a miracle for two.

- сделаешь мне одолжение, уладишь организационные моменты по поводу годового отчёта? это, - куроо выпрямился, размял уставшие плечи, сгрёб со стола папки с бумагами и сложил их в одну внушительных размеров стопку, протягивая коллеге, - придётся взять домой. там осталось не так много, и сегодня вполне можно было бы закончить, но я провозился с этой чертовщиной весь день и та-ак устал, - он зевнул для пущей убедительности, - к тому же, меня ждут. тсукишима поморщился и вопросительно покосился на кипу документов, явно не слишком довольный просьбой. - раз там осталось не так много, почему бы тебе не взять их домой самому? - он выгнул бровь. - знаешь ли, наверное, глупо с твоей стороны полагать, что я горю желанием разбираться со всей этой волокитой в новогоднюю ночь и наутро после. - может, и глупо, да, - тетсуро сомкнул пальцы в замок и состроил жалобное выражение лица, - но я всей душой надеюсь на твою ответственность и компетентность как работника, - хитрый ход. это было слабым местом для тсукишимы - когда кто-то делал акцент на его значимости. куроо же, в свою очередь, был в курсе и умело этим пользовался. - к тому же, мы ведь с тобой друзья, ты забыл? а для друзей в порядке вещей помогать, когда это нужно. - не вижу никаких причин помогать тебе, - даже после долгих убеждений и заискиваний он оставался непоколебимым, - если, конечно, твоя лень - не достаточно веская причина. - причина первая - я твой друг, - он вертится над столиком тсукишимы, никак не желая стоять смирно (или он элементарно не был запрограммирован на то, чтобы стоять смирно), - этого разве мало? - мы не друзья, - кей цыкнул, - то, что я терплю твоё общество в обеденный перерыв и иногда спасаю от выговора твою разгильдяйскую задницу, ещё ничего не значит, я уже сотню раз говорил тебе об этом. - я чувствую себя преданным, - он драматично вздохнул, облокотился бедром на стол и теперь старался смотреть тсукишиме в глаза, - хорошо, дорогой мой не-друг тсукишима кей, если этого тебе недостаточно, причина вторая: я помогал тебе на прошлой неделе, помнишь? самое время вернуть должок. - я бы и сам справился, - без толку, его не берёт абсолютно ничего, - к тому же, могу поспорить, тебя об этом попросили. сомневаюсь, что с твоим умением проявлять инициативу ты бы вызвался добровольцем. тебе пообещали премию? или повышение в следующем году? - вот, значит, какого ты обо мне мнения. ужасно, просто ужасно, тсукки. - не называй меня так, если всё ещё хочешь на что-то рассчитывать. признаться, тетсуро и правда не вызывался помогать ему с таким сомнительным занятием, как упаковка и отправка подарков в другие филиалы компании, но он прикинул, что дополнительные проценты к ставке никогда не будут лишними - можно отложить на отпуск или сходить куда-нибудь в выходной. мелочь, а всё равно приятно - поэтому пришлось согласиться. - и вечно ты оказываешься прав, - с деланной досадой в голосе, за которой из рук вон плохо получается скрыть усмешку, - ладно-ладно, если даже это не кажется тебе весомым аргументом, то…у меня сегодня намечается свиданка, и мне бы очень не хотелось на неё опоздать, как тебе такое? запасные варианты помимо «просто попросить» кончаются - как и фантазия тетсуро - поэтому приходится говорить, как есть. разумеется, чуточку приукрасив - ужин и последующий марафон новогодних фильмов вместе с натяжкой можно было назвать свиданием в общепринятом понимании этого слова, да и врать куроо не слишком-то любил, но обстоятельства требовали радикальных действий. к тому же, небольшое преувеличение ради общего блага не считалось ложью, ведь так? - ну, что скажешь? - я, конечно, безумно счастлив за тебя и всё в этом роде, - тсукишима откинулся на спинку кресла и потёр пальцами переносицу, сдвигая очки немного выше, - но мне, в общем-то, немного плевать. - ну пожа-алуйста, - доступные опции стремительно иссякали. он тряхнул головой, убирая со лба чёлку, и вновь заладил, - это всего лишь пустяковый кусок отчёта, работы на полчаса максимум. мне на колени перед тобой встать, или что ещё сделать? - избавь меня от этого, - со знакомым раздражением - куроо уже привык видеть его таким, - на коленях будешь стоять перед кем-нибудь другим, можешь не утруждать себя и не унижаться. - ну, как говорится, моё дело - предложить, твоё - отказаться, - он не сдержался и всё-таки приглушённо хохотнул, - подумай над этим, ты многое упускаешь. - кажется, секунду назад ты говорил, что у тебя сегодня свидание. я вижу, ты у нас гулящий, да, тетсу? кей не упускает возможности съязвить в ответ - уж слишком привлекательна перспектива перекинуться парочкой колкостей и замечаний в конце рабочего дня. не то, чтобы он любил ввязываться в конфликты и перепалки, но с тетсуро это было даже…немного весело? как способ снять общее напряжение после нервотрёпки и вынужденной социальной активности. - и чего это сразу гулящий? - очередной хриплый смешок, адресованный пренебрежительно поджатым губам и прищуренным глазам за стёклами очков, - каждый думает в меру своей распущенности, тсукки. - если я ещё хотя бы раз услышу это сокращение из твоих уст, можешь даже не надеяться, что я когда-либо вообще соглашусь тебе помогать. - ты так жесток, тсукишима-кун…постой-ка, - он внезапно оживился, - то есть, ты хочешь сказать, что я всё ещё могу рассчитывать на…? - нет. - а что, если… - нет, - ему не дали договорить. - пока мы будем пререкаться, все разойдутся, и тогда закрывать офис придётся тебе, - куроо оглянулся по сторонам и заметил, что бокуто на рабочем месте уже не было, да и количество остающихся за столами понемногу уменьшалось, - подумай ещё раз. может, у меня есть… - нет. мне кажется, или я достаточно ясно выразился? - он выразительно хмыкнул и выдохнул, как бы ненавязчиво намекая, что сейчас охотно предпочёл бы компании тетсуро чью-либо ещё, - нет. не сегодня. и не завтра тоже. не в мою смену. нет, nein, no, выбирай, что больше по душе. - как грубо. куроо не имеет ни малейшего понятия, к каким методам ещё можно прибегнуть, чтобы достичь компромисса (хотя у любого здравомыслящего человека язык бы не повернулся назвать это компромиссом), поэтому