***
Офисный коллектив АО «Восемнадцать-Двадцать-Пять», который сейчас готовился ко встрече Нового Года, был сложившимся и довольно-таки дружным. Несмотря на довольно молодой состав, кадровая текучка почти отсутствовала. Единственным недавним потрясением стала смена директора офиса, которая не обошлась без скандала. Старый всеми любимый шеф внезапно для всех решил сложить с себя полномочия, посчитав, что компания впала в стагнацию, и больше ничего он сделать для неё якобы не может. Он по-быстрому формально передал управление своему младшему брату Косте и уехал жить в глухую деревню. Костя, которому эта контора не была нужна ни даром, ни с доплатой, даже не пошевелился, чтобы прилететь хотя бы одним днём из Польши и подписать документы. Вместо того он обложил многоэтажным матом саму контору, старшего брата, своего друга Милорадовича, своих младших братьев, потом ещё раз контору и ещё раз, на всякий случай, Милорадовича, а то тот уж слишком настаивал на его, Константина, присутствии в Санкт-Петербурге. В этот момент свои права на управление компанией заявил третий по старшинству брат, Николай, начальник одного из небольших отделов в конторе. Именно ему Александр Павлович, якобы, однажды на словах пообещал передать дела. По крайней мере, сам Николай утверждал именно так, напирая ещё и на то, что лучше он возьмётся управлять компанией, чем не будет совсем никого, или чем поставят кого-нибудь со стороны. Самый младший из четверых братьев ещё только заканчивал институт и ни на что претендовать пока не мог. Милорадович отмахнулся от Николая непререкаемым тезисом, что устным приказом, пардон-муа, даже задницу не подотрёшь, страшно обиделся на бывшего друга Костю, обложив его ответным задорным матом, и стал дозваниваться на деревню дедушке, то есть, не дедушке, а Александру Палычу, чтобы обложить и его тоже, а между тем спросить, что делать. Недели через две он всё-таки дозвонился и, не успев и рта раскрыть, получил от Александра втык и строгий наказ Колю поставить у руля, зорко приглядывать за ним, любить, наставлять и вообще учить уму-разуму. Пока начальство, задорно матерясь, бегало по кругу друг за другом, компания от стагнации чуть не перешла к агонии, поскольку подавляющее большинство работников Николая считали страшным занудой, формалистом и вообще редиской, и видеть своим шефом не хотели. Работа делалась как попало, тяп-ляп; а в тот день, когда от бывшего шефа, наконец, пришёл однозначный ответ, контора практически в полном составе устроила забастовку на рабочем месте. Николай, буквально только что подписавший документы, заперся в кабинете, огрызнулся на прорвавшегося к нему заместителя, который ему достался «по наследству» от старшего брата, и отправил того «к народным массам», разговаривать и прекращать забастовку. Милорадович тогда встал в самом центре не очень-то благостно настроенной толпы и без капли лжи стал давить на то, что он сам не хотел бы работать под Николаем, и вообще, Константин его друг… кхем… был… но делать нечего, и придётся принимать то, что есть. Дабы не быть растерзанным или взятым в заложники, он искренне и громогласно пообещал поспособствовать тому, чтобы «всем вместе сделать из Николая человека». Забастовка, собственно, ровно на этом и закончилась, но приключения закончились ещё не для всех. Николаю быстро передали, что из него «собираются делать человека», и если бы не старый ФСБшник Александр Палыч, который перед уходом поставил жучок в своём бывшем кабинете, то Милорадович не проработал бы в компании больше ни дня. А так Николай просто получил по телефону качественную промывку мозгов от старшего брата. Суть её сводилась к тому, что без заместителя Николай потеряет всю компанию разом, и на его увольнение Саша Палыч накладывает строгий запрет. Николай поскрипел зубами, хоть в виде какой-то небольшой мести повесил на своего зама ещё пару обязанностей и засим успокоился. Жизнь в компании потекла своим чередом, и вот — подкатилась неслышно к празднованию Нового Года.***
