happy new year

              как бы там не было, но рождество праздновали всем отделом, на квартире у хару. как раньше.        дайске чувствовал себя не в своей тарелке.        вот камэй, оживленнее обычного, снует из угла в угол, проверяя, не отвалится ли от стены гирлянда, вот помогающая ему махоро, одной рукой прижимающая гирлянду к стене, другой поправляющая ободок с оленьими рогами на своей голове. вот хошино, неизвестно как сюда попавший, но подчинившийся всеобщей воле — сменил костюм с рубашкой на свитер. красный. с оленем на груди. по слухам — по «тихим» перешептываниям камэя с махоро — этот свитер ему подарил хару, сказав, что, если тот придет в смокинге, то выставит его за дверь в ту же минуту, не пожалев и глазом не моргнув.        на хошино это произвело должный эффект, и, кажется, немного запугало — вслух он не говорил, от поручений не увиливал, на личные вопросы не отвечал.        это, конечно, такое себе праздничное настроение, но дайске составлял ему молчаливую компанию — тоже болтался по помещению молча, смеша присутствующих своим слишком большим свитером. рукава закрывали ладони и болтались, а подол доходил едва ли не до середины бедер.        камэй спрашивал, как же так вышло, что вечно одетый с иголочки дайске ошибся с собственным размером, но ответа не получил. а что он должен был сказать?        «оу, ну, като-сан попросил меня купить один свитер для него, и я взял один свитер для него, а потом он сказал, что обманул меня, чтобы у меня появился рождественский свитер?»        перспектива предложить хошино целоваться до полуночи кажется более привлекательной, чем рассказать об этом.        перспектива предложить хошино покинуть эту вечеринку прямо сейчас кажется более привлекательной, чем рассказать об этом.        перспектива предложить хошино-        — камбэ-сан?        хошино, тихий-тихий, запуганный, чуть касается его плеча рукой. даже за вторжение в личное пространство ругать не хочется.        — чего тебе?        — хару-кун попросил встретить его внизу, ему нужна помощь с пакетами. поможете?        — идем.        контраст уважительного «камбэ-сан» и нежного «хару-кун» из уст парнишки отдалось уколом ревности где-то за грудиной. дайске не умалял того, что хару является не последним человеком для хошино, да и тот для него тоже, просто...        просто ему нельзя немного поревновать своего партнера?        признаваться в этом самому себе стыдно — дайске ревнует своего бойфренда к его бывшему кохаю, какая драма, — но в голове бегущей строкой вспоминаются слова самого като, и немного отпускает.        «я бы не хотел, чтобы ты был секретом. типа... не тайные отношения. хотя бы для наших друзей.»        и его поцелуи тоже вспоминаются. и его руки.        «если бы я встречался с тобой, я бы не хотел держать тебя в секрете. то есть... ты понял меня.»        дайске его понял.        хошино, кажется, погодка ему — но почему он так резво перепрыгивает через две ступеньки сразу, будто бы не боится оступиться, упасть, не почувствовать следующую ступеньку под ногой? камэй предлагал ему накинуть куртку, чтобы не продуло, но он отказался, вылетел за дверь так быстро, что единственным вариантом догнать его было лишь сесть на перила и съехать.        что дайске и делает.        что дайске и делает, будто бы утирая ему нос своей грацией и изяществом, с которым он проворачивает это. и ему, конечно, приятно видеть удивление в глазах этого парня, и ему доставляет удовольствие легко спрыгнуть с перил на пол, небрежно отряхивая штанины.        но вот вперед и под ноги он не смотрит, что не играет ему на руку.        — меня не было чуть больше часа, и ты решил заделаться в руферы?        наверное, не играет на руку.        оказаться в руках хару, находясь так близко к его лицу, видя его губы перед собой, разумеется, не играет ему на руку. и он тянется вперед, накрывая его губы своими, не потому, что хочет утереть хошино нос. и он растягивает этот момент не потому, что приревновал его в своей голове.        губы у хару сухие, теплые. он не использует гигиеничку, в отличие от дайске, но это никак не отражается на их поцелуях — такие же желанные, приятные. нежные, чувственные.        — мне отвернуться?        