использует запрещённый приём - старый и избитый, который случалось проворачивать уже даже не один десяток раз, но который почем-то всегда срабатывал. срабатывал - пусть всегда сопровождался циничными комментариями в адрес самого тетсуро, пусть стоил потраченных денег, но это был самый проверенный и надёжный метод из всех, которыми куроо мог располагать в данный момент. единственный метод, который обязательно должен был прокатить. другого выхода у тетсуро попросту не было. - тыквенный раф на кокосовом. - что-что, прости? - он отвлёкся от экрана ноутбука и убрал руки с клавиатуры, перестав печатать, - не мог бы повторить? я не совсем понял, что конкретно ты имел ввиду. - кофе, - невозмутимо продолжил тетсуро, - ты сейчас возьмёшь домой этот ничтожный, махонький кусок работы, а я куплю тебе твой любимый кофе сразу после того, как мы отсюда выйдем, - он во второй раз окинул взглядом почти опустевший офис, - и, судя по всему, нам будет лучше поторопиться. так что не тяни кота за хвост и соглашайся быстрее, если нет желания тащиться за ключами. тсукишима внимательно посмотрел сначала на него, потом на стеклянную дверь, потом на настенные часы, который показывали без четверти семь, по всей видимости, сделал для себя какие-то выводы, проанализировав степень личной выгоды от этой сделки, и, наконец, ответил: - всю неделю. - а? - куроо вопросительно повёл плечом. - я возьму твой отчёт, так уж и быть, - он улыбнулся самой невинной улыбкой, на которую, кажется, вообще был способен, - а с тебя кофе на протяжении всей следующей недели. выходные в честь праздников не в счёт. куроо пытается прикинуть, как сильно это скажется на его бюджете, взвешивает все плюсы и минусы и приходит в выводу, что скажется не так уж сильно, а уж тем более, если это будет ценой сделанной вместо него неинтересной рутинной работы - поводов для сожаления вообще нет. нисколечко. сплошная выгода. - договорились, - он согласно кивнул и протянул тсукишиме раскрытую для рукопожатия ладонь, - значит, по рукам? - нет никакой гарантии, что до этого ты не держал этими руками что-нибудь мерзкое, - он показательно кривится, но, поколебавшись, слабо сжимает чужую ладонь, - по рукам, чего уж там. давай сюда свой отчёт, нам бы поскорее закругляться. - чудненько, - куроо просиял, - всегда знал, что ты лапочка, тсукишима-кун. - я всегда могу передумать, имей это ввиду. тетсуро подождал, пока тсукишима сложит в сумку все необходимые бумаги вместе с ноутбуком и гарнитурой, аккуратно снял с вешалки пальто и протянул ему, в благодарность получив лишь утвердительный кивок. они с кеем не то, чтобы хорошо ладили - просто были друг для друга единственной оптимальной парой в работе, которую ещё как-то можно было стерпеть. да, не обходилось без периодически возникающих конфликтов и разногласий, не без стычек и ссор, когда один мог молчать по несколько дней, а другой был слишком гордым для того, чтобы признать вину и попросить прощения. бывали и такие случаи, когда разнимать и мирить их приходилось кому-нибудь постороннему, вроде того же бокуто, который всегда был готов подставить дружеское плечо. котаро нередко становился свидетелем бойкотов и игнорирования и выступал своеобразным связующим звеном между ними - «куроо, тсукки попросил передать, что до завтра нужно закончить диаграмму по продажам за месяц» - «тсукки, куроо передаёт, чтобы ты шёл в задницу» - «тсукки сказал, чтобы я передал, что ты безответственный еблан и мог закончить гораздо раньше, если бы захотел» - «куроо передаёт, что у него были дела поважнее» - и так могло продолжаться до бесконечности. создавалось впечатление, что происходящее никого из них (кроме, разве что, бокуто, который порядком уставал от постоянной должности почтового голубя) никоим образом не выматывало, и даже доставляло удовольствие - весьма странное садистское удовольствие. тсукишима имел обыкновение подолгу отмалчиваться и дуться - куроо же был слишком самодовольным, чтобы сразу решить конфликт самостоятельно. но, несмотря на все неурядицы, несмотря на недосказанность, нежелание идти на контакт и довольно-таки частые едкие комментарии, эти двое каждый раз прекрасно срабатывались. каким бы ни было каждый раз удивление окружающих, самую трудоёмкую работу и самые ответственные задачи всегда поручали именно им - никто из штата офиса не находил этому объяснений, поэтому все просто предпочли принять это как данность и смириться. их сотрудничество со временем перестало казаться кому-либо чем-то странным - этот феномен просто существовал, он просто был, точно такой же частью коллективной деятельности, точно такой же составляющей общей атмосферы, как и другие факторы. просто особый случай, не более того. они вышли, почти в унисон попрощавшись с теми, кто ещё был на своих местах, и наконец переступив порог конторы. куроо, изображая джентльмена, придержал тяжёлую дверь, с короткой ухмылкой на губах пропуская вперёд, и проскользнул в проём следом. голова пусть и не сильно, но оттого не менее раздражающе болела после долгих восьми часов, проведённых перед экраном за вычислениями и подведением итогов. за несколько лет неприязнь к работе в канун праздников выработалась у тетсуро, кажется, на физическом уровне - уже за пару недель до его систематически начинали мучать мигрени и хроническая усталость, а к моменту тридцатого-тридцать первого декабря работать было почти невыносимо. мозг, из которого высосали все жизненные силы, напрочь отказывался воспринимать любую информацию, которая в него поступала, будь это указания по выполнению задания или обыкновенная просьба набрать воды из кулера. куроо не видел совершенно никакого смысла в том, чтобы приходить на работу тогда, пусть даже на сокращённый день - но его, вроде как, и не особо спрашивали, и других вариантов не оставалось. - так, переспрошу ещё раз для ясности, - он закутался в вязаный шарф и спрятал руки в карманы, - тыквенный раф на кокосовом, да? - абсолютно верно, дорогуша, - тсукишима, казалось, даже воодушевился, и выглядел сейчас просто до неприличия жизнерадостным - всё-таки, как могущественна была кофеиновая зависимость. он получил то, что хотел - пусть и ценой