С новым счастьем!

Я покрепче сжимаю ручку своего небольшого чемодана и оглядываюсь в поисках указателя, на котором было бы написано просто "выход", а не "терминал", "багаж" и "стойка информации". Указатель находится, запрятанный в самый дальний угол, и по пути пропадает пару раз, но, в целом, мне удается без особых препятствий пробраться к рамкам на выходе из зоны прилёта. Ещё на подходе среди пестрой толпы мне бросаются в глаза чёрные кудри, и я не могу не улыбнуться хотя бы чуть-чуть, для себя. С Борисом мы виделись в течение года только мельком, между делами, в случайных городах мира, и когда тот внезапно пригласил меня отпраздновать Новый год с ним в Москве, я, не успев толком подумать о планах и работе, сказал "да". Рождество я до этого успел встретить с Пиппой и Хоби, потому что Рождество - семейный праздник. Прилетевшая на пару недель из Англии Пиппа развешивала венки, Хоби испек имбирные печенья, и в целом весь день ощущался очень правильно, несмотря на то, что Рождество я, на самом-то деле, не слишком люблю. Борис прерывает мои размышления, пробирается ближе к выходу, скалится в улыбке, крепко обнимает, лезет в глаза смоляными прядями и пахнет чем-то горько-сладким, может, сандалом - Поттер! - Один раз я спросил его, почему он всё ещё использует это прозвище, и он после этого две недели обращался ко мне исключительно "Теодор Декер", - Рад видеть, что ты добрался в такую даль целым и невредимым. - Я бы не сказал, что невредимым, - жалуюсь я. - Поспать почти не удалось, а на моём ноутбуке были только обе части "Один Дома", которые туда скачала Пиппа. Я успел посмотреть их по два раза. Борис хмурится, вспоминая. - Это тот фильм, где мальчик пытается напугать грабителей? Из ваших новогодних, рождественских, - поправляется он, - фильмов, этот мне нравится больше всего. У пацана была пара хороших идей. Я решаю не уточнять, какие из идей Кевина МакКалистера кажутся Борису хорошими, и вместо этого предлагаю пойти на выход. Борис кивает, как истинный джентельмен забирает у меня чемодан, и уверенно идёт к указателю на поезда. Я разочарованно морщусь: - Неужели ты не мог приехать на машине? Так же гораздо быстрее. - И лишить тебя первой встречи с московским метро? Никогда. - К тому же, - добавляет Борис, - нам недолго. Только одна пересадка на кольце. Я не спорю, и все мои вопросы пропадают, когда я вижу карту метро. Она менее запутанная, чем Нью-Йоркская, но более большая и растянутая, и в её середине есть бесконечная ветка, которая замыкается сама на себе. Едем мы действительно не очень долго, но, чтобы я не заснул, Борис рассказывает мне очевидно придуманные на ходу происхождения названий станций метро. - Тульская - это в честь пряников, - доносится до меня через шум вагонов. Квартира Бориса не очень большая, но просторная и светлая. Вещей в ней внезапно мало, и выглядит она подозрительно чисто, особенно с порога. В гостиной, соединенной с кухней, в глаза мне бросаются разве что большой книжный шкаф, который, я уверен, стоит там просто для вида, и ещё одна вещь. - Борис, - я оборачиваюсь к хозяину, который уже успел уйти куда-то вглубь квартиры. - А почему у тебя ковёр на стене висит? - Мне не нравилось, что стена там просто пустая, - доносится из-за двери ванной. - Не фанат я минимализма. - Нет, но именно ковёр? - А, ну это принято так. Обычно у бабушек ковры на стенах висят. И этот красивый. Я пристально вглядываюсь в темно-красный ворс с тёмными всполохами и налеплеными то там, то тут, большими цветами. Действительно красивый. - Кстати, Поттер, - кудрявая голова просовывается обратно в кухню-гостиную. - У меня здесь не то чтобы бывает много гостей, поэтому могу предложить тебе либо диван, либо соседнее место на кровати. Я демонстративно обдумываю предложение: - Зависит от того, какого размера кровать и где расположен диван. - Диван вон, но он раскладывается. А кровать большая, мне одному за глаза хватает, можешь пойти проверить. - Поверю тебе на слово, - я принимаю тяжёлое обдуманное решение. - В таком случае, кровать. - Хороший выбор, - кивает