[21:37:04]
Существа были везде. Некоторые из них, пожалуй, могли бы называться людьми. Их присутствие ощущалось на физическом уровне, закрадывалось в повреждённые органы. Следуя всем классическим принципам, они чувствовали себя уверенней лишь тогда, когда ни солнце, ни луна, не мешали им скрывать кровь в их полуслепых глазах. Голова Тэхёна больно ударилась о край ванны. Голова? Порой он не мог вспомнить, куда же делась его голова, а потом с удивлением обнаруживал её на своих плечах. Он непонимающе нахмурился, пытаясь осознать, где и почему. Странно, проспал ведь от силы часа три. А вот Юнги, разлагающийся в ванне, спит уже неделю. Ему под голову заботливо подложили куртку, а сверху укрыли подушкой — всё из-за того, что кровать в их квартире отсутствовала. Тэхён в последние дни стал гораздо чаще прикладывать ухо к его груди, чтобы удостоверится в том, что сердце там ещё бьётся. После пары ударов он вздыхал, непонятно, с облегчением или сожалением. Внезапно Тэхёну показалось, что умереть от удушья не так уж и больно. Скорее даже приятно, словно объятия для шеи. Он задумчиво осмотрел потолок. Вешаться было негде. Тэхён не знает, когда умрёт. Он подождёт. Напичканная сигаретами мыльница, пустые стеклянные банки (из-под воды, алкоголя и спирта), позеленевший кафель. В доме кто-то кашлял. Наверное, этажом выше. Наверное, с кровью. Наверное, сам дом. Когда-то Тэхён пытался помочь каждому, кто кашлял. И даже тогда, когда он впервые шагнул в дверной проём этой квартиры… — Что смотришь? Помогай, раз пришёл, — незнакомый парень сидел на полу прихожей, скрестив ноги, и усердно пытался пришить другому парню оторванную руку переливающимися серебряными нитками. Тот парень был мёртв. Трупы со сшитыми конечностями уже несколько лет приносили полиции головную боль и тошноту. — Я просто пытаюсь придать им божеский вид, если что. — Ладно, — Тэхёну всё равно. Тэхён работает в доставке. Тэхён забыл сегодня принять свои антидепрессанты. Тэхён не против помочь. — Я Юнги, если что. Тот труп был последним, а друзья Юнги больше не появлялись в доме.[22:13:59]
— Я душевнобольной, мне положено так себя вести, — под окнами Тэхёна разворачивается настоящее представление. — Всем посрать на то, что пишут психиатры на стенах. — Ваш лечащий доктор написал на своих обоях «абсурд развеял мои иллюзии. завтрашнего дня нет. это стало основанием моей свободы и заключением моих пациентов» и покончил с собой, а вы говорите, что ничего не знаете? Разве это не после вашей с ним первой встречи у него начались панические атаки? — А как же презумпция невиновности, сэр? Не доверяйте стенам, — голос у парня пустой и хриплый, как в тот день, когда они вместе до безумия увлечённо накладывали швы на чьё-то горло. — Мы все лишь играем какие-то роли. Разве может офицер полиции явиться в театр с намерением арестовать актёра, играющего Отелло, за убийство актрисы, исполняющей Дездемону? Не будьте глупцом. Тэхён тогда, кажется, впервые словил себя на мысли о том, что ему любопытно. Что человек, которого он видел перед собой, жив. Что произошло в том доме? В квартире, где прихожая была украшена багровыми отмершими кусочками кожи и куклами, за ненадобностью лишёнными голов? Чтобы узнать, что видели глаза-крестики часов, повешенных у входа, и каким образом к информационной доске в подъезде оказался приколочен мозг (если у всех была стружка в голове), Тэхён шагнул в дверной проём этой квартиры во второй раз, однако ничего так и не узнал. В своей умиротворённости и своём презрении к миру, сотканный из эмпатии