дополнительной работы на плечах - поэтому имел полное право радоваться. - выебонщик. - у меня хотя бы есть вкус, - парировал кей, когда они миновали светофор и свернули на нужную улицу. - я бы не был так в этом уверен. - я хотя бы не кладу четыре стика сахара в ебучий маленький латте, смирись, у тебя нет оправданий, зай, - он наградил куроо новой приторной улыбкой. - ты просто завидуешь, что я не боюсь любить что-то не мейнстримное, а не кошу под хипстера. - даже не думал завидовать. они останавливаются у фургончика с кофе, куроо вежливо здоровается и чётко диктует заказ (ему нетрудно догадаться, что тсукишима, скорее всего, картинно закатывает глаза на фразе «и четыре стика сахара, пожалуйста. спасибо»). на улице было холодно, но до одури красиво - с неба крупными хлопьями падал снег, успевший к тому моменту здорово засыпать гнущиеся под тяжестью ветки деревьев и пешеходные дорожки. что-что, а ощущение праздника однозначно присутствовало, даже с учётом давящей на виски усталости, даже с учётом замёрзших щёк. снег падал на ресницы, скрипел под подошвами и согревал изнутри, как некрепкое вино - куроо не мог это объяснить, но в приглушённом желтоватом свете уличных фонарей, отбрасывающих тень на побелевшие тротуары, ему почему-то становилось хорошо. он забрал заказ, сунул в руку бариста купюру, отдал тсукишиме его стаканчик и деревянной палочкой размешал сахар в своём, слыша над ухом «как ты вообще можешь пить эту дрянь» и победно посмеиваясь. к работе сегодня (да и в последующие пару дней, в целом, тоже) можно было больше не возвращаться, дома его ждали наряженная ёлка и долгожданный заслуженный отдых, через несколько часов должен был наступить новый год…куроо с наслаждением отхлебнул кофе и облизнул губы от молочной пенки. - ты же помнишь, готовый отчёт нужно сдать не позднее пятого числа, - проворковал он на прощание уже уходящему тсукишиме, параллельно отвечая на сообщение от козуме, с которым они договаривались встретиться на неделе, - давай, я в тебе не сомневаюсь. - ты, кажется, на встречу торопился, или мне изменяет память? - тсукишима потянулся в карман, вытащил из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил, - вот и пиздуй. по поводу отчёта, к слову, можешь не переживать - в отличие от некоторых, я немного более сознательно отношусь к работе. куроо ничего не ответил - только коротко усмехнулся, надев наушники и делая разворот в противоположном от него направлении. они привыкли прощаться вот так - не как старые друзья или хорошие знакомые, не как кто-то, кого связывали доверительно-тёплые отношения. просто нескончаемая череда подколов, совместные обеденные перерывы и обмен парой фраз в течение дня, когда становилось слишком скучно. куроо совсем не питал нежных чувств к тсукишиме - тот, в свою очередь, мог с уверенностью сказать то же самое. просто не самая паршивая альтернатива одиночеству, способная самую малость скрасить серость не отличающихся друг от друга однообразных будней. даже не друзья, даже не приятели - просто коллеги, которых объединяла неприязнь, необходимость торчать в офисе с девяти до шести и взаимовыручка. он допил кофе и выбросил в урну пустой стаканчик. ветер усилился, а вместе с ним и снегопад, и теперь от белой пурги неприятно покалывало лицо. тетсуро поджал плечи, пытаясь спрятаться от пробирающих насквозь холодных порывов в воротнике куртки и шарфе, но это не слишком-то помогало. это не так важно, вообще, если быть честным - куроо любил зиму, пусть иногда приходилось мёрзнуть, а после сушить промокшие вещи на батарее, пусть кожа на руках трескалась от морозов и сухого воздуха, и никакой увлажняющий крем в сочетании с самым полноценным уходом её не спасали. куроо любил зиму - наверное, за апельсины и имбирные пряники, за украшенные гирляндами нарядные витрины магазинов и открытый уличный каток в центре города. любил зиму, наверное, за запах хвойных веток и снежинки на шапке, за прогулки по сумеркам и тишину в парках, за смеющихся людей и горячий шоколад в больших чашках. за свои любимые красные перчатки без пальцев, за поздние рассветы и задувающий в окна сквозняк. в зиме был свой шарм, своё очарование - куроо любил зиму. зимой случалось много всякого, хорошего и плохого, в том числе того, что могло перевернуть его жизнь на сто восемьдесят градусов. сколько он себя помнит, на это время года всегда приходилась наибольшая концентрация драм - вокруг ссорились, мирились, расставались и сходились заново. зима - время перемен; что-то всегда так или иначе менялось - неважно, на работе, в его окружении, ментальном состоянии или имидже. куроо любил зиму - в том числе, и за это. куроо набрал нужный номер, вызвал такси и ждал ответа от водителя - решил не тратить слишком много времени на общественный транспорт, он и так прилично задержался сегодня. он поёжился: тепло внутри после выпитого кофе успело улетучиться, и теперь ему больше всего на свете хотелось поскорее завернуться в тёплый плед, наслаждаясь остатком дня в тишине и спокойствии. как бы хороши ни были шумные компании и тусовки, всегда находилось кое-что, что куроо любил сильнее. кое-что и кое-кто. по радио в машине крутят тематические светодиодно-ёлочные песни, он греет руки под курткой и забывается, разрешает себе выдохнуть. выключает такой привычный режим боевой готовности, когда мечешься между задачами и делами, которые не требуют отлагательств, когда жалеешь о том, что в сутках нет лишних двадцати четырёх часов и всё, чего ты желаешь - это вырваться наконец из этого адского круговорота, чтобы дать себе передышку, такие моменты выдаются крайне редко. отдохни. не нагружай себя сверх меры. можешь просто позаботиться о себе. тебе некуда спешить, тебе не нужно ничего решать. вдох-выдох. расслабься. одна песня на рождественский мотив сменяется другой с перерывом на рекламу чипсов и скрипучий голос диктора. тетсуро прислоняется затылком к замшевой спинке сиденья и прикрывает глаза. сейчас главное не задремать - когда тебя окружает такое соблазнительное тепло, а на фоне что-то отдалённо вещают, когда водитель не донимает пустой болтовнёй, а ведёт молча и аккуратно, в сон клонит сильнее обычного. он