***
— Когда я увидел этого эстонца, служившего в СС, то подумал: «А ведь его отец мог воевать против моего двадцать пять лет назад». Юрген оказался толковым парнем. И весьма везучим: когда он служил в эстонском батальоне «Викинга» подбил два русских танка во время их наступления летом сорок третьего, вырвался из котла, где был «Викинг» зимой сорок четвёртого, и выжил во время боёв лета-осени того же года, когда русские пришли в Эстонию во второй раз, — говорил Фалькенберг, сидя у огневой точки, рядом стоял пулемёт MG-34. Он охотнее рассказывал своим товарищам о сражениях во Франции, Северной Африке, Средиземноморье и Финляндии, нежели о мясорубке в России. «Интересно, что стало с сестрой фон Риттера, с которой я общался после Сталинграда? Анна была смелой девушкой, раз уж попросила меня рассказать честно, как погиб её брат», — размышлял он. — Однако вы сами только что рассказали нам, как ваш отец, отец Шальберга и друг вашей семьи вместе со своим деверем воевали против эстонцев и латышей не меньше, чем с красными, пришедшими в Балтию. Да и раньше вы относились к местным жителям тех стран не лучше колониста, — ответил ему легионер Жюльен Савен. Полуфранцуз-полуиндокитаец, весной 1945-го он был вынужден бежать в Китай, спасаясь от репрессий японцев против французов. Потеряв родителей, он прибился к легионерам и затем записался на службу в Иностранный Легион. Для своих товарищей полукровка выступал переводчиком и чем-то вроде гида. Фалькенберг был уверен в преданности Савена с того момента, когда тот показал ему свой нательный католический крест со словами: «Если французы относятся к нам презрительно, то Вьетминь убьёт и нас, и нашего Бога». — Это верно, Жюльен. Но тут я хотел рассказать тебе о том, что вечных врагов не бывает. Посмотри на меня и посуди сам: не прав ли я? Люди могут измениться. Я начал понимать кое-что именно в первые два года службы легионером, — здесь Кристиан вспомнил о том, как обращались с ним сержанты во время учебки в Сиди-бель-Аббесе. «Однако это было в какой-то мере справедливо: в войну я относился к тем жителям Советской России, надевшими нашу форму, не лучше, чем к отбросам. Теперь же я на их месте». — А про Юргена я рассказал, потому, что он похож на моего друга Тома. Кстати, вот он и Шальберг. — Как прошёл осмотр, Фридрих? — спросил последнего Кристиан по-немецки, потом повторил на французском. — Всё поряток, мы с Томасом остафили молодых, пусть они наблюдают. И если вьет придёт, то мы фстретить его наготофе, — французский у Шальберга был на ужасном, в лучшем случае на разговорном уровне, в отличии от его греческого и латыни, которые ему вообще не пригодились в Легионе. Выходец из семьи балтийцев, Фридрих Шальберг служил в СС, записавшись добровольцем в январе 1941 года. Впервые он понюхал пороху в Греции, где его батальон наступал против греков и англичан у перевала Клиди. Дальнейшие три года были проведены в различных краях: Восточный фронт, Балканы, Италия, Франция. До вербовки в Легион он скрывался. Кареглазый и темноволосый, он больше напоминал француза, нежели Фалькенберг. — Да, Курт и Герберт будут пока часовыми. Смотрю, ты с Савеном время зря не терял, — ответил Тома Андре, которого часто называли «Томасом». Настоящее его имя было Томислав Андрич. Как и Кристиан, Тома был в Сталинграде, служа в пехотном полку Вермахта, набранном из хорватских добровольцев. Незадолго до окружения Томислав получил ранение, когда спасал своего лейтенанта Стефана Рибара. Участие в Сталинградской битве сблизило Кристиана и Тома, когда они познакомились в алжирской учебке, несмотря на разницу в происхождении — немец был сыном офицера, служившего после войны во Фрайкоре, ушедшего на гражданку в двадцать третьем году, а вот хорват был из крестьянской семьи, где отец воевал в России и Италии, вернулся домой и сразу начал мирную жизнь. Но это будет сильно позже, а вот тогда, после отправки в тыл, Томислав лечился в госпитале. Затем — перевод в хорватскую пехотную дивизию Вермахта, воевавшую против партизан Тито и сербских четников Михайловича. «Что у нас, что здесь мы боремся с партизанами. Их сущность нигде и никогда не меняется. Здесь мой опыт может пригодиться в лучшем случае лишь частично», — говорил он товарищам. Во Францию он бежал в первые месяцы после войны. Стал легионером из-за безысходности. — Да, — кивнул аджутан. — Рассказывал о том, что было со мной семь лет назад в Эстонии. И про того эстонского добровольца, с которым я познакомился. — Ты уже мне про него уже рассказывал. Савен добавил: — Да, интересно, господин аджутан, однако у нас есть и дела служебные. Не стоит забывать о них, — он начал чистить свою «Спрингфилд 1903». В отряде Жюльен занимал должность снайпера.***
Курт Земмлер и Герберт фон Штайнер стояли в траншеях в дозоре. Кроме них, ещё несколько человек были часовыми: легионеры и местные ополченцы. — Видишь вьетов? — спросил Земмлер. — Не вижу, — ответил Герберт. — И я не вижу. А они где-то рядом, — Курт как-то вспомнил детство, когда услышал впервые слово «партизан». Они убили его отца, служившего в «Организации Тодта» на Восточном фронте. Курт, несмотря на молодость, доказал, что является толковым бойцом, как и его друг Герберт. «Скоро будет три года со дня отправки, а война ещё продолжается», — размышлял Земмлер. Фон Штайнер бросил взгляд в сумерки и подумал: «Будет ночь с красивыми звёздами, под которыми могут умереть люди из обоих лагерей. Господи, если битва будет, дай нам храбрости и надежды на победу». Будучи «авантюрным сердцем», юноша ушёл в Легион, когда ему было семнадцать. — О чём думаешь, поэт? — поинтересовался Курт. — Да так, о звёздах, — дал уклончивый ответ Герберт. Земмлер собрался ответить ему, но тут они оба услышали шорох. Этот шум