и цинизма, топящий навязчивое желание собственными руками сворачивать шеи в порванной горящей бумаге, он ценил понятие тайны ради тайны. Мысль ради мысли. Когда он перестал собирать ненужные мысли в свои мешки под глазами, смог полюбить и странные изречения Юнги, и его душу, преданную демонам. Тэхён задыхается — в комнате горят свечи, а окна закрыты. Слишком мало кислорода. Как будто тому, кто здесь живёт, нужен вовсе не воздух, чтобы жить. — Ты пришёл? Знал, что придёшь, — на секунду Тэхёну показалось, что он слышит скрежет раздвигающихся ворот и какое-то демоническое утробное харканье. Всё-таки надо открыть окно, так и с ума сойти можно. — Расскажешь мне, кто это был? В тот раз? — конечно же, он имеет ввиду не жертву. Его больше интересуют живые. — Намджун был моим соседом по комнате. Очередной человек, что думает, что он достоен вершить правосудие. Людей всегда убивали, знаешь? Кто-то борется за справедливость таким путём, а кто-то борется с ними — сраная цикличность и баланс, — Юнги сидел за столом, подперев челюсть вилкой — видимо, и правда питается углекислым газом. Его голова напоминала греческую скульптуру — такая же белая и (только в воображении Тэхёна) такая же отрезанная от тела. Тэхён любит искусство. Он может поклясться, что лицо человека напротив излучает солнечных зайчиков — оно почему-то сияет, но не так, как можно увидеть, а так, как можно почувствовать. — Но ты ведь не на чьей стороне, разве я не прав? — В точку. Я художник, — неловко пожимает плечами. — Лишь хотел, чтобы он выглядел красиво, даже разлагаясь. — О, не сомневайся, сердце, что ты вышил у него на груди, выглядело весьма изящно, — серебряные нити всё ещё переливаются в памяти Тэхёна. — Я знал того парня при жизни. Настоящего сердца у него не было, поверь. Как и души. — Тогда те прошлые тела…? Вышитые глаза, уши, вырванные крылья под лопатками, написанные маслом созвездия на ключицах… — А я смотрю, ты фанат, — Юнги вдруг выпрямил спину и прищурился. — Зачем же ты вернулся? Человеческая жизнь блестящая и бесполезная. Блестит ли море, когда кого-то убивает? Да, если нет облаков. Убивает спокойно, хладнокровно, равнодушно. Даже если вспенится на пару дней (что есть пара дней в сравнении с вечностью моря?), возвращается к молчаливому безмятежному безразличию. Юнги не был морем, но почему-то блестел по-особенному ярко, Тэхёну всё время хотелось выколоть себе глаза. — Каждый из себя что-то вырезает. Кто-то — детские мечты, кто-то — выцветшие и полинявшие грёзы, кто-то — почку. Каждый зовёт на помощь по-своему. А я заебался кричать. Самоубийца — прямая противоположность приговорённому к смертной казни, а, говорят, противоположности притягиваются. — Так я теперь, значит, приговорённый? — Юнги, кажется, весело. Эта улыбка в тот день заставила Тэхёна захотеть вырезать её скальпелем и пришить к своему сердцу, а друзья Юнги начали умирать.[23:46:28]
Часто всплывают люди животами вверх в городских каналах и прибиваются к берегам. Тогда маленькие дети начинают кричать, а выжившие из ума старухи — причитать на современность. Газетчики хватают ручки с протекающими чернилами, прогуливаются у реки, мешают лавочникам отдыхать в свой залуженный перерыв. И почему ходить по набережным всегда так грязно? Не сможешь выбраться к реке и обратно, не украсив свои джинсы россыпью коричневой грязи (словно черви прогрызли). Когда Юнги с Тэхёном добрались до клочка сухой земли, труп уже заворачивали в плёнку. — Он? — Он самый. Намджун с того момента больше не интересовал Тэхёна — он был мёртв. А у