вздрагивает, когда машина трогается с места на светофоре - всё-таки отключился ненадолго - и наблюдает за мелькающими в окне улицами с вывесками и зданиями разной высоты. ехать осталось совсем недолго - он узнаёт за стеклом знакомый круглосуточный, хорошо знакомый засыпанный снегом сквер, знакомый ему квартал, совсем недалеко от района, где находится квартира. его квартира. типа, без шуток. абсолютно серьёзно. вау. осознание бьёт его по голове чуть более спонтанно, чем он мог себе представить, когда они проезжают мимо станции метро, которая находится всего в каком-то километре, когда он понимает, что сейчас не нужно ехать к родителям или в общагу, где ему любезно разрешили остаться на каникулы. куроо до сих пор не в силах переварить тот факт, что сейчас до побелевших пальце крепко сжимает в кармане куртке связку ключей - его ключей, от его квартиры, не снятой посуточно, не гостиничного номера и не комнатушки в хостеле, нет - что-то, во что было сложно поверить, сколько бы он ни пытался. из года в год вплоть до восемнадцати лет куроо неизменно возвращался в одно и то же место. в место, где он перманентно ощущал себя лишним, в место, где ему никогда не было по-настоящему комфортно или уютно. он не мог назвать это место домом, потому что не чувствовал себя дома. на самом деле, никогда не чувствовал себя в своей тарелке. сколько бы он ни выслушивал от родителей россказни про «ты всегда можешь прийти сюда, и тебе будут рады», «можешь доверять нам, мы ведь самые близкие люди» и «никто не собирается выставлять тебя за дверь на следующий день после твоего дня рождения», всё было без толку. никто не собирался выгонять куроо в его восемнадцатый день рождения - поэтому он, посчитав, что ждать чужой милости - не более, чем пустая трата времени, сделал это самостоятельно. просто за одну ночь собрал чемодан, взяв только самое необходимое и пару важных лично для него безделушек, просто поставил перед фактом и свалил в закат - ну как, не совсем в закат. вызвонил друга со словами «кенма, бро, слушай, ты не возражаешь, если я переконтуюсь у тебя денёк-два? мне очень надо, а вариантов, ну, не слишком много». озвученные денёк-два затянулись на три с половиной недели - большую часть времени куроо был занят поиском работы и вариантов доступного жилья по оптимальной для студента цене. с первой проблемой получилось разобраться на удивление быстро - уже через четыре дня его взяли на подработку. денег на то, чтобы сводить концы с концами, едва хватало, но сидеть на шее у кенмы было бы ещё хуже, чем вывозить с горем пополам самому. козуме и так здорово помог ему - разъяснил ситуацию матери и выманил разрешение для тецуро остаться ненадолго, потом помог с поиском работы и подкидывал ссылки, если находил что-то, что в теории могло заинтересовать. когда все сайты с арендой квартир были изучены вдоль и поперёк, а ничего из предложенного всё ещё не было сопоставимо с его бюджетом, у куроо оставался единственный возможный выход - комната в общаге. да, не лучшие условия проживания. да, возможно, не то, на что он рассчитывал, но лучше так, чем внаглую сидеть на шее у кенмы. лучше так, чем создавать дополнительные проблемы там, где их и так хватало, и уж точно намного лучше, чем ещё хоть раз вернуться…туда. куроо не сталкивался с домашним насилием или каким-то особо пиздецовым эмоциональным абьюзом, нет - его не били, родственники не были причиной панических атак или нервных срывов, от него никогда не требовали слишком многого. куроо не мог сказать, что был несчастен у себя дома, но в то же время домом это место в его голове уже давно не считалось. куроо не мог сказать, что детство прошло в мучениях и ожидании того самого момента икс, когда он больше не будет привязан к родителям и сможет жить так, как сам того захочет, но, по правде говоря…ему просто было неуютно. а мириться с постоянным чувством дискомфорта он не хотел - а ещё совсем, совсем, всей душой не хотел бы туда возвращаться. никогда. по крайней мере, не в этой жизни. в общежитии тоже было не сахар: чтобы помыться и не покрыться при этом ледяной корочкой, нужно было идти в душ либо в девять тридцать утра, либо в одиннадцать вечера, одно из двух. с учётом того, что пары начинались в универе в восемь, а вечером наплыв желающих принять относительно тёплый душ было значительно больше, единственным выходом из ситуации было либо вонять, либо мёрзнуть; куроо подумал и решил, что лучше будет остановиться на втором. не так велика потеря, в конце концов. в общежитии за все два года и четыре месяца, что он там провёл, произошло немало интересного: были заранее спланированные вылазки за алкоголем в час ночи из окна на первом этаже, были войны за возможность спать на кровати возле окна и нескончаемые войны с комендантшей, которая грозилась выселить его за бардак в комнате. куроо кое-как вытягивал учёбу на пятёрки, чтобы не слететь с бюджетного места, штудировал учебники по основам биохимии, курил дешёвые сигареты, заваривал лапшу быстрого приготовления в чайнике, мешал водку с сидром, блевал в туалете в чужой комнате, а утром просыпался в другой чужой комнате. куроо в шутку флиртовал с девушками и с парнями, он заводил друзей и конспектировал лекции, которые проспал. у него пиздили полотенца, его пиздили полотенцами (чаще всего это это были студентки с потока, которым музыка из его комнаты не давала спать, или савамура, с которым он эту комнату делил), куроо отсчитывал каждую копейку и работал столько, сколько позволяло расписание пар. в общежитии было не то, чтобы сахарно, и честно говоря, куроо был бы совсем не против перебраться куда-то, где больше свободы передвижений и больше личного пространства. было, может, и не слишком просто - временами напряжно, временами он уставал от соседей или постоянного присутствия кого-то рядом и отчаянно хотел побыть наедине с собой и своими мыслями. да, не всё было так гладко, как ему того хотелось бы - но определённо не скучно. и определённо лучше, чем было до. там, куда он ни под каким предлогом не собирался возвращаться. когда все долги были сданы, последняя сессия - закрыта, а диплом - написан, тетсуро выдохнул со спокойной