они оба синхронно поворачиваются на голос, и дайске прикладывает усилия к тому, чтобы не выглядеть злорадным в этот момент. его ладони лежат на груди като, он может чувствовать, как бьется его сердце, и хошино определенно не смотрит на эту маленькую деталь, определенно не смотрит.        — ты бы хоть поздоровался, хошино-кун, — голос хару мягок, но еще мягче прикосновение его губ к кончику носа дайске. — извини, наверное. возьмешь пакет?        хошино оказывается рядом, берет пакет и разворачивается, поднимаясь по ступеням обратно в квартиру. он не выглядит расстроенным, да и дайске не особо хотелось портить ему день, просто-        — что это на тебя нашло? никто не брал тебя на слабо, я уверен.        — хотел убедиться, что твоя маленькая затея с походом в час-пик не обернулась неприятностями, — дайске тихо фыркнул, опуская руку вниз и пытаясь выхватить ручки пакета из ладони хару. — ну, давай. он же тяжелый.        — с твоими ладошками только тяжести и таскать, — мужчина элегантно уворачивается, перебросив пакет в другую руку и предлагая освободившуюся партнеру. — пойдем, иначе хошино-кун пустит слух, что ты убил меня в подъезде.        — зачем мне это?        — ну, не знаю, не думаю, что ты с благими намерениями выскочил на меня с лестницы.        — это вышло случайно.        хару улыбался, и его теплая, светлее лампочки улыбка была заразительна, грела дайске сердце. в подъезде было прохладно, но он бы остался тут навсегда — он, като, тусклый свет и отсутствие людей на всех следующих пролетах и лестничных клетках.        торопиться было некуда, и дайске почти было открыл рот, чтобы заговорить, как из одной конкретной квартиры с открытой дверью послышались тонкие визги напуганного человека. небрежная усталость исчезла с лица хару за мгновение, и, переглянувшись с дайске и увидев его согласный кивок, он резво обогнал своего партнера, перескакивая через ступеньки и будто бы не замечая тяжелого пакета в своей руке.        дайске, конечно, сорванный диалог не оценил, но разбираться с трупами сегодня не горел желанием.        — что у вас здесь происходит?        стаж в полиции давал о себе знать, помогая воображению накидывать тысячи вариантов случившегося, и дайске уже было потянулся к своему уху, готовясь решать все проблемы здесь и сейчас, как камэй, с виноватым видом и надетым на запястье рулоном скотча, вышел из-за угла к ним навстречу.        пальцы дайске зависли в воздухе. хару замер.        — я плохо приклеил омелу, и она упала на хошино-куна...        любовники переглянулись — и рассмеялись. теплому смеху хару вторил тихий смех дайске, и камэй чувствовал себя по-дурацки. между ними была какая-то своя особенная волна, понятная лишь им, и ему казалось, что он случайно заглянул в комнату немилостивых богов, решающих чужие судьбы. его судьбу, может быть.        — не убийство, и на том спасибо, — говорит хару, передав виновнику переполоха пакет и снимая с себя куртку. — где она висит?        камэй махнул рукой куда-то в сторону, больше указывая на пространство, чем на конкретное место, но дайске ориентировался в этой квартире, и найти местечко, где можно было бы повесить омелу, не составило большого труда. он стоял, задрав голову и разглядывая зеленое украшение, сверху залепленное скотчем. вот если бы като не упрямился, то можно было бы повесить украшение по всему периметру... или организовать арку... да, немного затратно в канун рождества, но кого это волнует?.. побольше чаевых, и все было бы готово...        — дайске! ты ждешь, пока она и на тебя упадет?        камбэ вздрагивает, когда хару оказывается прямо перед ним, уже переодевшийся и закатавший рукава свитера. красивый. уютный.        — думаю, как было бы лучше, — отнекивается он, делая шаг назад и отступая от опасного места.        — знаешь, как было бы лучше?        и улыбка, которой хару улыбается ему...        ей невозможно отказать.        хару тянет его на себя, держа за руки, и прикасается к его губам своими, целуя нежно-нежно, так, что в груди мере трепещет, и голова пустая, и переговаривающиеся камэй с махоро с их «я же говорил, давай йены» не имеют никакого значения в этот момент.        волшебный, будто бы нереальный момент.        и дайске наконец-то чувствует себя в своей тарелке.