издавал человек. Вскоре появилась фигура в белой крестьянской рубашке. Были видны поднятые руки. — Не стрелять! — на ломаном французском начал говорить вьетнамец. — Стойте, — Курт на точно таком же вьетнамском дал команду местным не стрелять в сдавшегося. «Это повстанец», — определил он. Местные ополченцы уже хотели убить перебежчика, только приказ легионера помешал им это сделать. «Они бы ему с радостью вспороли живот или расстреляли. Оно и немудрено, ведь здешние крестьяне являются католиками. Красные их убивают», — раздумывал Герберт. От некоторых военных он слышал истории о том, что делают коммунисты с людьми, у которых «неправильное» классовое происхождение или мировоззрение. Слышал, но никогда не видел. Однако верил этому. — Не стреляйте! — повторил он. Лицо одного из ополченцев словно говорило: «Я бы тебя убил, но мне не дают это сделать. А жаль». — Отведите его к Бланшару. — приказал Курт двум легионерам. — Пленник может что-нибудь рассказать.***
Допрос происходил в хижине. Обстановка в ней была достаточно скромной, а на стене висело католическое распятие. — Говори, кто будет атаковать нас, — Бланшар говорил с пленником по-вьетнамски. Антуан часть своей жизни провёл в Индокитае и порядочно овладел языками местных. Пленник сначала назвал своё имя. Его звали Данг Лан Туань. — На вас пойдут два батальона. Они — одни из лучших воинов. Свирепые и храбрые, — ответил перебежчик. — Почему ты сбежал? — спросил лейтенант. — Потому что я навоевался, нгай, — признался пленник. Внешне он выглядел достаточно молодым, но вот глаза был почти как у старика. Речь пленного выдавала в нём не обычного крестьянина, а интеллигента. — Мне всё равно, попаду ли я плен или вы меня отпустите. Хочу просто выжить. «Он устал от войны и рассчитывает на мою милость. Недаром он обращается ко мне, словно к вьетскому аристократу. Не врёт ли он?» — Бланшар всматривался в пленного, внешне казавшегося спокойным. — Когда будет наступление? — поинтересовался офицер. — Через несколько часов. — Могу ли я тебе доверять? — Можете, нгай. — Теперь ты стал пленником французской армии и будешь носить наши вещи, — французские войска часто использовали местных как проводников и носильщиков, следя за ними. Лейтенант считал, что стоит брать на службу вьетнамцев и для военной службы, не делая при этом различий в вероисповедании. «Какая разница — буддист ли он, католик, адепт Каодай или Хоахао — главное, что они все сражаются с общим врагом», — записал в своём дневнике Антуан. Лейтенант приказал отвести Туаня подальше. «Нас — взвод легионеров да ещё рота ополченцев, которые ходят с винтовками, из которых стрелял мой отец в Великую войну. Да, они будут держаться до последнего, но я не уверен, выстоят ли они? Соберись, Бланшар, и будь спокоен», — в голове Антуана вертелись эти мысли. Он приказал своим людям окопаться и ждать наступления.***
— Как в старые добрые времена, да, Тома? — слегка улыбнулся Фалькенберг, приготавливая свой BAR. — Почти. Дома партизаны в основном заботились о том, как бы улизнуть от нас, вас и итальянцев. Когда они наглели, то нехило получали и запоминали урок, пока не принимались за старое, — хорват заряжал МР-40, держа во рту сигарету. — Не злоупотребляй дымом. Вредно как для здоровья, так и для боя — ты так показываешь вьетам, откуда стреляют. — Ты прав, Кристиан, но отчего бы не закурить перед тем, как мы будем поддавать огонь в огромных количествах? — пошутил Тома. Немец издал смешок. — Когда вьеты придут, то их встретят очереди из пулемётов и автоматов. Если особо удачливые добегут — будем драться в рукопашной. Помню, отец рассказывал как его друг фон Юкскюль лично повёл свой полк Ландесвера на большевиков. И ему удалось выжить. До войны Кристиан не особо обращал внимания на рассказы отца о войне в Балтии, но, познакомившись со Шальбергом после Второй мировой, который был сыном ландесверовца, начал вспоминать об этом. — Друг вашей семьи был везунчиком. — ответил Тома. — Да, но стал после этого передвигаться на коляске. Фридрих, твой «Штурмгевер» готов? — спросил аджутан. — Да, он всегда готов, — сказал по-немецки Шальберг, носивший с собой StG-44. Фон Штайнера и Земмлер же были вооружены М1 «Гаранд». Кристиан поинтересовался: — Какое на этот раз латинское изречение ты хочешь сказать, Фридрих? — Vivere militare est. — Лучше и не скажешь сейчас. Вдали стала видна толпа бойцов Вьетминя, бегущая в бой и по позициям обороняющихся стали стрелять миномёты. — От судьбы не уйдёшь, — произнёс Тома.***
«Тиен-лен!» — — орали вьеты, которых не страшили ни пулемётные очереди, ни обстрелы из миномётов, ни мины, щедро рассыпанные у них на пути. MG-34 и FM 24/29, установленные на флангах, простреливали вокруг всё, что видели их расчёты. — Огонь! — приказал Фалькенберг, открывший огонь из своего пулемёта. Несколько вьетнамцев, бежавших впереди, упало, обливаясь кровью. Глаза Кристиана словно говорили: «Смотрите, как сражается и умирает пехота Иностранного Легиона». Коммунисты отстреливались из СКС, японских винтовок, французских трофейных автоматов, однако все понимали, что рукопашной схватки не избежать. Савен выбрал себе целью одного из вьетнамцев, который был похож на офицера или политрука красных, и нажал на спусковой крючок. Фигура вдали упала. Тома стрелял из пистолета-пулемёта, лишь изредка перезаряжаясь в укрытии. «Почти как осень сорок четвёртого. Тогда тоже не считались с потерями», — он вспоминал о наступлении красных партизан в Югославии после прихода Красной армии на Балканы. Герберт и Курт, находившиеся рядом с ополченцами, отстреливались из карабинов. Шальберг выпускал из штурмовой винтовки короткие очереди, разившие повстанцев. «Это только начало. Придут ещё», — понимал он. — Вызываю срочную авиаподдержку, приём! — кричал