Борис, - диван очень уж жёсткий. Утром Бориса в кровати не оказывается. Часы на телефоне показывают больше 10, за окном идёт густой снег, а с кухни доносится шум посуды и иногда шаги. В Вегасе меня очень бесило, что Борис мог встать в любое время утра после отдыха, который и сном назвать не получается, и всё равно бодро уплетать завтрак, обсуждать новости, шедшие по телевизору и сопровождать их дурацкими шутками, в то время как я не мог нормально отвечать на вопросы ещё час после пробуждения. В отношении меня за это время ничего не поменялось. В отношении Бориса, видимо, тоже. На кухне Борис ставит передо мной чашку кофе и осуждающе качает головой, когда я тянусь за молоком. Он "разбавленный" кофе не признает. - Зря ты, сегодня надо быть полностью проснувшимся. Идём смотреть Москву. Москва оказывается в меру холодная, блестящая от гирлянд, кутающаяся в снегу, с пестрыми домами, скользкими тротуарами, тёмными реками, и, на удивление, почти без людей. - Ну а чего ты ждал, - говорит Борис, - все заняты, готовятся, за елками ездят. И, перебивая сам себя, прибавляет: - Нам тоже ёлка нужна, а то какой без неё новый год. Мы проходим через Большой Театр, Красную Площадь, через сад, мимо Манежа. К Арбату у меня начинают мёрзнуть руки, а к музею я засовываю нос глубже в шарф. - Надо будет и туда зайти как-нибудь. Тебе понравится, много картин, - дразнит меня Борис, а потом обеспокоенно смотрит. - Ты замёрз что ли, Поттер? - Нет, - как можно ровнее стараюсь ответить я, но сдаюсь под его серьёзным взглядом. - Ну, может немного. - А потому что нечего было пальто надевать в конце декабря. - Но у тебя тоже пальто, - я пытаюсь возразить, но Борис не слушает. - И свитер у тебя тонкий, легко ты одет слишком, - продолжая, он берёт меня за руки, и слегка растирает мои перчатки большими пальцами. - Лучше? - Он поднимает глаза. Я киваю. Чужое тепло и правда помогает, и я постепенно начинаю чувствовать кончики пальцев. У Бориса всегда руки тёплые, и весь он как печка, а у меня ледяные даже летом. - Пошли отведем тебя греться, - вздыхает он, но мою руку не отпускает. Она больше не мёрзнет. В ближайшем кафе тепло и играет "let it snow", у Бориса ещё ярче виден румянец на щеках, а у меня запотевают очки. Я грею руки об чашку с чаем, а он строит планы на остаток дня: нужно обязательно зайти за ёлкой, это можно сделать по дороге, нарядить её вечером, зайти в магазин за продуктами, чтобы сделать новогодний стол, хотя, за продуктами можно зайти и завтра утром, но людей, наверное, будет больше... В итоге он приходит к последовательности, которая его устраивает, кивает сам себе, и снова весело смотрит на меня. - Ну и как тебе пока столица? - Очень холодная. Но красивая, - честно прибавляю я. - И красная площадь действительно красная, никакого обмана. - Она раньше была белая, - заверяет меня Борис. - А до этого вообще деревянная. Так что обман исчез только относительно недавно. - Но она с самого начала называлась красная? - Ага. Это потому что там пролилось много крови, - отвечает он. - Чего у тебя лицо такое, шучу я. Красная - это значило красивая. Я, честно говоря, был готов поверить и в первую версию. Про старорусский мы в колледже говорили один раз, и то нам рассказывали только про золото-злато. Мы заезжаем за ёлкой на специальный рынок, елочный базар - как сказал Борис, выбираем ту, которая поменьше и попушистее, чтобы нести до квартиры было не так сложно. Ёлка колется, пока мы её ставим, но пахнет на весь дом. Борис достаёт откуда-то из верхних ящиков шкафа картонную коробку, забитую игрушками. В основном там блестящие пластиковые шары в одной цветовой гамме, явно из наборов, и гирлянды: светящиеся и пушистые, которые Борис называет "мишурой" и долго пытается добиться от меня правильного произношения. Ещё там есть золотая звезда и другие игрушки, старые, как мне сказали, ещё со времен Советского союза. Я аккуратно верчу в руках шары из цветного стекла, сосульки, шишки, каких-то животных, кажется, зайцев. Борис мельком говорит, что как-то купил их у бабушки на улице, потому что