Скучная — но, стараниями замдиректора, короткая — официальная часть праздника давно закончилась, фуршет был в самом разгаре. Одни были заняты едой и выпивкой, другие — разговорами. Рылеев, нацепив на шею бабочку из бумажной салфетки, читал стихи. Несколько человек его даже с восторгом слушали. В другом конце зала Паша Пестель играл в «правду или действие» с толпой народу, а Серёжа Муравьёв и Миша Бестужев-Рюмин, оккупировав скромно стоящее в уголке фортепиано, пели на два голоса, собрав вокруг себя множество подпевающих, которые все вместе старались выбирать для исполнения что-нибудь поприличнее. Кучки людей постоянно перемешивались, смех, подогреваемый вином, становился всё громче. Время от времени Кондраша Рылеев, встрепенувшись, начинал крутить головой по сторонам и восклицал — «А где же Трубецкой?», чем неизменно вызывал взрыв смеха. В центре зала возвышался сам Николай Павлович, окружённый, в основном, начальниками отделов и занятый светской беседой. Неугомонный Милорадович успел побывать в каждой из групп, на которые условно поделились присутствующие, со всеми выпил, раздал пару щелбанов, был раз десять похлопан по спине, раз пятьдесят — в пылу беседы без всякого официоза назван дядей Мишей, и теперь занимал разговором директора. Начальники отделов исчезали и снова появлялись рядом, беседа текла оживлённо. — …А вот и не кинешь! Струсишь! — …А вот и кину! Прям в директора. — И не попадёшься? — И не попадусь! Спорим?! — Спорим!... Милорадович краем уха уловил в общем гуле разговор примерно такого содержания, прикинул, что так грассирует, вроде бы, Петя Каховский, и насторожился, потому что умная, но дурная Петина голова регулярно не давала ногам покоя. А значит, он — кинет. Пытаясь понять, с какой стороны прилетел этот разговор, он довольно резко развернулся, не прекращая беседы с шефом. В эту секунду ему между лопаток с силой прилетело что-то вроде снежка, только чуть менее плотное. Больно не было, но от неожиданности Милорадович покачнулся вперёд, со звоном выронил фужер и схватил Николая за руку. В нескольких шагах от них на полу лежал мандарин. Разговоры во всём зале стихли. Милорадович, отпустив Николая, выдохнул, выпрямился, подобрал мандарин, с сожалением посмотрел на осколки своего фужера и хотел произнести короткую полушуточную речь на тему того, что посуда бьётся, конечно, к счастью, но вообще так делать не надо, а едой тем более кидаться нехорошо, и сейчас он лично пойдёт проверять, кому из присутствующих нужно срочно пойти проветривать голову. — Кто. Это. Сделал? — ледяным тоном проговорил Николай. Милорадович закатил глаза, понимая, что отшутиться уже не удастся. Все взоры близ стоящих обратились на Каховского. «Вот тебе и коллеги! Вот тебе и товарищи!» — с отчаянно колотящимся сердцем думал Пётр. «Сдадут и глазом не моргнут!» — А, это Вы, — со спокойной угрозой проговорил директор. — Как Вас там по имени-отчеству, не упомню… — Петя он, — пробормотал Милорадович подсказку и, страдальчески морщась, посмотрел на директора. — Николай Палыч, давай не раздувать, ну, страшного ничего нет. Сейчас проветрим его, и всё будет хорошо… — Нет. — Отрезал Николай, скрестив руки на груди. — Этого так оставлять нельзя. А вдруг в следующий раз он в меня чем-нибудь кинет?! — Да он в тебя, собственно, и метил, не обольщайся, — подвыпивший Михал Андреич, как это иногда бывало, совершенно не подумав, выдал на-гора чистую правду, и махнул рукой, мол, не стоит это дело даже разговора. Каховскому, на которого были обращены все взгляды, нестерпимо захотелось кинуть в болтливого замдиректора ещё чем-нибудь, только на этот раз потяжелее и нарочно. Тишина стала гробовой, только едва слышно играло какую-то новогоднюю мелодию неуместное сейчас радио. — Что-о-о? — не поверил своим ушам Николай. — Да как… да вы… да вы все тут с ума посходили! Опять за своё! Уволю паршивца к чёртовой матери! — Ну Ко-оля, — протянул Милорадович, всё ещё пытаясь снизить градус серьёзности