мёртвого не спросишь, какой сейчас день, что он ел в перерыве между завтраком и полдником, какие мысли у него возникают при виде раскалённого провода. Юнги тогда, кажется, почти заплакал — его сосед выглядел просто ужасно. Набухший, сморщенный, кожа начала отслаиваться и в некоторых местах гнить. Ни краски, ни нити уже не помогут. — Думаешь, он убил, или его? — Тэхён пытается нарыть что-то съедобное в шкафчике с отломанной дверцей. — Думаю, он не хотел бы, чтобы кто-то знал. Они ловят, их ловят. Тэхён никогда не понимал сути этой игры. Соперничество, гонка. Он всегда оставался в стороне. Может, именно поэтому ему больше нравилось следить за тем, поел ли его любимый художник, чем размахивать громкими плакатами на улицах. Часто падают люди на мостовых, но только Тэхён замечает их, потому что всё время смотрит под ноги, чтобы не споткнуться.[00:19:05]
Юнги робко прошмыгивает в приоткрытую дверь подъезда. Внутри, конечно же, сырость и моча. Тэхён, конечно же, тащится следом. — Джин был единственным, кто по-настоящему поддерживал Намджуна, но у меня нет его номера телефона, — объясняет Юнги, поднимаясь по лестнице. — Мне кажется, он уже в курсе, — Тэхён тяжело дышит, добравшись до второго этажа. — Мне тоже, — звонит во все три двери на лестничной клетке. В первой квартире залаяла собака, во второй откликнулся матом интеллигентный бизнесмен. — Значит, вот эта… Никак не мог запомнить. Тэхён понимающе кивает и дёргает ручку двери — открыто. Удивительно, какими предусмотрительными и сострадательными становятся люди, готовясь к своей смерти. «Чтобы не выламывали дверь, оставлю не запертой. Чтобы не смывали кровь, подстелю клеёнку. Чтобы не пачкались, уйду сам». Ещё не воняет, но уже холодный. Висит красиво и тоже светится — не отличишь от новогодней гирлянды. Повинуясь буквам в записке, Юнги и Тэхён опускают Джина на пол — нечего парить в воздухе, следует ходить по камням, как всем людям и монстрам. Спуск вниз гораздо легче подъёма, им помогают чужие руки и языки. — Я ему, вот, почту принесла, как обычно, чего это он сегодня такой молчаливый? — А что ему, всегда шутки шутить только? Призадумался наконец, может, чего путное в голову и придёт. — Вы не наговаривайте на него, хороший же мальчик. Позавчера мне пакеты донести до дома помог. Тэхён не уверен, что разглядел лица среди ярких цветочных принтов. Юнги отвечает: — Он вам привет передавал… Да-да, вам, и вам тоже… В гости? Нет, он у нас не особо любит из дома выходить, это вы к нам заходите как-нибудь, — знает же, что не придут. Тэхён немного робеет — цветные пятна спрашивают, где он работает, и сколько зарабатывает. — Ну, нам пора уже, мы пойдём… Да-да, до свидания. Вслед им несётся: — Видите, какие хорошие мальчики. Вон того, кудрявого, я ещё с пелёнок помню, ходить его учила. Как они, эти люди, вечно стремятся убедить тебя, что ты не существуешь! Только про свои мысли и помнят, а ты и не человек больше, и не нежить даже. Смотрят снисходительно, как на младенца, написавшего на простыню, а ты смущаешься, пытаясь прикрыть несуществующие жёлтые пятна. Тэхён говорит об этом Юнги, и тот соглашается. Потом он спрашивает у него про Джина. — Самоубийство — это оставаться жить. Мы с тобой вот выживаем. Из ума. Если Джин хочет… Хотел сидеть на лавочке и кормить ворон, то кто я такой, чтобы не предоставить ему такую возможность? Собираясь ходить, Юнги рисует чёрным маркером на фиолетовой ленте, обвивающей шею друга, лиану цветов. — Не люблю цветы, но Джину они нравились. Тэхён берёт из его рук маркер и дорисовывает последний бутон. — На память о том, что и я существовал. Они идут домой, поскольку не встретили во дворе ни одного пьяницы и ни одной мяукавшей кошки.[01:47:32]
