Встретимся в год тигра?

— Если Новый год, то как? — спросил Юра. — Что «как»? — не понял Ибо. Лежали на кроватях, вымотанные после тренировок. Языком и то ворочать тяжело было. Но за стенами, по стенам шуршало, копошилось и скрипело, натужно и жалостливо дышало в окна, тёрлось о решётки, словно стараясь втиснуться, просочиться. И спать не получалось. Какой тут сон? А элы спали. Как вообще не видели и не слышали ничего. По жизни в берушах и с масками для сна. Привыкли? Ко всему можно привыкнуть, и даже к тому, что тебя жрут. Может, и хорошо, что они всё никак? Сколько времени нужно здесь провести, чтобы совсем синхронизироваться, стать частью заражённой Системы? Юра боялся об этом думать, но мысли оказывались вертлявей и тоньше — только отвлёкся, а оно уже думается о том, о чём и смысла нет. Ну потому что выход только один — рвать всех, пробиваться вверх по турнирной таблице и… и дальше будет видно, как они сделают то, за чем эта тупая сИстричка их выдернула сюда. А ещё казалось, закроешь глаза, и сразу выплывет из желтушного марева и тот тараканище, которого они раскатали на льду. И Зитрел, которого этот тараканище… которого… — Ну, Новый год, знаешь? — предпринял очередную попытку Юра. Он уже рассказал Ибо о том, как его любят все дворовые кошки, и как Пётя ревнует и придирчиво обнюхивает его после поглажек на стороне («А я ведь и руки помыл, по локоть помыл!»), Ибо же хмыкнул и рассказал о том, что хотел бы когда-нибудь завести добермана и гулять с ним, но это вряд ли. Юра обозвал его мажором, пропел мысленно «я буду вместо, вместо, вместо неё твоя невеста, честно, честная уо». Оборвал себя, обругал ещё за одни мысли, которые тоже как тараканы лезли изо всех щелей, и не заколотишь никак, потому что Ибо смотрит на него, Ибо улыбается ему, Ибо — вот он, рядом, только руку протяни. Но это пока. Ибо перевернулся на живот, подполз ближе, заглянул в глаза. Зачем-то. Юра переглотнул. Сам он заморозился на спине, сцепил руки на груди, но теперь там что-то плавилось внутри, отчего бухало в ушах и тянуло повернуться к Ибо, хотя бы потому, что так будет, ну удобней, чем лежать и скашивать взгляд, падая всё время на приоткрытые влажные губы. Тя-же-ло. — Не, я в курсе, что вы празднуете не только обычный Новый год, но и свой, китайский, — зачастил Юра, пока воздух ещё был, — я спрашивал про тебя. Как ты… что ты обычно… и если, когда, как будешь… — А ты? — Ну я сделаю с дедушкой оливье. Это такой винегрет…в смысле, салат. Туда горошек, колбасу, яйцо, майонез, солёный огурец… — О, я люблю огурцы. Битые. — Ты говорил, — сказал Юра севшим голосом. Ибо кивнул и просиял. Юра закатил глаза. — Ты помнишь. — Я помню, — буркнул Юра и отвернулся к стене, засопел. И вот чего, спрашивается? Нормально же всё было. Чего теперь в груди жжётся и в глазах щиплет? Нахуй ему это не сдалось. Почему нельзя было в первый раз как-нибудь не так? Охуенный опыт первой… дружбы. Да. Будет о чём теперь рассказывать. Ни у кого такого не было. Неудачный так-то у всех был, а он и здесь впереди планеты. Уделал. — Юра? — Ибо боднул спину. — Чего тебе? Спать давай. Завтра никто не отменял. — Я хотел бы с тобой, — тихо сказал Ибо, и за стеной вжикнуло. Это я, обречённо подумал Юра. Это мне выпустили кишки и вскрыли сердце, размотали его на ленты-километры, обвязали капиллярной нитью и вставили обратно: на, живи, если сможешь. Стиснул зубы. А вот смогу. Вдохнул-выдохнул, обернулся к Ибо, встретил его взгляд, моргнул вместе. — Что со мной? — спросил с вызовом. — Встретить Новый год. С тобой, — криво улыбнулся Ибо, — съесть этот твой салат с огурцами, угостить пельменями моей мамы… — Я бы и твоего рамёна с тофу навернул. У нас говорят: лучший подарок — это сделанный своими руками. И я бы научил тебя лепить пирожки… — А я бы вымазался в муке… —… но потом всё убрал. Замолчали. Вот так. Я знаю тебя, а ты знаешь меня. Проросли в друг друга дикими травами — непослушными, крепкими, острыми. Такое только в перчатках выпалывать, потому что иначе до глубоких ран, сочащихся горячей кровью. — Конверты, — хрипло сказал Ибо. — А? — У нас принято дарить красные конверты с деньгами. Красный цвет — цвет счастья и благополучия. И вообще надо много красного. Это и духов отпугивает. А ещё еда. Надо много еды. Чтобы когда год пришёл, он наелся до отвала, стал добрее и сговорчивее. — Год? — Ну чудовище. Миф такой есть про чудовище по имени Год. А, забей, у нас много всяких легенд и чудовищ из них. Мне в детстве попалась красочная книжка про них. Так я месяц, наверное, с включенным светом спал, — нервно хохотнул Ибо. А Юра не стал ему напоминать, что и сейчас они спят со светом, пусть даже это тонкая полоска из ванной. Потому что книжка это одно, а тараканы-переростки — другое. Да и не будь тараканов, всего этого, а только они — и тогда бы Юра не напоминал. — Я бы наготовил тебе много еды. Чудовища точно бы налопались от пуза. У нас, знаешь, сколько готовят на Новый год? Как на целую армию. Взвод. Хотя я там не был, но так принято говорить. Почему-то. В общем, много готовят. Нас с дедой всего двое. Ну если не считать Пётю. Но и мы готовим столько, что стол ломится, и потом три дня можно вообще ничего не делать, только есть и есть, есть и есть. — Всё то же самое, — мягко улыбнулся Ибо. Не из таких уж мы разных систем, услышал Юра, перетёк чуть ближе. В глазах напротив отражалась та самая световая полоска из ванной, что делало их похожими на кошачьи. Подумал, что и шанса на спасение не было. И раз уж гореть, до сгорать дотла. — Люблю кошек, — сказал и глянул открыто. И голос не дрогнул. Вывел чисто, без запинки. Ибо ухмыльнулся, открыл было рот и закрыл. Понял? Сердце подпрыгнуло где-то в горле. Понял. Забилось отчаянно. Тише, дурное, спалимся. А впрочем, не всё ли уже равно? Ибо подтянулся, тронул губами губы и выдохнул тихое: — И я. Мы обязательно встретимся, Юра упрямо сдвинул брови и ответил на поцелуй. Не в этом году, так в следующем. Не в этом мире Системы, так в другом. И похуй на всех тараканов.