Снег, который не героин

— Сколько можно?! Решите уже свои проблемы! Зачем мне выслушивать ваши контры! На кой ляд вы меня втягиваете?! — Кристоф вышел из студии, громко хлопнув дверью и кроя отборной немецкой бранью всё вокруг. — Ну и катись! — рявкнул Линдеманн, ему было хуже всех, ведь ответственность за съёмки клипа, как и вообще всё, хотели повесить на Тилля, который неменьше остальных был вымотан туром. — Да! Пойди, успокой его! Басист и ударник это же основа основ, дéржитесь вместе, кроме друг друга на вас никто внимания и не обращает! — зачем-то выпалил Рихард, переключившийся с Пауля на Риделя. — Ты не прав, на ударные много кто обращает внимание, — спокойно ответил басист, он понимал, если сорвëтся, то помочь Думу не удастся.

***

— Ш-ш-ш-ш-шна-а-ай! — зашипел мужчина, выпуская клубы пара изо рта. «Холодина… Он хоть нормально одет-то?» — Чего, — бесцветным голосом, даже не спросил, а просто выговорил Кристоф, чтобы обозначить своё присутствие. — Ты как? — садясь рядом, спросил басист, он прекрасно знал, «как», вопрос был чисто символическим. — Ненавижу всё… Этого Круспе, будь он неладен, Пауля, который вечно подначивает Рихарда, а потом получает и начинаются эти истерики, Тилля, который и так вокалист, к нему внимание повышенное, а тут он будет один в клипе сниматься… Идея с песней моя ведь… Ещё обиднее от того, что он не хочет, никто не хочет, а разве с нежеланием можно что-то путное склепать? Неужели не понятно? Как дети мáлые… — Что могу тебе сказать?.. — вздохнул мужчина. — Что тоже это ненавидишь и просто хочешь отдохнуть, — Кристоф клацнул зубами от холода, — от жизни. — Дурак. От жизни он отдохнуть хочет. Замёрз? Да не мотай ты головой, вижу, что дрожишь весь. — В студию не вернусь! — Я и не прошу.       Оливер обмотал шею Дума своим шарфом и натянул на его кудряшки шапку, подсаживаясь ближе, грея друга. — Дум, давай в снежки поиграем? Сто лет уже ни с кем не дурачился… — Не хочу. — Шна-а-а-ай! — с ноткой упрëка в голосе ещё раз воззвал Оливер. — Не-е-е-ет! — с той же интонацией парировал ударник. — Ах так?! — НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!! — завизжал Кристоф, когда его кинули в сугроб, — а-а-а-а… Теперь я заболею и умру… — он приложил руку ко лбу и закатил глаза, высунув язык, издавая звук, которым, по его мнению, сопровождалась бы смерть. — Не умирай, чьи плечи мне на концертах целовать? — Рихарда целуй. — У него Пауль… И вообще, — он рывком поднял Дума, — ты у меня единственный. Такие красивые, умные, харизматичные ударники с неба не падают! Я проверял! — Красивые? Считаешь меня красивым? — Считаю тебя самым лучшим, — Оливер обнял мужчину и, почувствовав его руки на своей талии, решился на большее, чем позволял себе обычно, — ты очень дорог всем нам. Дорог мне, и я очень тебя люблю, — он оставил лёгкий поцелуй на холодной щеке Кристофа. — Гомосятина! — отстранился Шнайдер, Оливер сник. — Надо про это песню написать… «Да ладно…» — Ну всё… — Ридель отпустил друга и отбежал подальше, комкая снежок. — Теперь я точно умру, ты меня ещё и ранил! — опускаясь на одно колено, шипел мужчина, а потом резко встал, огласив на весь район, — Атака исподтишка! — А-а-а-а… Теперь умру я…       Но через пару кинутых комочков снега музыканты решили, что никто не умирает. Война продолжалась чуть больше получаса, но потом Кристоф поднял на Оливера умоляющие глаза и просипел: — Я замёрз, пойдём куда-нибудь в тепло? — Дум, час ночи, куда мы пойдём, если в студию ты не хочешь? — В кафе, тут недалеко есть. «Как мне его нести теперь?» — думал Ридель, глядя на уснувшего возле батареи ударника. — «разнежился тут.»       Перенести мужчину в салон такси было тяжело, но вполне по силам Оливеру, самое сложное впереди… — Крис, вставай, — всё же пришлось будить. — Ты куда меня опять затащил? — На лестничную площадку, иди, пожалуйста, сам. — Мы в студии? — чуть ли не простонал мужчина, обмякая на руках Оливера. — У нас тут раздельные комнаты, не переживай, скоро поедем куда-нибудь, отдохнëм, расслабимся, помиримся. — Уговорил.       Оливер проводил Шнайдера до двери его номера и уже собрался уходить, как вдруг: — И знаешь, я тоже очень тебя люблю.