и помня о своём обещании «сделать из нового шефа человека». — Ну будь ты человеком, Николай Палыч. От мандарина, кинутого в спину, ещё никто не умирал, и ты б тоже не развалился. Это же даже не торт с кремовой розочкой. Ну поспорил, ну проштрафился, эка невидаль. Не порть парню праздник. — И не буду, — отрезал Николай. — Сразу после праздников уволю. Замдир даже не сразу нашёлся, что ответить. Тишина по-прежнему нависала над залом. Милорадович огорошенно постоял несколько секунд, потом шумно выдохнул и замахал руками. — Не-е-ет-нет-нет, это даже не обсуждается. Не хватало нам сейчас только увольнений. Он в моём ведении, вот я и буду решать, что с ним делать. — Да? И что же ты с ним сделаешь? — насмешливо упёр руки в боки Николай, картинно закатив глаза. — Сладкого лишишь на неделю, филантроп? — А что, с ним — сработает! Главное — чтоб ничего больше умыкнуть не попытался, — хохотнул Милорадович и бросил на Каховского быстрый лукавый взгляд. Петя, до этого мертвенно бледный, густо покраснел и как можно более незаметно отодвинул от себя тарелку с тортиком. Слава конфетного вора закрепилась за ним после того, как он ещё несколько лет назад попытался вечером вскрыть автомат с шоколадными батончиками, который стоял на первом этаже офиса. За этим занятием он и был застигнут бдительной охраной. Толпа сочувствующих той или другой стороне конфликта собралась очень быстро, и конец рабочего дня был сорван. Объяснения и уверения в том, что автомат не хотел отдавать честно оплаченный и положенный ему батончик, Петру не помогли. Разбирательство дошло до тогдашнего шефа компании, Александра Палыча, который на неудачливого конфетного вора подозрительно посмотрел, но увольнять не стал, ограничившись лишением премии «за нарушение рабочего порядка, а также отсутствие ловкости рук и деловой хватки». Сейчас Каховский снова оказался в центре всеобщего внимания, только в пределах одной комнаты, а не всего здания. Но от этого было не менее неуютно. Николай весёлости своего зама не оценил, в несколько чугунных шагов подошёл, нависнув своей долговязой фигурой над Милорадовичем, которому это нависание было не то смешно, не то совершенно побарабанственно. — Смотреть сверху вниз на Николая Шпалыча при таком росте — это талант, — тихонько прошептал Панов на ухо Щепину, с которым оказался рядом. — Завидую. — Тебя можно понять, — так же тихо хмыкнул Щепин, оглядев своего товарища, который ростом был, как говорится, метр с кепкой на коньках. — Но вообще это талант при любом росте. Тем временем Николай, выдержав длинную паузу, постарался сказать как можно более весомо: — Я. Его. Повешу. Пискнуло и замолкло, кажется, даже радио в углу. — …на позорной доске, крупным планом, — продолжил директор. — И даже специально для этого её заведу! Зал выдохнул. Милорадович смотрел на директора круглыми глазами, в которых явно мелькало желание отправить шефа на психиатрическую экспертизу — прямо сейчас, несмотря на поздний час и Новый Год. — Николай Палыч, миленький, ты совсем заработался?.. — у Милорадовича крутилось в голове много реплик, от матерных до почти что поэтических, но он вполне искренне напугался сейчас за своего, прости Господи, шефа, и заодно брата своего лучшего друга, этим самым другом ему, Милорадовичу, в попечение вверенного. — Николай Палыч, какая доска? Коля, я прошу тебя… ты чего? Ну… ну… — Михал Андреич почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля и заволновался, не зная, как поступить. — Ну… ну давай ты тоже в него чем-нибудь кинешь, и дело с концом! Тут уже у Николая в глазах промелькнуло что-то про психиатрическую экспертизу для своего зама. — …или давай я! Он же в меня попал, мне и кидать! — вдохновенно продолжил Милорадович. И, пока никто ничего не успел сообразить, со всей силы запульнул злополучный мандарин в снова побледневшего к тому времени Каховского. Никто ничего не успел понять. Петя, пока в него летел мандарин, успел окончательно протрезветь, но увернуться не успел — и