Юнги — причина того, почему с одежды Тэхёна приходилось отстирывать капли крови. Тэхён — причина того, почему Юнги забывал пить свои таблетки. — А если в городе не останется ни одного убийцы, как думаешь, он сойдёт с ума? — Тэхён поедает бисквитных медведей, как настоящих (или наоборот). — Не говори глупостей, — Юнги показательно хмурится. — Конечно, сойдёт. Тэхён практически поселился в его квартире — покупал продукты и смотрел, как Юнги готовит еду. Поддерживать волю к жизни легче, когда есть человек, что, скорее всего, умрёт от голода, если не смотреть на него внимательно. — Давай сойдём с ума вместе, — если быть милым и наивным ребёнком, взаимодействовать с людьми проще. — Поделиться с тобой моими безумными мыслями? — голос Юнги уставший, но заботливый. Тэхён кивает, встаёт из-за стола и подходит вплотную. Им некуда спешить — они молча играют в гляделки. Разве это не лучший способ понять кого-то? В тишине всё ощутимо. Лицо Юнги безумно ярко сияет каждый раз, когда Тэхён его видит. Это лицо хочется обнять, хочется поцеловать, хочется любить до тех пор, пока оно не сгниёт и не сморщится. Пока смотрел, выучил все нежные контуры носа, губ, зрачков, гладкость морщинок. Они сталкиваются носами, одновременно подавшись вперёд, и Юнги смеётся тихо, низко и чуть-чуть насмешливо (так, как умеет только он). Его голос медленный и спокойный, его голос — комфортное место, где даже смерть кажется родной и совсем не страшной. Это спокойствие Тэхён хотел бы осторожно положить в банку, прикрыть крышкой и поставить на полку, нежно смахивая кисточкой пыль трижды в неделю. Губы Юнги мягкие, а подушечки пальцев, проходящиеся по скуле, шероховатые. Поцелуй вечной скорби и вечного безумия до невыносимости нежный. — Моя первая безумная мысль: ты — моё сердце, Тэхён, — второй сгусток мягкости — в шею, третий — в нос. А Тэхён опять задыхается, не может пошевелиться из-за комка, сдавившего низ живота, и прилившей к щекам крови. Он с самого начала привык считать, что мир — серый, а его душа — каменная. Неужели, можно просто взять, и стать чьим-то сердцем? Неужели… Тэхёну теперь есть ради кого биться? Ради того, что стоит так близко, что нервное дыхание становится ветром. — Ты тоже! — голос срывается на смущённый писк (ещё больше неловко). — Тогда… Ты тоже… Будешь моим сердцем, ладно? Сгусток мягкости перемещается на лоб, а чужие (но такие родные) руки охватывают спину. — Очевидно, росточек безумия поселился в тебе удачно, — на ухо шепчет Юнги, смеётся и впервые они смотрят телевизор не с разных концов дивана, а в обнимку, всё ещё трепетно боязливо сталкиваясь руками. «Сегодня вечером в парке был обнаружен новый труп. Тело принадлежит Чон Хосоку — молодому студенту национального колледжа. На жертве обнаружены многочисленные колотые ранения, нанесённые холодным оружием. Следователь сообщил, что, вероятно, парень долго убегал от преследователя — на теле множество признаков того, что он быстро и неосторожно продирался сквозь заросли хвойных деревьев…» — Что за… — Юнги не успевает сдержать слёзы и сопли, градом хлынувшие на его блестящее лицо.[02:18:56]