Бланшар в трубку американской полевой рации. — Пока что все самолёты заняты, враг наступает по всем направлениям. Держитесь сами, — ответили лейтенанту. «Чёрт!», — мысленно выругался он, однако быстро стал спокоен. Антуан, держа в руках «Томпсон», ринулся к своим подчинённым, ведущим отчаянную перестрелку. Возле фон Штайнера погибло два союзника из местных: молодой парень и мужчина в годах. «Видимо, это отец и сын, — подумал Герберт. — Надо постараться не присоединиться к ним». Он продолжал вести огонь. Земмлер, перезаряжаясь, ругался во весь голос. «Местные любители Иисусика дерутся-таки неплохо, лучше, чем я думал», — Курт скептически относился к религии из-за детства, проведённого с матерью-фанатичкой. — Отходим на вторую линию окопов! — приказал лейтенант, ведя встречный огонь вместе с легионерами, находившимися рядом с ним. Савен, услышав это, передал приказ местным католикам. Они выступали в качестве арьергарда, который поддерживали пулемёты. Мало-помалу прикрывающих становилось всё меньше. Когда отделение легионеров вместе со взводом католического ополчения дошли до второй линии, то аджутан бегло осмотрелся, чтобы сосчитать потери. «Из наших погибло пятеро, а союзных вьетов — в два раза больше». Но на размышления времени не было: коммунисты пошли в рукопашную. — В штыковую! — приказал Фалькенберг. Защитники отбивались штыками, ножами и прикладами. Тома врезал прикладом автомата в лицо вьетминевцу, вооруженному винтовкой со штыком. Сильный удар превратил лицо его врага в кровавое месиво. Шальберг выстрелом в грудь свалил нападавшего и затем добил его сильным ударом приклада. Савен выхватил пистолет и принялся отстреливаться от врагов. Аджутан хладнокровно избивал вьетнамца прикладом пулемёта. Подскочивший к нему сзади повстанец хотел было заколоть немца, но тут послышался рёв, и коммунист упал замертво, пронзённый холодным оружием. Тот самый ополченец со злым лицом подоспел вовремя, после чего яростно бросился на вьетов, подбежавших слишком близко. Земмлер и фон Штайнер орудовали штыками. Совсем рядом послышались выстрелы: лейтенант прислал на подмогу отделение легионеров и взвод союзных ополченцев, которые присоединились к рукопашной схватке. «Их помощь весьма кстати», — думал Фалькенберг, переводя дух после боя. — Наши рувенцы прибыли, — сообщил Тома Кристиану. — Да, — ответил аджутан. Их смуглые лица были искажены яростью боя, они усердно работали оружием, чтобы отразить наступление. В их полку значительная часть рувенцев в прошлом являлась членами фашистских организаций вроде «Дружины» или «Союза рувенских национальных легионов». «Дважды легионеры, но впервые на настоящей войне. У себя дома они дрались на улице с коммуняками или дружинниками, — так о них однажды отзывался Тома. — Дружинники же напоминают мне наших усташей: тоже резали сербов за милую душу и тоже самое делали с греками. В боях с партизанами дружинники не сдавались и дрались до последнего, ибо понимали, что щадить их не будут». Говорили, что одним отделением, где служили легионеры-рувенцы, командует бывший лейтенант рувенской царской армии, занимавшейся в войну борьбой с партизанами. Сражения с Вьетминем были для многих из них далеко не первой войной. В годы монархии эти движения враждовали друг с другом, что передалось им и в Иностранном Легионе. Однако эту враждебность постоянно гасили в зародыше офицеры и сержанты, так как это разлагало дисциплину. Защитникам удалось отбиться, однако это была первая волна, что понимал и Бланшар, стоявший рядом с полевой рацией. «С большим трудом удалось выстоять. Следующая атака может быть последней», — размышлял он. — Доложите о потерях, Фалькенберг. — Пять легионеров у нас и пятнадцать союзных вьетов, господин лейтенант. Это касается моего отделения. Думаю, у других положение не лучше, — ответил аджутан. — Ясно. Готовьтесь к «игре на бис», — затем Бланшар пошёл дальше.***
— Хорошо, что остались патроны. Жить можно, — сказал Тома, приводивший в порядок пистолет-пулемёт. «Слава Богу, дали именно «девятки», которые подходят к «шмайссеру». А то когда давали английские патроны того же калибра, то невозможно было нормально стрелять — ломались или заедали». — Ты прав. Всем привести в порядок оружие, — приказал аджутан. — Мы есть почти как ветераны Пелопонесской войны, которые пошли воевать дальше. Заниматься тем, что лучше всего умеем. — философски заметил Шальберг. — Оно и понятно. Возвращаться к мирной жизни среди руин и нищеты лично для меня было таким себе удовольствием, — ответил Фалькенберг. — Чего бы не постараться повоевать? — Если бы я был в твоей ситуации, то вкалывал бы на стройке, — произнёс Тома. Легионеры стояли в окопах, усеянных мёртвыми коммунистами. Запах был просто отвратительным. Впрочем, ветеранам войны было не впервой. Через пару часов начался «момент истины». И снова стали видны настоящие «живые волны» наступающих вьетов. — Снова вызываю авиаподдержку, приём! — повторил Бланшар в рацию. — Запрашиваю также подкрепление, приём! — Вас понял, ждите, — услышал лейтенант. Десять минут спустя в воздух поднялась пара «Grumman F6F Hellcat», на крыльях которых были видны «канистры». Пилоты сбросили их на наступающих. Поднявшееся до небес пламя напалма охватило коммунистов. «Получите, красные», — мстительно подумал Савен. «Пахнет жаренной свининой», — посчитал Фалькенберг. — Огонь! — снова приказал он. И также, как и два часа назад, разразился шквал кинжального огня, косившего врагов.***