душой. теперь его ничего не держало, и перед ним открывалось бесчисленное множество возможностей. на руках у него - оконченный бакалавриат, куча амбиций, перспектив и планов на будущее. расставаться с комнатой, которая успела за это время стать родной, с людьми, с которыми он сблизился и которыми бесконечно дорожил, с коридорами, этажами и стенами, которые сохранили в себе тысячу и одно воспоминание, оказалось неожиданно болезненно. куроо до сих пор помнит, как трудно было снимать со стены над кроватью плакаты и гирлянду, как из груди вырвался слишком тяжёлый и слишком очевидный вздох, когда он в последний раз зашёл к одногруппникам, чтобы забрать оставленные после очередной пьянки вещи. расставаться со всем, что стало (глупо было это отрицать) важным куском его, тетсуро, жизни, вот так просто вычеркнуть, вырвать - сложно. больно. чувство обретённой полной свободы, такой сладкой, желанной и долгожданной, мешалось в груди с липким вязким грузом тоски по прошлому, образовывая тем самым достаточно специфичный коктейль. куроо не жалел о том, что подыскал более-менее высокооплачиваемую работу, не жалел о собственном зрелом и обдуманном решении перебраться на съёмную квартиру в спальном районе города - просто не мог окончательно забыть и выкинуть тот период жизни из памяти. не мог он просто так взять и отказаться от этого всего, он не хотел. поэтому даже с переездом рука не поднималась удалить из галереи две с лишним тысячи фотографий и видео, которые напоминали ему о том времени. он ещё несколько месяцев упрямо не чистил контакты и не отписывался ни от кого в инсте, поддерживал связь, регулярно спрашивал, как дела и даже иногда (когда удавалось выкроить свободную пятницу или субботу) пересекался с кем-нибудь из тех людей, которых оставил в прошлом. ностальгия - не всегда что-то тёплое или приятное. от ностальгии до апатии какой-то один шаг, какой-то случайно открытый документ на ноутбуке или пропущенный звонок. куроо тогда пытался справиться, правда: окружил себя обязанностями, с головой ушёл в работу, чтобы не оставалось времени на непродуктивное самокопание, пару раз даже позорно прорыдался в подушку, а один раз - даже в плечо козуме, который тогда только и делал, что понимающе кивал и сочувственно гладил по голове. и всё-таки, наверное, кенма козуме действительно был его лучшим другом, раз видел и слышал столько всего, что было предусмотрительно утаено от глаз и ушей остальных. кенма был хорошим другом как минимум потому, что не оставил даже в самый дерьмовый эпизод жизни, и как максимум потому, что, несмотря на собственное нежелание быть во что-либо вовлечённым всегда магическим образом оказывался рядом - и всегда был готов помочь. куроо до сих пор не может вспомнить, как именно тогда справился - возможно, на его состоянии сказалось многое, включая дружескую заботу и поддержку, непрекращающиеся попытки забить эфир чем-то второстепенным и такой же непрекращающийся поиск самого себя. куроо купил байк, сменил причёску и с каких-то дел начал учить французский, который так старательно игнорировал всю среднюю и старшую школу. куроо сменил приоритеты и сменил имидж, но всё равно до конца не мог понять, что именно стало тогда ключевым моментом, вытащившим его из этой пропасти. вполне возможно, что ключевым моментом стало очередное случайное знакомство. случайное знакомство с акааши кейджи. это не было похоже на одну из тех милых романтичных историй, которые куроо так заядло читал в четвёртом часу утра весь первый курс вместо того, чтобы нормально спать и готовиться к экзамену по общей анатомии - в тех милых историях события были излишне гиперболизированы и драматизированы, куроо это не нравилось, но он всё равно почему-то зачитывался бульварными романами до головной боли. это не было любовью с первого взгляда, о которой многие так мечтают, и, если честно, даже отдалённо на неё не походило. акааши кейджи не был принцем на белом коне и даже не был парнем невообразимой степени сексуальности, способным сразить каждую и каждого наповал. акааши кейджи был самым обычным - обычнее некуда, если не всматриваться и не пытаться узнать получше. просыпался по будильнику в шесть, пил зелёный чай с мелиссой (мелисса снижала уровень тревожности), ездил на велосипеде, интересовался астрофизикой и подрабатывал помощником библиотекаря. акааши кейджи жил в квартире-студии на верхнем этаже, коллекционировал произведения английских классиков в эксклюзивном издании и просто занимался любимым делом, посвящая этому всего себя. акааши кейджи мог выпить по чашечке кофе (пиво он не пил - чисто из принципов) с кем-нибудь из знакомых в четверг во второй половине дня, а мог засиживаться допоздна в кресле с книгой на коленях. он много чем увлекался и много чего умел, но для большинства был всё тем же ничем не выдающимся человеком. а ещё акааши кейджи любил живую музыку - почти так же сильно, как любил её куроо тетсуро. именно музыка и положила начало этой совершенно точно не-идеализированной, не-милой и не-романтичной (по крайней мере, не такой романтичной, как об этом писали в тех самых бульварных романах) истории. если бы акааши не любил живую музыку так сильно, так любил её тетсуро, его бы не занесло на выступление какой-то ноунейм-группы в какой-то почти что аутентичный ноунейм-бар. если бы акааши не любил музыку, а куроо не заскучал бы, сидя один за столиком у сцены, их взгляды не пересеклись бы. кто знает, что было бы, если бы акааши не любил музыку - возможно, тогда бы некто, представившийся ему как куроо тетсуро, не предложил бы после пропустить вместе по коктейльчику. возможно, тогда акааши не покосился бы на него с недоверием и не отрезал бы сухое «не пью», возможно, не сохранил бы себе номер случайного незнакомца в списке контактов и не поставил бы напоминалку перезвонить. существует, наверное, множество альтернативных вселенных, в которых акааши кейджи не любил бы живую музыку, с таким же множеством вариаций того, что могло бы произойти и как всё могло бы обернуться. но никто и никогда об этом не узнает. куроо не знает, как именно он справился тогда и что именно послужило ему спасательным кругом в тот, откровенно