Вальдмеер и Ко. Драбблы и мини

Летят в танце пары, шелестят подошвы легких шёлковых туфелек дам, стучат каблуки кавалеров, льётся по залу торжественная, манерная музыка, в открытые окна ветер несёт горький запах полыни. Блестят и искрятся драгоценности, мягко сияют ткани, тысячи свечей под высокими сводами дают почти солнечный свет. У окон, на балконах прогуливаются кошки и почтенные дамы. Зверьки смотрят своими внимательными голубыми, жёлтыми, зелёными глазами и весело играют, хватая когтистыми лапами подолы проплывающих мимо юбок. Две подруги идут вдоль анфилады величественных залов дворца, чьи горящие во тьме огни кто-то, обладавший не то дурным зрением, не то отменным чувством юмора, назвал давным-давно «закатным пламенем». — Дорогая, посмотрите, как же они хороши! — умиляется одна из дам, окидывая взглядом зал. А ведь и впрямь, собравшиеся здесь просто великолепны! Эти горделивые осанки мужчин, эти грациозные жесты женщин, полные сдержанного достоинства и чуть-чуть кокетства, эти томные взгляды на лицах, ослепительных в своем совершенстве! Кажется, нет в мире существ прекраснее! — Да, ваше высочество, вы совершенно правы, — соглашается с ней вторая. — Но, несмотря на их очаровательность, не это главное! Главное в том, что это лучшее общество из тех, в которых мне приходилось бывать — все они в высшей степени достойные люди, — она тут же приводит доказательства, хотя никто их и не требует: — Посмотрите, здесь нет ни одного случайного человека. Все — от самого короля и до какого-нибудь теньента — заслужили свое место прижизненными делами. Здесь нет нужды сомневаться, кто перед тобой — все прекрасно видно с первого взгляда. И правда — каждый во дворце носит на себе награды и отличительные знаки — летопись своих заслуг. Перевязь, украшенная вензелем Почетного Кошачьего Легиона, служащая предметом зависти половины присутствующих здесь военных украшает камзол Первого Маршала — Леворукий и здесь не забыл своего любимца; маленькие пушистые ушки пикантно выглядывают из причесок дам; кавалеры отмечены особо — они носят роскошные хвосты, пристёгнутые к одежде и изящно взлетающие вверх во время танцев. И тем значительнее и уважаемее его обладатель, чем выше в таблице о рангах цвет его хвоста: белый соответствует одной тысяче, серый — десяти, рыжий — пятидесяти, а чёрный — сотне тысяч. Тысяч чего? Теней. Они движутся за каждым, то исчезая на свету, то вновь появляясь там, где свечи сияют не столь ярко — тянут руки, открывают рты в безмолвном крике, грозят бессильно. Кого здесь только нет! Солдаты армий всех стран, в старой, истлевшей форме — больше всего здесь талигойцев. Немало крестьян южных провинций — в деревянных башмаках и домотканых рубахах, бирисцев —в шкурах, с замысловатыми прическами на головах, горожан — они одеты по давнишней столичной моде… Их не замечают, проходят насквозь. Увидеть? Как можно! Это же дурной тон! — Ах, герцогиня, — улыбается первая, — до чего же я счастлива, что попала сюда! Среди танцующих пар выделяется одна — и даже не тем, что оба в ней — мужчины. Движения полны страсти, граничащей с непристойностью, руки сплетаются, глаза глядят в глаза — южная ночь, влюбленная в прозрачное утреннее небо; они не замечают ничего и никого вокруг, кроме друг друга. Они в толпе, но будто отделены от нее незримой стеной. Смуглый, черноволосый марикьяре, с повязанным на шее алым платком, цвет которого мог бы напомнить кому-нибудь райос, развевавшийся над кораблями талигойского флота во время небезызвестного сражения, после которого и завершилась история флота Кесарии. И худой русоволосый дриксенец со шрамом на щеке; позумент его мундира сверкает снегами севера. Ладони скользят смелее, обнимают настойчивее, опускаются все ниже; вот они, кружа в танце, удаляются от центра зала — и, наконец, исчезают за тяжелыми багряными портьерами, скрывающими вход на балкон. Две пары туфелек шелестят по каменным плитам, но этот звук совершенно не тревожит охваченных страстью мужчин. Летят куда-то в сторону мундиры, пальцы подрагивают от нетерпения, поцелуи крепки — как в последний раз, как будто у них нет вечности впереди! Разгоряченные тела холодит воздух — за пределами дворца всегда осень, и на столбиках полыни осел серебристый иней — но никому нет до этого дела: они слишком спешат. Сплетаются тела на полу, и не понять уже, где чья рука, где чья нога; черные волосы пересыпаны русыми. И горячечный шепот, хриплые стоны, влажные звуки плывут вдаль над каменистой равниной. А вокруг стоят, безмолвно и строго взирая на них, плечом к плечу дриксенские и талигойские моряки — все те, что навеки сгинули в памятных войнах перед Изломом, все те, что ходили по Устричному морю под командованием Бешеного или Ледяного. — Моя королева… — Рокэ Алва чуть иронично смотрит на молодую белокурую женщину. На ее нежной шейке алеет, разбрасывая во все стороны яркие, винного цвета лучики, алая ройя. — Вы снова надели мой скромный подарок. Я польщен. Она благосклонно улыбается Первому Маршалу. На камне проступают капли крови, сливаясь, они скатываются на грудь королевы, пятнают ее лавандовое платье. — Господин Леворукий, — дама протягивает хозяину руку для поцелуя, — ваш Закат пользуется такой бешеной популярностью, что скоро тут будет не протолкнуться! Здесь, кажется, абсолютно все! Неужели на всю Этерну не нашлось ни одного праведника? — Почему же, — усмехается Леворукий, — святой Оноре с морским огурцом сейчас скучают в Рассветных садах.