от неожиданности с коротким возгласом свалился со стула. Милорадович хотел порадоваться своей меткости, но кураж укатился, видимо, куда-то под стол, вместе с метательным мандарином и поражённой им целью. Николай хотел что-то сказать — что-то, что хорошо рифмовалось бы со словом «укулеле», но в этот момент в помещение с лёгкой полуулыбкой вплыл Александр Павлович собственной персоной. — Спасибо, Михал Андреич, — удручённо произнёс Каховский, в полной тишине выбираясь из-под стола. Вся многофигурная композиция застыла. — Что здесь происходит? — Александр приподнял бровь и вопросительно оглядел всех по очереди. — Дурдом! — выдохнул Николай. — Фуршет! — прозвучало сразу несколько голосов из разных углов зала. Александр перевёл вопросительный взгляд на замдира. Михаил Андреевич вздохнул, понимая, что никто, кроме него, видать, связного рассказа составить не сможет. — Он в меня мандарином попал, — показал Милорадович на Петра, который медленно сползал под стол. — Поспорил, видишь ли. Метил в Колю, попал в меня. — Михал Андреич пожал плечами и виновато опустил голову, — Ну, я в него обратно кинул, вроде как отомстил, но лучше не стало. — Конечно, не стало! — задохнулся от возмущения Николай. — Что тут может стать лучше? Они меня все ненавидят! — Коль, ну ты краски-то не сгущай, — Александр честно пытался не смеяться, но получалось плохо. — Что, и Михал Андреич тоже, по-твоему? Смотри, от вражеского мандарина спас, буквально собой закрыл, м? Милорадович тоже пытался не смеяться, но ему это тоже плохо удавалось. — Саш, он мне не помогает, а только мешает! Он всегда на их стороне, понимаешь?! Он — за них и с ними! — не выдержав, с отчаянием проговорил Николай, обращаясь к брату и указывая на своего заместителя. — Всё правильно, — улыбнулся похожий на Деда Мороза Александр, оглаживая отросшую за время проживания в деревне бороду, — кто-то же должен быть на их стороне, за них и с ними? А лучше бы нам вообще не делиться на стороны. Иначе, братец, беда. Я всегда старался быть на их стороне, и жалею только о том, что не сделал для них, для нашей компании — Александр широко обвёл помещение рукой, — всего того, что обещал. А теперь дело за тобой. Многие в комнате заулыбались, кто грустно, кто тепло. Старого шефа всё же любили не в пример больше, чем новоиспечённого, хотя и Александр никогда не был уж слишком близок к своим работникам. Николай был молод, как и большинство остальных в этом коллективе. А молодость не всегда прощает молодости своих же ошибок. — Коля… — Александр положил руки на плечи брату и сказал очень тихо. — У тебя всё получится. Я понял свою ошибку. Я приеду, вернусь на полгода, и мы с тобой вместе всё решим. Всему научу. Я обещаю. Николай, не веря своему счастью, впервые за несколько последних месяцев улыбнулся. Александр Павлович хлопнул его по плечу, отошёл на шаг, обернулся кругом и подозрительно оглядел протрезвевший банкетный зал. — Ну вот. И оставить вас уже нельзя. Я-то думал, все большие мальчики, справятся! Настроение у вас, конечно тут… Повеситься можно, — Он скривился и помотал головой. — Что ж, будем вас спасать, братцы. А то как Новый Год встретите, так и проведёте! Александр ещё раз погладил бороду и помолчал, с удовольствием послушав долетевшие из всех углов шепотки о том, что Александр Палыч сегодня их Дед Мороз. — Слушай мою команду! Первое. Осколки — убрать! Из-за фортепиано тут же были выужены совок с веником. — Молодцы! — похвалил местный Дед Мороз оперативность сотрудников. — Второе. Бокалы — наполнить! Ну? Коля, тебя тоже касается, — ткнул Саша пальцем в хлопавшего глазами брата. Раздались радостные звуки открывания разнообразных бутылок. — Залпом — до дна! — скомандовал бывший шеф, не наливая себе ничего, но зорко глядя за исполнением указания. Кто-то в углу зала закашлялся, Александр усмехнулся, подождал, пока всё затихнет. — Наполнить до половины, второй залп — до дна! — проговаривал Александр чётко и торжественно, как на военном параде, и многие вытянулись и приосанились. Глаза заблестели, напряжение в атмосфере таяло. Александр дождался, пока в руках не останется ни одного бокала. — А теперь — на улицу, играть в снежки — и никаких исключений! Будем заниматься… — Александр Палыч довольно крякнул и назидательно поднял палец. — Игротерапией. Прошу вас исчерпать весь конфликт там и пожать друг другу руки после этого.***