говоря, паршивый период. он не уверен, имел ли место быть депрессивный эпизод или какая ещё не самая приятная чертовщина из области психологии, но иногда…иногда куроо сам не до конца мог поверить в то, что что-то оказалось способным удерживать его на плаву. шло время, и всё наладилось: он обосновался на новом месте, по новой развесил плакаты и фотографии, купил пушистый белый ковёр и даже умудрился запачкать его вином в первый же вечер, когда отмечал новоселье. куроо нашёл свой дом, и постепенно квартира приобрела его очертания, стала тем местом, куда ему хотелось бы возвращаться каждый вечер и откуда ему не хотелось уходить в офис каждое утро. куроо временами искренне задавался вопросом, как именно ему удалось не тронуться умом, когда он вдруг остался совершенно один и чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег случайным приливом, когда у него не было ничего и приходилось вывозить исключительно на надежде, силе воли и вере в в лучшее. куроо не знал, как он тогда справился, как не позволил себе сломаться и нашёл силы двигаться дальше - но ему это определённо нравилось. нравилось просыпаться и возвращаться домой, а не в том место, которое считалось домом только лишь условно. куроо полюбил возвращаться домой. потому что у него дома по случайности появился акааши кейджи. потому что теперь его дом был там, где был акааши кейджи. полтора месяца назад куроо стукнуло двадцать три. у него было всё: стабильная работа с не самой плохой стабильной зарплатой, коллега-обожатель тыквенного рафа, с которым они делили обеденные перерывы, неприязнь к людям и друг к другу и лакированную зажигалку во время перекуров. у него было всё: байк, пара шлемов и кожаная куртка с заклёпками, которую он надевал раз в полгода, когда непостоянная погода это позволяла. у него была заставленная мангой в жанре хоррор книжная полка и был пушистый белый ковёр, с которого почти получилось отстирать въевшееся намертво багровое пятно от красного сухого. объективно говоря, у куроо было всё, чего он только мог пожелать. полтора месяца назад куроо стукнуло двадцать три, и у него, если так посудить, было абсолютно всё: материальные блага, замечательные люди, окружающие его большую часть времени, и дело, которым ему нравилось заниматься. а ещё у куроо был акааши кейджи. иногда он до сих пор не мог в это поверить. куроо любил зиму, эту - особенно. эта зима отличалась от предыдущих многим - по большей части тем, что этой зимой куроо впервые был по-настоящему рад возвращаться домой, впервые был рад встречать новый год там, впервые его не одолевало желание надраться в сопли хреновым спиртным и проснуться с похмельем и мигренью в незнакомой постели, борясь с тошнотой, повисшей в воздухе неловкостью и необходимостью разгребать личку с тремя десятками непрочитанных сообщений. у него не было никакого желания звонить бывшим, запускать петарды во внутреннем дворе общаги и сигать голышом в сугроб со второго этажа, рискуя при этом подхватить бронхит или свернуть шею. у куроо тетсуро больше не было склонностей к саморазрушению и деструктивному поведению - зато были начавшие обрисовываться очертания стабильности и конкретики в жизни, уверенность в завтрашнем дне и наконец давшая о себе знать взрослость. у куроо тетсуро не было желания импульсивно творить хуйню, о которой он с вероятностью девяносто девять целых и девять десятых процентов пожалел бы впоследствии - зато был акааши кейджи. его акааши, ничем не примечательный для других и такой невозможно особенный только для него, куроо. акааши кейджи, который читал вслух спокойным мягким голосом и восхитительно готовил, у которого были холодные руки и горячее сердце, по счастливой случайности предназначенное только ему, куроо. иногда куроо до сих пор не мог в это поверить. куроо разблокировал телефон и открыл закреплённый чат, увидев на экране новое уведомление. кейджи <3, 19:12: ты скоро? он хрустнул пальцами и быстро напечатал ответ. куроо тетсуро, 19:19: уже под домом, жди - спасибо, - тетсуро скомканно отблагодарил таксиста и забрал сдачу, вылезая из машины на улицу и ненадолго прощаясь с комфортным теплом. благо, они остановились почти прямиком у подъезда, и долго мерить ботинками сугробы ему не пришлось. вдох. достаёт из кармана тёплую от прикосновения пальцев связку ключей. ключей от его квартиры. подняться по лестнице, освещая тёмные пролёты фонариком на телефоне и спотыкаясь в месте, где не ожидал увидеть ступеньку - сердце пропускает один удар. второй этаж, третий, четвёртый - осторожно, держась рукой за стену, чтобы не оступиться, и вплоть до родного восьмого этажа. куроо некоторое время мнётся на пороге, вытирает ноги о коврик и поворачивает ключ в замке на двери тамбура. выдыхает. ещё один замок - и он дома. у себя дома, там, где ему всегда по-настоящему рады, там, куда он не боится прийти взвинченный, разбитый или на грани тихой истерики. там, где его ни за что никогда не осудят, где его всегда встретят с распростёртыми объятиями, где поймут и примут таким, какой он есть. ещё один замок. - любовь моя, я дома, - разматывает безразмерный шарф и отряхивается от подтаявшего за время дороги снега. он дома. правда дома. куроо тетсуро дома. он видит, как акааши убавляет огонь на плите и споласкивает руки. одетый в кашемировый бежевый свитер с высоким горлом и свободные серые брюки, с неуложенными едва-едва вьющимися волосами и в запотевших от пара очках. такой уютный, по-родному домашний и непозволительно красивый. настоящий, такой, каким его видел только куроо в те редкие моменты, когда они оставались наедине, отрезанные от рутины и рутинных забот, отрезанные, казалось, от всего мира, одни друг для друга. настоящий акааши, расслабленный и мягкий, умиротворённый, акааши, который был на своём месте и чувствовал себя защищённым. акааши без видимой оболочки, только содержимое - только всё самое милое сердцу, всё самое сокровенное и лучшее. - задержали на работе? - интересуется кейджи, целует в щёку и осторожным движением освобождает шею от промокшего шарфа, - привет. - ага, можно и так сказать, - утягивает в пахнущие морозом неловкие полу-объятия, трётся носом о