В небе гудели трофейные Ju-52, слово это был не Индокитай, а Европа начала сороковых. В одном из этих нескольких самолетов находились несколько человек, о которых сейчас и пойдет речь. Гаспар Гарсиа, двадцативосьмилетний полуфранцуз-полуиспанец, представлял из себя смуглого, кареглазого парня, но с золотистыми волосами, доставшимися от матери-француженки. Его боевой путь начался еще тогда, когда он принял участие в движении Сопротивления, где его научили обращаться со взрывчаткой. После войны он пытался построить мирную жизнь, однако прошел через крушение брака — жена забрала ребенка и уехала к родителям. «Не сошлись характерами», — позже говорил он. В Индокитай Гарсиа приехал в начале 1950-го года, так как не знал, что ему еще делать. Второй, тридцатидвухлетний Элиотт Гофф-Симон, был достаточно невысок ростом, имел темно-коричневые волосы и контрастирующие с ними светло-голубые глаза. Вернее, всего один глаз — второй он потерял, когда был пойман в 1944 году Гестапо, будучи участником движения Сопротивления. Выдержав пытки, он смог сбежать прямо из кабинета офицера, убив его перед этим. В начале войны он служил в бронетанковых войсках, даже имел на счету несколько подбитых немецких танков. Несмотря на увечие, записался в парашютные войска и отправился в Индокитай уже в 1947 году. Третий, Патрик Курсель, высокий, с пшеничного цвета волосами и светло-карими глазами, он был самым молодым из всех четверых друзей — всего двадцать пять лет. Несмотря на достаточный возраст, во Второй мировой он не участвовал — подкосила болезнь. Однако отправился в Индокитай в 1946 простым рядовым. Их командиром был капитан Жерар Шарпантье, тоже находившийся здесь. Ему было тридцать семь, но отчего-то он до сих пор задержался в звании капитана. Хотя, если вспомнить, что он в лейтенантах проходил всю Вторую Мировую, то, с другой стороны, удивляться нечему. Это был подтянутый, среднего роста человек с овальным лицом, заросшим густой окладистой бородой, и слегка взъерошенными черными волосами. Корме этих четверых, в самолете находилось еще одиннадцать человек. — Проклятье, — выругался Элиотт. — Никогда бы не подумал, что буду летать в самолетах этих чертовых бошей! — Технику нужно использовать, если она качественная и работает, — резонно ответил Шарпантье. — К тому же, мы бошей все равно победили! Смотри на это как на трофей, — радостно усмехнулся Гарсиа. — Победили, победили, — угрюмо пробурчал Элиотт и издевательски посмотрел на друга. — А перемирие в Компьене? Позор тебе, республиканец, — прибавил он. Его единственный глаз сверкнул в тусклом свете кабинных лампочек. Шарпантье глянул на светящийся циферблат трофейных немецких часов. — Через пару минут высаживаемся, — сообщил он. — Примерно в полукилометре от наших. Через короткое время раздалась команда: «На выход». Парашютисты, один за другим подходя к самолетной двери, прыгали прямо в ночь.***
— Нас зовут, как пожарников — тушим, пока не стало ещё хуже. Там, внизу, вовсю идёт концерт, — предположил лейтенант Пьер Ренар. Во время оккупации он был участником «фронта за линией фронта» — в сорок четвёртом его забросили в качестве парашютиста в Южную Францию, где он стал командовать отрядом «маки», влившимся после освобождения во французскую армию. У него было широкое лицо, чёрные взъерошенные волосы и голубые глаза. — Для нас этот бой далеко не первый. И не последний, — лицо су-лейтенанта Тьерри Карона выражало безразличие. Будучи неполных восемнадцати лет, он присоединился к «маки» весной сорок четвёртого, так как хотел приключений и отойти от скучной деревенской жизни. Отважно сражался, лишних вопросов не задавал и зарекомендовал себя толковым бойцом. После освобождения остался в армии. Одним из первых отправился в Индокитай. Кудрявые чёрные волосы, карие глаза и простое широкое лицо делало Тьерри типичным французом из глубинки. — Ты прав, — ответил Ренар. — Разве что надо постараться, чтобы не вышло, как на 4-й колониальной дороге. Единственное, за что стоит благодарить вьетов — за утрамбование стольких бошей в Легионе тогда, — криво улыбнулся Пьер, показывая коронки на местах выбитых гестаповцами зубов. — От победы какая-то польза есть: мы летим на их самолётах. И они за нас воюют, а не наоборот, — сказал аджутан Люсьен Кутар. В молодости он участвовал в кампании в Норвегии сорокового года и прошёл тот же путь, что и их командир. Темноволосый, с узким лицом и ростом чуть выше среднего, Люсьен был отличным солдатом. — Кутар прав. Мы победили и имеем право на трофеи, — заметил Тонен, — Скоро высаживаемся, парни! Готовьтесь! — приказал он, двадцативосьмилетний капитан колониальных парашютистов, облачённый в смесь камуфляжа американской морской пехоты и британской армии. Тонен убрал свой красный берет, положив его в карман. Высокий, стройный взъерошенный брюнет с квадратным лицом и голубыми глазами, он представлял собой воплощение героя с плаката. Сын кузнеца, сбежавший в Англию на рыбацкой лодке ещё летом сорокового года, он начинал рядовым под флагом Лотарингского креста. Воевал под командованием Кёнига, а затем в армии де Латра. В кровопролитных боях в Северной Африке и Италии Даниэль получал звания, которых ему было бы очень сложно достичь в мирное время. Во время «Драгуна» Тонен стал лейтенантом прямо на поле боя. После освобождения решил оставаться военным, поскольку не видел для себя иных перспектив. И болезненно наблюдал за тем, как различные мальчуганы из военных училищ, вызубрив учебник, получают звания, за которые Тонен расплачивался кровью и потом. Поэтому он принял решение — служить там, где воюют по-настоящему, и стал офицером парашютных войск. В Индокитай отправился в 1946-м. Молодой парашютист Антуан Д’Ирви готовился к прыжку. Когда в Европе началась Вторая мировая, Д’Ирви было десять лет. Через год в его родной Руан вошли немцы. Поначалу было тихо, однако со временем оккупация ужесточилась: Антуан видел, как происходили аресты заложников и слышал имена людей, которых расстреляли немцы. «Эти гады расстреляли моего дядю Робера после того, как его взяли в заложники. Правильно бошей гнали до Берлина. Жаль, русские опередили нас». Спустя шесть лет после окончания войны горечь в его сердце ещё чувствовалась. Антуан хотел быть военным, чтобы продолжить семейную династию: его отец был бойцом «Свободной Франции», а дед — ветераном Великой войны, и так шло через поколения. После окончания Сен-Сира, Д’Ирви отправился добровольцем в Индокитай. Привлекательное узкое лицо, слегка взъерошенные волосы и голубые глаза — так выглядел рядовой. Он хоть и был молодым, однако достойно проявлял себя в сражениях, подстать отцу и деду. Антуан боготворил Тонена, считая его похожим на своего отца, беспрекословно подчиняясь его приказам. «На выход», — послышалась команда, и парашютисты попрыгали один за другим, чтобы помочь своим соратникам «внизу».***
