Монстр большой земли

Каждый раз, закрывая глаза на сладко пахнущем после вечернего солнца деревянном полу, мысли возвращались к прошлому. К невыносимому пеклу и вони горящей плоти. К ещё не успевшему остыть телу матери. К крикам в агонии. К привкусу солёных слёз и собственной крови. И в эти моменты настоящее тонуло в нескончаемом кошмаре. Не важно, как часто прошлое настигало его, заставляя просыпаться от подкатившего к горлу комка, наутро ничего не менялось. Когда-то, с пару сотен лет назад, первое, что Наки чувствовал, как только открывал глаза – сжимавшие его руку ладони. Тогда и небо над головой стелилось звёздным ковром, и домом им служило крошечное воронье гнездо на тогда ещё молодом деревце, подальше от бесконечно скорбящих монстров. В лунном свете катившиеся по грубой шкуре слёзы сверкали, как искрящийся гриб, что рос на самых высоких вершинах острова. Ганжо без единого звука, без единого всхлипа, без единой морщинки на лице плакал, сжимая его руку. А наутро всё так же улыбался и глупо шутил, меняя ему компресс. Их дом до сих пор пахнет сладким деревом и солнечными лучами, пылью и терпкой листвой. Здесь давно не предавались искусству готовки. Очаг опустел, играя чистой фактурой камня, вычищенной дочиста в тот последний день. И пустой комод для запасов, стоявший посередине, с лежавшими на его полках пустыми плетёными корзинками и глиняными сосудами. Из них Наки забрал все те бесценные остатки своей коллекции, отнеся в деревню. Единственное, что претерпело изменения – дверь, появившаяся здесь не так давно. Никто не рисковал и на полноги ступить на витую лестницу его дерева. Это скорее было для него. Чудище часто возвращался сюда порыбачить с высоты, не мозоля при этом себе глаза пустым напоминанием. Чтобы точно не соблазняться желанию зайти внутрь и окунуться в них, повесив на неё ради этого нацарапанное углём письмо. К его кошмарам присоединился ещё один. Окровавленное, избитое Наки лицо его лучшего друга, брата, члена семьи, с этой его улыбкой из последних сил, словно говорившей: «Вперёд». И гадкое послевкусие разочарования и горькой обиды, которую он тогда испытал, не зная картины целиком. Котелок у него и вправду хуже варит. Он этого и не отрицает. Никогда не отрицал. И потому никак не мог представить иное развитие событий, а каждый раз выходило всё хуже и хуже. И как неизменная ночью луна, неизменное днём солнце, каждую из его мыслей посещал всего один вопрос: «Зачем?». Он знал ответ, нацарапанный на быструю руку. Но он всё равно хотел задать его. Неважно, будет ли ответ, а в снах он всегда молчал. Ганжо отдал ему абсолютно всё, не дожидаясь отдачи, слов благодарности, не получая ни того, ни другого. И всё что мог предложить ему Наки – как можно меньше думать о его возвращении. Не позволять идеи безуспешных поисков сформироваться окончательно. Не дать эгоизму свыкнуться с этим. Какое-то время он даже собирал те стрелки на пляже. Из камней и коряг. Но почти всегда их снова и снова смывало волнами, оставляя всего одну нетронутой. Ту, что была направлена в сторону демонического пика, словно бы указывая направление, в котором ушел Ганжо. На ту сторону. Прошло уже полвека с тех пор, как они не смогли нормально расстаться. Не раз и не два Наки пересказывал Катэйку эту историю, в которой тот сам сыграл не последнюю роль. Множество раз, скупо, с напускной отстранённостью, повторял историю снова и снова. И бывший человеческий детёныш, уже с тронутыми сединой висками, запечатлел эту историю в сказке, который он, чудище это точно знал, рассказывал своим внукам на ночь. И когда Катэйк наконец заканчивал, то Наки поправлял вечно спадавший пояс, отправляясь в свой собственный домик, вынужденно построенный на земле – по эту сторону деревья не бывали настолько высокими, как на острове. Затем долго сидел рядом с ним и наблюдал за бесчисленными звёздами в небе, которые совсем не изменились с тех пор, как он был еще совсем маленьким. Когда они были маленькими. Теперь, когда он снился ему чаще злополучного дня из прошлого, Наки некому было сжимать руку. Некому было ответить на этот жест. И не было того запаха древесины и угольной золы. Кому теперь какая разница, будет ли он молча сидеть и смотреть на звезды, пока слёзы, недостаточно яркие для искрящегося сорта гриба, исчезали в домотканых наручах. Пусть его имя, данное Ганжо, навсегда останется с ним.