нос и улыбается, - с тсукки не могли договориться, кто возьмёт домой отчёт, чтобы доделать. ты же знаешь, каким противным он иногда бывает. - знаю, - тихо-тихо, почти неслышно, уткнувшись лицом в воротник и крепко вцепившись пальцами в ткань куртки. акааши не хочет отпускать, просто не может: каждый раз, когда видит его. - я скучал. «я скучал» - вот так просто. так глупо, так по-детски. акааши позволяет себе побыть ребёнком и обнажает душу. он шепчет такое простое «я скучал» и подразумевает то же самое. я соскучился. мне тебя не хватало. ты важен для меня. я ждал тебя, потому что ты действительно многое для меня значишь. акааши обнажает душу и не боится - потому что с куроо не страшно. - ты такой очаровательный, - гладит по волосам, успокаивает, ласково касается губами горячего лба. - я тоже скучал. у тебя нет температуры? - нет, - всё ещё не выпуская из объятий, всё ещё на пониженных тонах. от акааши пахнет специями, ягодами и вином. тетсуро хочется впитать в себя этот запах до последней капли. - просто был на кухне. глинтвейн будешь? - буду, - утвердительно кивает и зарывается носом в волосы. зажмуривается, - только, ммм, наверное, сначала переоденусь во что-то домашнее. и сухое. подождёшь меня пять минут, окей? - да-да, конечно, прости, - акааши поспешно размыкает руки, - сейчас, мне как раз нужно кое-что доделать. акааши готов подождать его и пять минут, и десять, и полчаса, и час, и целую вечность. подождать столько, сколько потребуется, потому что знает, что это того стоит. потому что акааши знает, что любое, даже самое томительное и долгое ожидание рано или поздно будет вознаграждено. тетсуро - сам по себе замечательная награда. самая лучшая. та награда, о которой раньше он мог только мечтать. кейджи руками, подрагивающими то ли от тяжести посуды, то ли от непонятно откуда взявшегося волнения, разливает горячий глинтвейн по чашкам, изо всех сил стараясь не пролить на стол. он внимательно склоняет голову и сохраняет сосредоточенность, когда куроо возвращается на кухню, в тонкой водолазке на голое тело и трениках, растрёпанный и довольный. тетсуро подходит со спины, обвивает руками за талию и смыкает их в замок на животе, мурлычет попсовую песенку из двухтысячных и оставляет невесомый поцелуй за ухом. - аккуратнее, прошу. обожжёшься ведь, - акааши не в силах сдержать улыбки, но выкручивается из кольца крепких рук и ставит опустевшую ёмкость в раковину, - всё, я закончил. - ты прелесть, - лёгкое касание ладонью щеки, - я могу попробовать? - это всё тебе, - он указывает на чашку и берёт в руки вторую, делая глоток и слабо морщась. акааши пьёт крайне редко, поэтому даже вино сейчас кажется ему немного резковатым, - только он горячий. - прямо как ты, - на обветренных губах сверкает тень ухмылки, он подносит чашку ко рту и отпивает, следуя примеру кейджи. щёк акааши касается слабый румянец. - и снова ты за своё, - бубнит он в попытках скрыть смущение за взлохмаченной чёлкой, - не говори глупостей, тетсу. - какие глупости, ты о чём? - проводит большим пальцем по чужому тонкому запястью, - просто констатирую факты. для куроо комплименты - что-то в порядке вещей. язык любви куроо - слова, поэтому он не упускает возможности этими словами пользоваться и вгонять акааши в краску. язык любви куроо - слова, и он никогда не забудет лишний раз напомнить о том, какой кейджи красивый, с чувством выполненного долга влюблённо наблюдая за розовеющими скулами. язык любви куроо - слова, поэтому уменьшительно-ласкательные прозвища в их доме - норма, поэтому кейджи даже в тысячный раз тушуется и отводит глаза, стоит тетсуро ласково назвать его одним из них - неважно, вычурным итальянским «amore mio» или просто солнцем. он не может не смущаться, потому что комплименты из уст куроо всегда звучат как что-то особенное, даже если звучат крайне часто. он не может не смущаться, потому что куроо - это куроо. - есть какие-то планы? - переводит тему, чтобы не заострять внимание. просто не хочет притягивать к себе изучающий взгляд, потому что знает, что под ним неминуемо краснеет ещё сильнее. - ты, вроде, говорил, что не хочешь никого звать и мы можем встретить сегодня вдвоём, но, если ты вдруг передумал и, может, хочешь пригласить котаро или кого-то ещё, то… - нет, я не передумал, - голос куроо звучит увереннее, чем когда-либо - просто до смешного уверенно - акааши не может сдержать улыбку, - я хочу встретить этот новый год только с тобой. точка. куроо сидит за столом, поджав одно колено к груди и рассматривая спокойные утончённые черты лица напротив. акааши красивый - прописная истина. акааши красивый, и это видно невооружённым глазом; у акааши молочно-белая кожа и родинка над губой, аккуратный ровный нос и серые-серые глаза, в которых хочется утонуть - или как там писали в этих бульварных романах? куроо уже и не вспомнит - в последний раз он читал что-то такое просто невесть как давно - но это не отменяет того факта, что в глазах кейджи правда хочется утонуть с головой, растворить себя, как кубик сахара в кружке с утренним чаем. в его глазах хочется захлебнуться - куроо думает, что это единственная смерть, с которой он мог бы смириться. акааши красивый - это факт, этого не заметит разве что слепой. время тянется, как тянется глинтвейн мелкими глотками - неспешно, позволяя растянуть удовольствие и насладиться моментом, никуда не спеша, - когда на часах четырнадцать минут девятого, куроо делает последний глоток и дожидается, пока допьёт акааши, чтобы не дёргаться туда-сюда и помыть и его чашку заодно. чтобы акааши не парился. простое небезразличие. он это ценит. - мы пойдём, или ты ещё хочешь посидеть здесь? - обрывает беспорядочный ход сменяющих одна другую мыслей, - мне без разницы, так что решай, как ты хочешь. - можем пойти, - кейджи пожимает плечами, встаёт и одёргивает задравшийся свитер. делает шаг навстречу и кладёт голову на плечо, - ты как, устал? - для тебя - никогда, - рефлекторно притягивает к себе, разворачивая лицом к лицу, целуя в губы, тягуче, медленно, сладко-сладко, со слабым алкогольным послевкусием на языке. вино, корица, гвоздика и ещё какие-то пряности - он не может разобрать. руки акааши