— Лёш, Лёш, пошли в снежки играть! — пробегая мимо поста охраны, быстро проговорил Бенкендорф. — У меня… обед, Христофорыч, — прожевал фразу начальник охраны и с важным видом стряхнул крошки с усов. Начальник отдела логистики, Саня Бенкендорф, которого Христофорычем все звали за глаза, а лично — было позволено только одному Лёше Орлову, аж остановился от неожиданности. — Какой обед, Лёш, полночь скоро! — Христофорыч поводил в воздухе руками и даже не сразу нашёлся, что возразить. — Я сегодня не обедал — значит, у меня обед! — с непререкаемым чувством собственного достоинства ответил усатый секьюрити и поболтал пакетиком чая в чашке. Бенкендорф только руками развёл, пытаясь снять хоть с потолка какой-нибудь аргумент, чтобы вытащить тяжёлого на подъём приятеля на эту внезапную активность. Аргумент нашёлся быстро, правда, не на потолке, а за окном, где Каховский, светя фонарём под глазом, поймал Милорадовича и пытался засыпать побольше снега ему за шиворот. Из некой солидарности трудящихся ему помогал Женя Оболенский, который вообще работал в другом отделе и с Петей почти не общался, но тут вдруг решил, что их с Петром усилия против замдиректора нужно срочно объединить и повалить того в самый глубокий сугроб. — Орлов, наших бьют! — указал Христофорыч через окно на развернувшуюся сцену. Начальник охраны с сожалением посмотрел на только что заваренный чай, поёжился, представив снег у себя за шиворотом, но в итоге накинул куртку, вышел вслед за всеми и тут же получил снежком по мягкому месту. — Выстроимся в цепь! В цепь! За цепь никого не пускать! — кричал парень, только что кинувший снежок в Алексея Фёдоровича. — Ух я вас сейчас! — раззадорился Орлов, схватил пригоршню снега и побежал за Щепиным, который, хохоча, убегал от него со всех ног. Играющие разошлись не на шутку. Снега в сквере внутреннего двора было много, он был чистым и неплохо лепился. Когда баталия уже подходила к концу, Серёжа Муравьёв куда-то исчез, а через четверть часа — ровно когда всё уже закончилось — вернулся с припасённым ящиком шампанского. Довольный Бестужев-Рюмин вышагивал позади него и гордо нёс длинную упаковку пластиковых стаканчиков. — Александр Павлович, Вы же… выпьете с нами? — процессия приблизилась к небольшой группке, состоявшей из Александра, Николая и Милорадовича, которые смеялись как дети и отряхивали друг друга от снега. — Конечно! — Обернулся Александр, снял перчатки и, разорвав упаковку, сам стал раздавать всем тару под шампанское. Когда отхлопали пробки и все стаканы были полны, Александр поднял руку в жесте, означающем тишину, но его можно было и не делать, потому что все замолчали сами. В этот момент из соседней ёлки буквально вывалился Трубецкой. Со словами «весело тут у вас, конечно». Сергея Петровича начали свободными от стаканчиков руками отряхивать от снега и хором уговаривать, что его просто не заметили в пылу битвы. И только один Кондратий Рылеев загадочно улыбался, потому что он один знал, как всё было на самом деле. Он давно мечтал втихаря извалять Трубецкого в снегу, а Новый год — именно то время, когда сбываются мечты. Когда почищенный от снега Трубецкой занял место в круге, Александр, наконец, поднял свой бокал, точнее, стаканчик. Вокруг сияли разгорячённые бегом и морозом лица. — Настоящая и самая важная победа — это победа над собой. Мы здесь, мы вместе. Мы смогли услышать друг друга и пожать друг другу руки. А значит, сегодня мы все победили. За нас, ребята! Виктория, ура! — Ура!!! — грянула толпа в ответ, поднимая стаканы над головой. Вдали загремели салюты. Часы пробили ровно двенадцать раз.