Всё, что им оставалось делать, — называть друг друга «моё сердце» и печь имбирное печенье (но не есть его), которое потом шуршало крошками под ногами. Делать всё, что имело смысл. — Слушай стены, моё сердце, — Юнги сидит на полу в ванной комнате и методично ковыряет пол потухшей сигаретой. — Но, прошу, не доверяй им. Он искал в горе иголок соломинку, но, предсказуемо, лишь укололся сильнее. Чимина день назад задушила подушкой его маленькая сестра. Тэхён выкинул все ножи, давал ему воду, чтобы запивать таблетки и внимательно следил за спичками. Кровать[03:36:47]
— Помнишь Чонгука? Позовём его с нами в следующий раз? — Конечно, помню. Довольно милое существо. Ты очень расстроился после того, как узнал, что он умер. — Умер…? — Наглотался таблеток. Твоих… таблеток… — Тэхён повторяет это третий раз за неделю, и каждый раз испуганно вздрагивает, когда о стену в двадцати сантиметрах от его щеки разбивается чашка. Третий раз смывает с лица холодный чай. Юнги испуганно и растерянно мнётся на месте. — Прости, я… Я помню, правда. Ты же мне уже рассказывал, да? Я не принимал таблетки, и опять заснул… — он проспал пару дней — чуть меньше, чем в прошлый раз, но достаточно для того, чтобы прах Чонгука успели развеять у реки (примерно там же, где Намджун потерял пуговицу рубашки, когда его тело заворачивали в плёнку). — Подай мне, пожалуйста, тот красивый нож. — Моё сердце… В нашей квартире больше не осталось ножей… Как и люстр, карнизов, карандашей, вилок, палочек, кисточек, стульев… Ничего… — Да… В нашей квартире не осталось практически ничего, — Юнги улыбается ртом, глазами и слезами, съезжает на пол, увлекая за собой Тэхёна, и утыкается носом в его макушку. Волосы Тэхёна и рубашка Юнги стали солёными. — Мы же… Всё ещё выживаем, да? — шмыгающий нос запрещает словам звучать чётко. — Из ума? Но вместе? — Конечно, хён, — Тэхён до боли прокусывает свою нижнюю губу. — Помнишь? Мы же рождены для того, чтобы смотреть в окно, печь печенье, слушать музыку, оставлять одеяла с подушками на полу…[04:12:16]
Иногда по утрам не можешь понять, за окном начинается вечная жизнь, или облака просто кровоточат? Надо спросить у мира. Мир молчит. А раз он молчит, тогда, скорее всего, беспрепятственно разверзнутся врата ада (прямо здесь, в этой никогда не знавшей бога ванной комнате), и только те, кто наслаждается одиночеством и не держит обиды на отвратительных людей, останутся смотреть рассвет. И нет спасения тем, кто кем-то дорожит. Хорошо, что Тэхён относится к первым. И раз людям неизвестно, кто есть бог, то почему бы ему не быть богом? — Твой мир… Твой мир прекрасен… Он гораздо красивее моего. Он словно огромная кубическая библиотека, барабанная установка, свитера с катышками, белые рубашки, фортепиано, футболки с бунтарскими принтами и мольберт. Мой — куклы с оторванными глазами и руками, гигантские статуи ангелов, застывшие в молитве к выцветшим богам, вывернутые внутренности, развешенные на крюки, кровавые лица отдельно от тел. Ты не принадлежишь этому миру криков, ты не должен был проникаться им, — голос становится сонным и вялым — Юнги опять не принимал таблеток. — Однако… — Тэхён недоумённо приподнимает бровь, — мы все принадлежим ему. И откуда ты вообще взял барабаны и рубашку…? Ему – безымянному дьяволу в цилиндре без полей, перед ликом которого Юнги не смог не закрыть глаза. Дьявол управляет пиром гнили (там не найдётся ни одного вашего любимого блюда, но вы можете питаться своей тошнотой). Для него живут эти маленькие склизкие существа — черви, разучивающие зажигательные танцы внутри наших лёгких. Дьяволу принадлежат два демона, которые танцуют у костра (потухшая спичка, которой Тэхён когда-то зажигал сигарету, будет его очагом) в полинялой ванной комнате. Один из них жив, другой — тоже нет. — Не выходи из комы, моё выпотрошенное сердце.