Прыжок. Какой он был по счету, Шарпантье не знал, так как не следил за этим. Соревнование из разряда «кто больше прыгнул» он считал мелочью, на которую не стоит даже тратить времени. Пролетев какое-то недолгое время, он дернул за кольцо. Парашют с шелестом раскрылся. Капитан принялся разглядывать окрестности, над которыми находился. Из-за темноты мало что можно было увидеть, кроме высокой, в человеческий рост, травы. «Рискованно, — думал Жерар. — Нас вполне могут поджидать внизу вьеты. Обидно будет приземлиться прямо на их штыки». Подняв голову, Шарпантье принялся рассматривать горизонт, покрытый дымкой. Конечно, там тоже мало что можно было разглядеть. Однако джунгли было видно. «Проклятье, — размышлял он. — Места здесь не такие ужасные, есть в них какой-то шарм. Если бы не вьеты. Устроили тут анархию и беспредел. Так, что-то я отвлекаюсь», — сам себе напомнил Жерар и поглядел на землю. Потянув за стропы парашюта, он заскользил наискосок в воздухе и мягко приземлился. Тотчас же избавившись от парашютных лямок, он тут же взял наизготовку МАТ-49 и принялся выжидать, когда все его бойцы окажутся на земле. «Вторая рота тоже пошла», — понял он, глянув на небо, в котором еще маячили купола парашютов. Прямо перед ним приземлился еще один человек. Вернее, он едва не упал капитану на голову, если бы тот не откатился в сторону. — Дьявол тебя раздери, — недовольно произнес Шарпантье, — ты за траекторией полета следишь? Выбравшись из-под купола парашюта, офицер присвистнул: — Даже удивительно, капитан, и ты здесь. Здорóво! — А-а, вот с кем я должен идти! Приветствую, Даниэль, — усмехнулся в ответ Шарпантье, хлопая приятеля по плечу. — Прям как в прошлом году. — Да уж, — вспомнил Тонен. — В очередной раз показали мы этим вьетам, чего стоят парашютисты. — Прекрасный день, чтобы пострелять в коммунистов, не правда ли? — пошутил Жерар. — И прекрасная ночь, достойная дня. — усмехнулся Даниэль. С Жераром он познакомился в первый год Индокитайской войны. — Отлично, — произнес Шарпантье. — Твои бойцы все уже на месте? Тонен поднял голову. В небе было чисто, только звезды еще мерцали. — Все приземлились, — произнес он. Жерар в это время склонился над картой, подсвечивая себе небольшим карманным фонариком. — Отсюда, — негромко сказал он, — до точки назначения примерно полкилометра. Лучше нам добраться до рассвета. Тонен взглянул и часы и кивнул: — Проверим своих и выдвигаемся.***
Парашютисты двигались прямо через заросли высокой травы, о которую можно было запросто порезаться до крови. Впрочем, это было меньшее из зол, в отличие от возможности наступить на мину или угодить в засаду вьетнамцев. Однако, на удивление, все было тихо, как никогда, только трава шелестела под ногами. «Фортуна решила повернуться к нам лицом, — размышлял Жерар, держа МАТ-49 наготове. — Однако это значит, что потом она повернется задом. И, судя по всему, скоро. Хорошее не длится долго». Но ничего не происходило. Тишину нарушали разве что шаги и шепот разговоров. Вскоре Тонен дал приказ остановится. Шарпантье сделал тоже самое. Бойцы заняли круговую оборону. — Вижу линию окопов, — сообщил капитану один их его солдат. Жерар достал бинокль. Пространство перед окопами было сплошь усеяно трупами, лежавшими в разных, даже иногда неестественных позах. — Выходим. Рядовой, предупреди их, — Жерар кивнул в сторону линии обороны. — Как бы они нас всех не перестреляли по ошибке. Солдат отдал честь и двинулся вперед. Через некоторое время обе парашютные роты вышли к своим.***
Тем временем легионеры и их местные союзники всё ещё отстреливались от «живых волн» вьетнамцев. Даже несмотря на сброс «канистр», врага меньше не становилось. Также, как и не уменьшалась его решительность. Кристиан скосил нескольких вьетов, которые почти приблизились к окопам, чуть дальше него погибло несколько легионеров, которых сразили выстрелы. Фридрих вел огонь короткими очередями, периодически высовываясь из-за укрытия. Тома делал тоже самое. Герберт и Курт отстреливались из своих карабинов. И снова огонь защитников вместе с обстрелом из миномётов помогли выиграть время для отброски этой «живой волны». Но что будет, если через некоторое время придёт новая? Вдали был слышен шум транспортных самолётов. «Наши «тётушки Ю». В этом мае будет уже шесть лет, как война закончилась, а они всё ещё служат французам», — подумал Фалькенберг, подняв голову во время небольшого затишья. — Видишь, подмога пришла. — сказал Тома аджутану. — Ставлю пару бутылок местного рома на то, что это парашютисты. — Парашютисты. Ангелы небесные, — произнёс нараспев Герберт. — Ты так будешь скоро оплачивать наши пьянки в Ханое, — ответил Фалькенберг. — Предлагаю другое — если выживем, то попытаемся добиться перевода в парашютные войска. 1-му парашютному нужны люди после осени прошлого года. Почему бы и не попытаться? — Да ты сбрендил. Ты же весьма осторожный, не хочешь лезть в пекло, — не поверил Тома. — Слушай, мы здесь и так в пекле, какая разница — будем ли мы десантироваться туда или изначально стоять там? — ответил Кристиан. — Это всё заманчиво, но нам сначала надо не подохнуть в этой заварухе, — резонно заметил Савен.***
