстро пролистав фотографии, он довольно потёр бороду и покивал, возвращая телефон. — Отлично. Как назовёте вашу выставку? Какова тема? У неё в голове тут же вспыхнуло несколько лампочек, желающих привлечь внимание, но Джинкс отмахнулась от «наводнений» и «бездн». — «Эти моменты», думаю. — Отлично, отлично. Очень подходит. А как сочетается с другими залами…***
— У тебя будет выставка в канун рождества? Почему ты мне не сказала?! Джинкс медленно выдохнула, успокаивая себя и напоминая, что даже если Нина увидит, то ничего не случится. Всё будет в порядке. Всё будет как обычно. — Я сама не ожидала, что картины примут, но как видишь. — А выставка будет в музее около площади? Четвертый этаж? — Да… подожди, как ты догадалась? Нина нервно рассмеялась, оправдавшись тем, что только там обычно принимают картины и фотографии. — Я приду. Обязательно приду, солнце. — Буду ждать, — «но лучше не стоит».***
Джинкс нервно топталась на лестнице, ведущей на четвертый этаж. Её пугали перспективы встречи с Ниной, и всё назойливее под черепом крутилась мысль об уходе. Мимо неё проходили люди, а Джинкс всё вглядывалась в стенд, на котором перечислялись названия выставок и номера залов. Она вдохнула, набравшись смелости, и подошла чуть ближе. Пробежалась по строчкам взглядом, ища свой номер и замерла в недоумении. «Волшебные моменты, 3 зал» Разве они не договаривались о другом названии? Неужели ошибка? Вроде бы они созванивались с организатором и повторно всё обсуждали. Возражений же не было! Опечатка? Джинкс развязала шарф и двинулась внутрь, желая найти человека, который мог бы исправить оплошность, пока выставка только-только началась. Она быстро вошла в третий зал, мельком взглянув на стенд, и замерла. Ей не нужно было вчитываться в описания того, что висело на стенах. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто именно автор этих фотографий. Везде. Везде, со всех стен и стендов на неё смотрела сама Джинкс. В снегу. В машине. Возле ёлки. Вот Джин запуталась в гирлянде, когда хотела убрать её в коробку, а Нина тогда быстро вставила вилку в розетку и сфотографировала. Вот художница разбила шарик и, присев на корточки, разглядывала осколки. Вот покрасневшая лепит чеширского кота. Вот красными руками держит стаканчик с кофе и смотрит вверх, а за спиной у неё в специальном креплении стопка картин. Джин развернулась и подошла к стенду и, найдя имя подруги, судорожно прочитала название каждой фотографии. Нина всегда её снимала. Иногда это злило Джинкс, иногда веселило. Она даже рисовала подругу с тоскливыми мыслями об этих фотографиях. Художница ошиблась залом. А в соседнем, на расстоянии лишь одного коридора, находились картины, на которых точно так же в каждой рамке пряталась улыбчивая, вечно переполненная энергией девчонка. Джинкс вышла из зала. И увидела Нину, которая точно так же растерянно замерла в дверном проходе. А над ней гордо сияло чёрными буквами то самое название: «Эти моменты, 4 зал»***
Она всегда считала себя свободной. От серой гаммы, от глупых семейных ценностей, от людей и судьбы. От соулмейта, под которого бы ей пришлось подстраивать свою жизнь. Джинкс не гордилась этим, просто родившись такой. Зато Нина выбрала её сознательно.