они напомнили ему о празднике из раннего детства, и вешает на ёлку одну из сосулек. Сначала мы вешаем игрушки, стараясь, чтобы не было слишком много пустых мест и две одинаковые не висели рядом. Сторона у стены всё равно выглядит несколько поредевшей, но игрушек на неё уже не хватает. Потом - гирлянда. Борис аккуратно обматывает её вокруг ёлки, включает в розетку и настраивает так, чтобы она не мигала, а светилась вся сразу. Мне он даёт звезду, и я торжественно сажаю её на верхушку. Он утверждает, что это из уважения к гостям, а я - что это потому, что он сам бы не достал до верха ёлки. Потом Борис поручает мне поставить воду для пасты, а сам идёт делать глинтвейн. Он решает не мучиться со специями и достаёт сразу смесь - к запаху хвои примешиваются запахи корицы, апельсина, и, чуть позже, красного вина. После ужина у нас ещё остаётся глинтвейн, мы садимся на диван, и Борис лениво щёлкает каналы на телевизоре. В конце концов он останавливает на каком-то фильме и поясняет, что это как раз нужно смотреть на новый год. На экране несколько мужчин сидят в бане, и у меня нет идей, что в этом новогоднего, но я решаю, что потом втянусь. К тому же, плечи Бориса оказываются неожиданно удобными, а ткань его домашней футболки - очень мягкой. - Я не понимаю, - тяну я, ненадолго поднимая голову с его плеча, - как он просто вошёл в её квартиру? Борис отворачивается от экрана: - В советском союзе, Поттер, всё одинаковое делали. Дома, квартиры, двери, ключи, - подумав, добавляет. - Людей. - Но тогда нет разницы, она может выбрать как и главного героя, так и второго мужчину. Если и они одинаковые, - замечаю я. - Для неё есть разница, - размыто поясняет он и делает ещё глоток глинтвейна. Утром мы идём в магазин, чтобы купить крабовых палочек, икры, солёных огурцов, и ещё продукты из списка Бориса, в который я заглянул один раз и решил не думать, для каких блюд ему всё это надо. Оказалось - для салатов. Пока мы режем овощи, включаем ещё один старый фильм для фона, но сюжет там настолько запутанный, что в итоге я постоянно отвлекаюсь и забываю нарезать на ровные кубики варёную картошку. - Этот фильм не выглядит особо новогодним, - замечаю я под конец, когда с путешествиями во времени вроде покончено. Борис пожимает плечами: - Раз его смотрят на новый год, значит - новогодний. - А если мы будем "Криминальное Чтиво" на новый год смотреть, он тоже станет новогодним? - Ну, если это станет традицией, и в семьях будут каждый год его смотреть, тогда да, он будет официально новогодним фильмом. И он, конечно, прав - многие традиции мы придумываем себе сами, а потом упорно их поддерживаем и говорим, что так и было. Я бросаю взгляд на Бориса, добавляющего в оливье какое-то ужасающее количество майонеза. Приезд в Москву кажется мне не такой уж и плохой новогодней традицией. Разумеется, все салаты мы так и не доедаем, да и немножко утки остаётся на следующий день, но Борис говорит, что так и надо, и это тоже своего рода традиция. Он разливает на два бокала шампанское, и снова включает телевизор, но тут же оставляет его без звука, объясняя, что сначала будут говорить ерунду, а потом включат большие часы на Спасской башне, мы мимо них проходили, на красной площади, помнишь, Поттер. Я смотрю на лопающиеся пузырьки и отлетающие от бокала искорки, и думаю, что наверное надо сказать тост, но в голову ничего не идёт. - Ну, за уходящий, - говорит Борис, и я соглашаюсь. - За уходящий, - всё и так понятно. Мы чокаемся, выпиваем, и смотрим на время. Остаётся всего пара минут. - У нас есть традиция: ровно в полночь надо загадать желание, и тогда оно исполнится в следующем году, - рассказывает Борис, и часы в телевизоре начинают громкими ударами отсчитывать последние секунды старого года. Я задумчиво верчу в руках бокал с шампанским: - А знаешь, какие у нас есть новогодние традиции? - Ну? - Например, чтобы следующий год был удачным, ровно в полночь нужно с кем-то поцеловаться. - Ох, ну раз чтобы год был удачным, - серьёзно говорит Борис, но глаза у него блестят, - видимо, у нас с тобой нет выбора.