Когда парашютист доложил Бланшару о прибытии двух рот, то он обрадовался: «Нас не оставили. Отобьёмся». — Передай своим, что они могут идти к нам. И быстрее. — приказал лейтенант. — Есть!***
— Ошибка вьетов состоит в том, что они не расставили засады на нашем пути, чтобы сковать или даже уничтожить нас, — заметил Даниэль, глядя в бинокль. — Легко не будет, но шансы выиграть есть. — Ты спокоен, как удав, — сказал Шарпантье. — Узнаю тебя. — К сражению надо всегда подходить трезво, Жерар. Ты же командовал «маки» и знаешь, каково это. — Не читай мне лекции, дружище, — шуточно отмахнулся Шарпантье, — опыт у меня имеется. После этого Тонен ухмыльнулся и приказал: — Ренар и Карон, берите своих людей и идите к линии окопов — легионеры долго без нас не продержатся. Д’Ирви, твои парни должны прикрывать их. Даниэль положил бинокль и взял в руки МАТ-49. — Выдвигаемся, ребята, живее! Лейтенант Ренар шёл в авангарде подкрепления. Его солдаты вели огонь короткими очередями по вьетнамцам издалека из-за необходимости дойти до своих. Пьер обнаружил молодого француза в офицерской форме. «Он тоже повидал войну раньше», — подумалось парашютисту, но времени выяснять не было и он сказал: — Лейтенант колониальных парашютистов Пьер Ренар, с кем имею честь говорить? — Лейтенант Иностранного Легиона Антуан Бланшар, — ответил спокойно парень. — Вы как нельзя кстати. Вьеты готовятся к третьей атаке. Ренар кивнул и направился в сторону окопов. Карон и его солдаты шли рядом. Когда парашютисты добрались до легионеров, Ренар заметил рослого светловолосого парня в шлеме M1, отдающего приказы остальным. «Это, видимо, командир отделения». Когда легионер заметил лейтенанта, он отдал честь и представился: — Аджутан Кристиан Фалькенберг. «Наверняка бош, — подумалось парашютисту, — но по-французски говорит хорошо. Я уж подумал, не эльзасец ли он?» — Лейтенант Пьер Ренар. Затем лейтенант приказал: — Бойцы, занять оборону! Почти сразу после этого появился и Шарпантье. Парашютисты по отданному им ранее приказу принялись занимать позиции. — Обстановка, лейтенант? — обратился Жерар к Бланшару. — Вьеты готовятся к третьей атаке, — повторил тот. — Мои ребята уже на местах, — сообщил как бы между прочим Шарпантье. — Остается только не дать красным прорваться. Едва офицеры успели обменяться этими репликами, как вьетнамцы начали атаку. — Запаздывает у вас разведка! — бросил Жерар, приготавливая свой МАТ-49. Вьеты по-прежнему наступали волнами, не считаясь ни с какими потерями. Мины выли, после чего разрывались среди наступающих, взметая к небу комья земли и оторванные конечности. Ужасающие крики, вопли и мольбы, казалось, могли долететь до самих небес. Отчаянно били пулеметы и винтовки, вскоре к ним добавился стрекот автоматов и пистолетов-пулеметов. Все, кто находился в окопах, не жалея поливали свинцом надвигавшихся на них вьетнамцев. В этот раз атакующих было гораздо больше, чем раньше.***
«Ну что ж, вьеты, вы допустили ошибку, позволив нам дойти сюда. Пощады не ждите», — мысленно проговорил Тонен, идя в гущу боя, держа МАТ-49. Капитан парашютистов пускал короткие очереди по врагу. В унисон с ним заговорили пулемёты, автоматы и винтовки его солдат. Парашютисты не желали ни отступать, ни сдаваться. Карон невозмутимо отстреливался из карабина М1, изредка используя приклад. Ренар хладнокровно убивал вьетминьевцев из «Томпсона». Возле него пал один солдат. Аджутан Кутар и находившийся рядом ним Ренар вместе вели подавляющий огонь. Д’Ирви и его взвод брали пример со своих старших товарищей и с достойным упорством держали позиции. Антуан, как и его командир, не боялся идти в гущу сражения. Молодой лейтенант расстрелял напавшего на него вблизи коммуниста, вооруженного винтовкой с примкнутым штыком, и тот упал замертво, дергаясь в предсмертных конвульсиях. — Орей, Руа, ставьте пулемёт и поддайте им жару! — приказал Д’Ирви.***
Шарпантье был впереди. Это вошло у него в привычку еще тогда, когда он был еще лейтенантом, укрепилось за время время командования партизанским отрядом. Он лично участвовал во всех операциях и вел своих маки в бой так, как сейчас парашютистов. Возможно, именно поэтому он в своем возрасте оставался всего лишь капитаном. Вот и сейчас Шарпантье находился в гуще событий. Вьетнамцы волнами, не обращая внимания ни на какие потери, наступили на окопы, и единственной целью было не дать им пройти дальше. Гофф-Симон, Гарсиа и Курсель, а также солдаты-парашютисты не отходили от командира. Вокруг — то здесь, то там — вспыхивали выстрелы, стрекот которых не смолкал ни на секунду. Кругом падали, корчась от боли, бились в агонии, хрипели, ругались, катались по земле, пытаясь задушить, зарезать или даже загрызть друг друга. Приклады, кинжалы, штыки, голые руки и зубы — вса использовалось в качестве оружия. Это была смертельная схватка, коих было много за эту войну. Шарпантье старался держать врагов на расстоянии выстрела, но вскоре это перестало иметь какой-либо смысл — вьетнамцы ворвались в траншеи. Пришлось браться за холодное оружие — Жерар завладел штыком одного из коммунистов, проткнув его насквозь. Отчаянный вскрик боли потянул в ужасающем шуме схватки. — Посмотрите, как мы умрем! — заорал Элиотт, сбивая с ног какого-то вьета и наступая на него ногами. — Посмотрите, красные узкоглазые скоты! Вьетнамец отчаянно завопил, когда Гофф-Симон принялся буквально его топтать и избивать со всей яростью. Глаз Элиотта уже не просто сверкал, а пылал ненавистью. Курсель едва не отправился к праотцам, когда на него навалилось сразу пятеро юрких вьетов, но, к счастью, один из парашютистов, вооруженный трофейным карабином, накинулся на них, раздавая удары направо и налево. Трещали кости, мозги вылезали из черепной коробки, трупы глухо падали на влажную землю.***
