Яхонтовые хризантемы

В голове расцвели воистину ужасающие в юдоли скорби мысли — по-своему глубокие и тихие, пока Япония целовал холодные руки. Его уста, бледные и совсем как первый снег, причиняли невыносимую боль юноше, что не смел и с места сдвинуться, не то что оттолкнуть того. — Ну же, покажи мне имя, обнажи белёсую спину, на которой оно красуется… — шептал всё Хонда, пальцами пробегая по младой и атласной коже, так жаждущей жаркого да спасительно-губительного тепла. Японское одеяние — его синь превзошла своим оттенком и небесную даль — скользило по плоти корейца, обнажая самые потаённые закоулки тела, давно израненного бесчисленными войнами и наказаниями. Да, он помнит: на этой груди и на этой спине расцветали яхонтовые хризантемы, упиваясь кровью страны. — Да пошёл ты… — процедил сквозь крепко сжатые зубы Корея, не глядя на японца, в особенности в его глаза, схожие не иначе как с бездной. Она затягивает. Им даже не успевает «насладиться» тишиной, что, проникая во внутрь людской оболочки, заставляет все внутренности сжиматься от какого-то тошнотворного страха. Ведь он знает, что с ним будет за эти легковесные, но пропитанные пылкой ненавистью слова. Ощутив, как чужие пальцы, умеющие причинять лишь боль, вцепились в его обсидиановые власы, сильно зажмурился. Сколько бы не пытался убедить себя в обратном, сильнее всего Ён Су всегда боялся боли. Но отчего-то, видимо, всему виной тяжёлый и скверный — по мнению Кику — характер, не переставал так себя вести, постоянно «кусаясь». — Ты опять разочаровываешь меня, Ён Су… — тяжело выдохнув, опалив тем самым ушную раковину Кореи, шепнул Хонда тоскливым и весьма безразличным голосом. Хотя им он тотчас заставил парня покрыться ознобом и захлебнуться вдруг нахлынувшим ужасом. В следующую минуту излюбленные цветы Японии стали расцветать на деревянном полу, прорастая вместе с тем на лице юнца — то были давно знакомые пятна крови, вкус которой теперь слишком ясно ощущался во рту. Тем временем Хонда всё говорил, чуть ли не крича, о том, какой он неблагодарный, но Корея предпочёл слушать собственные мысли, а не речи этого безумца. «Мразь ты, Япония, всё-таки Китаю следовало бить тебя в детстве». Остановился лишь тогда, когда насытился своим превосходством и полной беспомощностью Кореи, во всяком случае, так уже много лет считает сам Им Ён Су, не веря ни во что другое. Иначе и быть не может. Дёргано слизнув языком у краешка рта капли крови, медленно выплюнул ему с обвинением: — Ты не меняешься! Как был мразью, так ею и остаёшься! Что, нравятся мои страдания, да?! Следующее, что помнил кореец, было вполне привычной для него картиной: Кику перевернул брата на спину, а после, поглядев затуманенным пеленой взглядом, впился в губы паразитическим поцелуем. Юноше всерьёз казалось, что Хонда душит его, терзая окровавленным поцелуем этими мерзкими и отвратными устами. Как омерзительно. — Ты ошибаешься, Ён Су. Опять. Как же ты глуп, мой фудзи… Окончательно избавив Корею от кимоно, пробежал осторожно пальцами по лопаткам, спускаясь ниже, и эти касания приносили с собой не иначе, как арктический холод. Честно говоря, Япония определённо был выточен из него. Он с неведомой ему нежностью обвёл японские иероглифы, читая одними лишь губами своё человеческое — что было странно — имя «Кику». Право, Корея был отмечен этим давно отвратительным на слух языком, что пугающим голосом шептало: «Собственность Японии». Это было клеймо, высеченное жестокой судьбой острием катаны. «Я глуп? Верно… Всё подписывал невыгодные для меня договоры, которые в конечном итоге привели к тому, что и вздохнуть не могу без разрешения этого ублюдка… Я и впрямь наивный, раз доверился ему, теперь расплачиваюсь за это». Зарывшись носом в шею Кореи, вместе с тем крепко обняв, Хонда ощутил дурманящий цветочный фимиам, что вместе с тем убаюкивал тлеющую душу. — Ты мой, Ён Су, так велит судьба; мы связаны красной нитью, что сплелись в иероглифы на наших телах. Ты мой с тех пор, как метка обожгла твою спину, явив агонические муки. Он вновь пьёт отчаяние из его уст, вырывает словно бы рукой сердце и душу, и парень уже совершенно ничего не понимает, лишь желает заснуть вечным сном. Им Ён Су сходит с ума, пока Япония оплетает сетью пальцев, окроплённых кровью, имя. Да, верно, такова участь Кореи.