обвивают шею. у акааши холодные руки, но горячее сердце. самое-самое горячее из всех, что куроо знает. - мм, у меня к тебе предложение, - он неожиданно отстраняется, отходит чуть дальше, чтобы в следующее мгновение вытянуть вперёд руку и с фирменной «ты знаешь меня слишком хорошо, не делай вид, что удивлён» ухмылкой сказать: - акааши кейджи, хочешь потанцевать со мной? - боюсь, - он колеблется, не торопится с ответом, - я не слишком хорош в этом. - да брось, кого ты обманываешь? я своими глазами видел то твоё видео с выпускного из старшей школы. и я могу подтвердить обратное. - это было давно, - отнекивается, - прошло уже, сколько…шесть лет? мне кажется, я уже забыл всё, что мог забыть, и вряд ли вспомню даже пару… - не говори глупостей. ты прекрасно танцуешь, я в этом не сомневаюсь. насчёт себя, конечно, у меня такой гарантии нет, но ради тебя могу попытаться. - почему ты так этого хочешь? - ты слишком красивый, чтобы не потанцевать с тобой. снова такой бесхитростный и искренний комплимент. снова смущение. куроо тетсуро привык изъясняться чётко и внятно и не привык что-либо утаивать. вот и сейчас он не утаивал - говорил, как есть, в лоб. это смущало. акааши кейджи слишком красивый, чтобы с ним не потанцевать - факт. акааши кейджи вспыхивает от каждого такого комментария - истина. он не дожидается ответа, переплетает их пальцы, кладёт свободную ладонь на чужую талию и пританцовывая, несерьёзным полувальсом ведёт по коридору в гостиную.в гостиной их ждёт горящая синим и красным ёлка, ждёт пушистый белый ковёр, по которому приятно ступать босыми ногами. ждут задёрнутые занавески на окнах и выключенный свет, потому что с выключенным светом пусть и мысленно, но безопаснее, потому что вместе со щелчком выключателя исчезают страхи и опасения. они не включают свет, потому что, когда одно из пяти чувств притуплено и работает только в фоновом режиме, остальные четыре обостряются, и можно почувствовать то, что не улавливаешь обычно. когда одно из пяти основных чувств притуплено, когда его переводят в режим энергосбережения, остальные пять обостряются. акааши может понять смысл этого утверждения, когда вздрагивает от прикосновения пальцев к своей спине, когда по позвоночнику - волна мурашек, а на бледных щеках - румянец. акааши понимает, что имели ввиду в том разделе о нервных окончаниях учебника по биологии, когда прижимается грудью к тёплой груди тетсуро, непроизвольно задерживая дыхание и автоматически смещая фокус на тактильные ощущения. акааши улавливает суть сказанного в научных статьях и выявленного путём множества исследований, когда тетсуро приподнимает руку и уводит его во что-то наподобие правого поворота, от которого голова идёт кругом, как от долгого катания на карусели. ему кажется, что всё вокруг теряет чёткий контур, что очертания комнаты расплываются - но только кажется. акааши кейджи даёт поддерживать себя и координировать собственные движения, потому что это, кажется, не в его власти. он шагает в такт музыке, которая существует разве что в их головах, абсолютно механически - вроде бы, это называется мышечной памятью - ловит на себе завороженный взгляд карих глаз и снова чувствует, как пол уходит из-под ног. когда одно из пяти чувств отключаешь, остальные четыре работают с удвоенной силой - акааши убеждается в этом на собственном опыте, когда плавится от тепла нежных уверенных рук на своём теле, когда их лица оказываются так близко, что куроо удаётся сорвать мимолётный поцелуй, когда… он так сильно влюблён. в ушах патокой разливается музыка - музыка, которой не существует нигде, кроме их сознания, одного на двоих. такая знакомая мелодия, такая простая, такая до боли известная им обоим, переливчатая, звонкая, плавная, до дрожи и застывших в глазах слёз символичная. мелодия, которая существует лишь где-то в абстрактном четвёртом измерении, где-то в глубинках подсознательного и бессознательного, где-то на пересечении сна с явью. мелодия, которая играла так давно на уже забытом музыкальном вечере в каком-то ноунеймовском баре, исполненная какой-то ноунеймовской группой. мелодия - не оригинал, простой кавер - неважно, намного, намного лучше оригинала, хоть оригинал он слышал сотни раз и заслушивал до дыр в наушниках. именно это исполнение, никакое другое - именно этот кавер - в тысячу, в миллион раз лучше оригинала. хотя бы для акааши. мелодия, заставившая акааши кейджи полюбить живую музыку ещё сильнее, чем он мог себе представить. заставившая влюбиться в звучание голоса со сцены, влюбиться в инструментальный фон и мягкий желтоватый свет в баре. мелодия, заставившая акааши кейджи когда-то давно влюбиться в куроо тетсуро. fly me to the moon, and let me play among the stars let me see what spring is like on jupiter and mars он забывает о существовании чего-либо ещё, вся его вселенная сужается до такого простого и понятного «куроо тетсуро». он живёт им, обнажает душу и обнажает тело - чуть позже, за закрытыми дверьми, рассыпаясь под поцелуями и не чувствуя времени и пространства - но это потом. он танцует с его личной вселенной, имя которой «куроо тетсуро», танцует, вкладывая каждую частичку себя в каждый миллиметровый шаг. акааши кейджи так сильно влюблён. another words, hold my hand another words, darling, kiss me куроо подаётся вперёд и уже в который раз за сегодняшний вечер запечатывает тонкие губы поцелуем. сначала губы, затем перехватывает запястье и целует по очереди костяшки пальцев - нежно-бережно, не упуская из виду ни одну из них. целует так, как может только куроо, по-своему, по-особенному. fill my heart with song and let me sing forever long you are all i want, for all i worship and adore останавливается на безымянном пальце левой руки - целует. сначала костяшку, затем - опоясывающий палец тонкий холодный металл. кольцо - как молчаливое вещественное доказательство. зимой происходит много всего - например, пятого декабря у акааши день рождения. зимой происходит много всего - даже то, чего порой совсем не ожидаешь. сегодня тридцать первое декабря. они помолвлены двадцать шесть дней. another words, please, be true another words, i love you. они так сильно влюблены.