— Получите, мелкие жёлтые ублюдки! — выругался Земмлер, схватив вьета за ворот рубашки и перерезав ему горло ножом. Карабин лежал где-то рядом, но искать его времени не было. Отдышавшись Курт через несколько секунд вскочил и расстрелял из своего «Кольта» другого повстанца, появившегося перед ним. Фон Штайнер заколол нападавшего штыком от десантного карабина. — Идите к аджутану, ему нужна помощь! — приказал по-вьетнамски двум ополченцам Савен. «Жаль, что в этом бою моя винтовка неуместна. Но бросать её не стану», — решил для себя полукровка. В этот момент Фалькенберг сражался против нескольких вьетов: те решили брать немца числом. — Подходите, вас я не боюсь! Русские в Сталинграде меня не взяли, а вы и подавно! — кричал по-французски аджутан. Вьетнамцы ничего не понимали, однако всё равно шли в рукопашную, как фанатики. Кристиан сбил с ног первого из них и хотел раздавить ногой ему лицо, но тут сзади подскочила пара повстанцев и накинулась на него. Фалькенберг смог быстро повалить одного из них и затем вступил в противоборство с другим. Тут послышались выкрики на вьетнамском и легионер понял, что это союзники. Бойцы ополчения штыками и ножами раскидали врагов и смогли спасти аджутана. «Я у них в долгу», — промелькнуло в мыслях Кристиана. Тома, расстреляв троих вьетминевцев в окопе, перезарядил автомат и подбежал к товарищам. Шальберг говорил изречения про войну на латинском, когда не бил или колол врагов.***
Возле капитана упало двое парашютистов, а его, словно заговорённого от пуль, никак не задевало. «Значит, Богу угодно, чтобы я отправил к праотцам ещё больше краснозадых», — Тонен не был особо ревностным католиком, однако полагал, что в его удаче на двух войнах есть заслуга и свыше. «Как в Италии, но там мы наступали», — подумалось капитану. Мало-помалу ход сражения стал обращаться в сторону защитников. «Если мы выбьем вьетов в траншеях перед нами — им здорово поплохеет». — Д’Ирви и Ренар, вы должны отбить передние траншеи! — приказал Тонен, — Мы вас прикроем! — Есть! — ответил лейтенант. «Он справиться, толковый парень, может пойти дальше», — капитан доверял молодому лейтенанту так же, как и офицерам, прошедшим войну. Затем Даниэль обратился к Бланшару: — Ваши люди готовы поддерживать моих ребят, когда они возьмут цель? — Да, готовы, господин капитан. — Вперед! — крикнул Д’Ирви. Антуан в окопах использовал штык от карабина и вонзил его коммунисту. Его аджутан Алессандри при возможности стрелял, однако прибегал и к ножу. Д’Ирви машинально застрелил двоих вьетов с винтовками, те повалилсь, словно подкошенные. Никто не желал сдаваться или отступать.***
— Думаю, аджутан, надо поддержать эту контратаку, — Бланшар наблюдал в бинокль за схваткой. — Берите своих людей, — приказал лейтенант. — Я пойду вместе с вами. — Есть! — Кристиан собрал своих товарищей после того, как они немного пополнили свой боезапас. Отделение Фалькенберга, оставшиеся в живых шесть человек, ринулись в поддержку парашютистам. Вместе с ними пошёл и остальной взвод легионеров вместе с ополченцами.***
Парашютисты Д’Ирви продолжали сражаться, убивать и умирать. Для второго годилось всё — штыки, руки или камни, главное — победить. Антуан прикладом ударил по челюсти бойца Вьетминя и тот упал с глухим стуком. Возле лейтенанта кругом были ошмётки тел, трупы и кровь, но это не страшило его. Стали слышны команды на французском и выстрелы — пришли легионеры. Шальберг вонзил штык от StG-44 в спину вьетнамца, занятого борьбой с парашютистом. Тома выпустил очередь в пытавшихся накинуться на него трёх вьетов, и они повалились навзничь. Фалькенберг избивал врагов прикладом от пулемёта, выстрелами добивая упавших — чтобы наверняка. Савен расстреливал коммунистов из пистолета и колол ножом тех, кто осмелился подойти слишком близко. Фон Штайнер и Земмлер били вьетов штыками. Лейтенант Бланшар косил их из «Томпсона». «Легионеры, они кстати — подумалось Д’Ирви. — Хоть и боши, но хотя бы они».***
— Поможем ребятам, — с этими словами Шарпантье и его «свита», выскочив из окопов со скоростью пуль, выпущенных из автомата, бросились на подмогу парашютистам Тонена. Солдаты Шарпантье последовали за своим командиром. Они налетели на вьетов, словно вихрь, сметающий вокруг все и вся. Переполненные яростью и ненавистью, они крошили коммунистов гранатами и автоматами, резали их всем, что могло резать, словно быков на скотобойне, не забывая осыпать самыми страшными ругательствами. Кровь лилась рекой, и казалось, что вся земля уже пропитана ей. Трупы можно было складывать в штабеля или строить из них баррикады. Ужас, кошмары и смерть были везде, куда ни глянь. В итоге парашютисты вместе с легионерами все же смогли выбить вьетов из линии окопов, отбросить их назад.***
— Вы смогли продержаться до нашего прибытия, лейтенант. Недурно, — искренне похвалил Тонен Бланшара, находясь в доме. Рядом был и Шарпантье. — Благодарю, господин капитан. Мы выстояли благодаря и местным ополченцам, коих было больше нас. Они тоже заслужили здесь славу. Возможно, этот случай подтвердит правильность идеи де Латра о «jaunissement» . — Оставим это нашим генералам. Лучше поговорим о другом. В Италии и вплоть до конца войны командиром моего полка был некий Бланшар. Он, случаем, не ваш родственник? — Так точно, он мой отец. Но в войну я служил в другой части, поэтому вы меня не видели. — Вот уж как выходит, служил под началом отца, встретил сына. В жизни много что бывает, — рассмеялся капитан. — Разрешите задать вам вопрос: вы и капитан Шарпантье знакомы ещё с войны? Вы похожи на двух друзей. — Нет, я служил в армии де Латра, а он был в «маки». Его опыт здесь не раз был полезен, верно, Жерар? — Не совсем, — ответил, протирая руками автомат, Шарпантье. — Точечные удары небольшими группами отличаются от местной «тактики». Однако могу сказать, что любой боевой опыт пригодится. — Здесь уже уместно пройденное мной в прошлой войне: сражения здесь стали масштабными. Эх, жаль эти слабаки-политики не желают поддерживать нашу армию как должно. Если бы это было, то мы разбили бы Вьетминь через полгода-год. И здесь настал бы мир, — с некой досадой произнёс Тонен. Он не был намерен упускать шансы на победу в Индокитайской войне, помня горький урок «Леа» , когда победа была почти достигнута, но ускользнула в последний момент. — Я знал Индокитай ещё в мирное время: в детстве мой отец получил назначение и командовал гарнизоном в Аннаме. Но часто мы ездили в Сайгон, — вспоминал Бланшар. — И соглашусь с вами, господин капитан: если Хо Ши Мин победит, то Индокитаю не видать мира на нашем веку. — Я бы поспорил, — произнес в ответ Шарпантье. — Шансов победить, конечно, у нас все меньше и меньше. Однако даже если так получится и нам придется уйти, то вьетам уже не с кем будет воевать. Должен получиться мир. Хоть какой-то, но мир. — Вот поэтому нам нужно победить. Чтобы не нужно было бы заканчивать начатое, — заключил Тонен. — Вне зависимости от исхода этой войны, когда-нибудь мы уйдём. Однако нужно добиться, чтобы местные вспоминали нас с добром, и наши времена как самые лучшие. Это и будет настоящей победой, — поделился своим мнением Бланшар. — С таким мышлением вам стоило учиться в Институте политических исследований, — улыбнулся капитан Тонен. Жерар немного посмеялся. — Ты, конечно, прав, лейтенант. Но я бы предпочел отсюда не уходить. — В любом случае я всегда буду вспоминать Индокитай детства и даже с этой поры с любовью. — Взгляд Антуана стал даже мечтательным. — Поэтому я добился отправки на эту войну сам. Мой отец приехал позже. — Что нас троих действительно роднит: мы все сами отправились сюда. Никто нас не заставлял. А поэтому, стоит нести службу достойно, — подвёл итог Тонен.***
— Если бы не «пара», то нам пришёл бы конец, — заметил Фалькенберг, прислонившись спиной к стене хижины. — Ещё бы — два батальона против взвода легионеров и роты ополченцев, — сказал Тома. — Вьеты когда-нибудь победят в этой войне, закидав мясом. Разбили два батальона, ничего — коммунисты навербуют толпу нищих крестьян, которые ничего хорошего за свою жизнь не видели. Тем более, совсем недавно у них был страшный голод. — В их части одно время служил молодой относительно образованный вьетнамец. «Лоану не повезло жить в такое время и расти в период голода, ничуть не уступающим греческому зимой сорок первого-сорок второго», — однажды говорил Тома. — Так было и у нас в войну — многие шли к красным из-за обещаний лучшей жизни, — сравнил хорват. — И всё-таки, Кристиан, скажи, ты и вправду хочешь перевода в парашютисты? — Видишь ли, у меня была давняя тяга к идее десанта с воздуха. Всегда хотелось «плавать» в небе. Ты знаешь, когда я служил в Италии, мы одно время оборонялись от американцев. С нами служили парашютисты, верные Муссолини. Так вот, один раз мы вместе с нашими и итальянскими парашютистами отбивали какой-то местный городишко. Один итальянец здорово нам помог, он спас мне жизнь тогда. Фамилия его была Серра, а имя… Обычное такое итальянское имя, но его я подзабыл уже. Перед отправкой в Финляндию я подарил ему дорогие часы на память. — Щедрый подарок и полезнее медальки. Хоть время можно посмотреть. — Мне не хотелось оставлять его ни с чем. Когда я записывался в Легион после войны, то думал, что этот итальянец тоже мог пойти в легионеры и мы могли бы увидеться снова, — Фалькенберг закурил сигарету и продолжил: — Хоть наши парашютисты после «Меркурия» больше не высаживались, меня всегда привлекала такая служба. Здесь эта мысль впервые посетила в Кохинхине, — однажды он и его товарищи участвовали в прочёсывании тропического леса от повстанцев, вместе с ними были и парашютисты. — Помню, как в первые месяцы после нашего прибытия с корабля из Алжира Савен донимал Шальберга вопросами, участвовал ли он в высадке на Крит, — усмехнулся Тома. — «Шальберг, а вы были в Греции, воевали на Крите?», а он отвечал: «Нет, меня там не было, и я рад этому». Жюльен часто интересовался у своих товарищей тем, как они участвовали в прошлой войне. Он не чувствовал ненависти по отношению к немцам. — Было смешно. А мне нравится вспоминать, как мы плыли из Орана в Сайгон, рассказывая различные истории, — на корабле Кристиан показал товарищам фотографию своей возлюбленной: «Её зовут Оливия Трэверс, она из Англии». Тогда на его лице читалась настоящая любовь к ней. Фридрих же рассказывал о прекрасной Хильде фон Рауш. «Мы познакомились с ней в первые годы войны, когда я приехал из Штеттина на учёбу в Берлинском университете. Потом она работала у какого-то профессора, фамилию которого я уже и подзабыл за исключением первой буквы — «М», — он не мог показать её фотографию, но в голосе чувствовался трепет и любовь к ней, такая же, как и у Кристиана к Оливии. — Ты всю дорогу рассказывал о своей Оливии также, как и Фридрих о Хильде. — Человеку нужен тот, кому можно довериться, — философски заметил Фалькенберг. Затем к ним подошёл полукровка. — А, Савен, это ты. Не передумал ещё становиться парашютистом? — спросил Кристиан. — Нет, господин аджутан, — ответил Жюльен. — Вот и славно. За парашютными войсками будущее, что показала прошлая война. Постараемся вместе написать рапорт Бланшару. — Фалькенберг в их компании был как формальным, так и фактическим командиром. — Ты нам понадобишься также, как и здесь.