Вниз — вниз — вниз
Дыхание сбивается в беспорядочный галоп и продолжает разгоняться. Сердце колотится и грозит вырываться из груди. Не закрывать глаза. Только не... Стоп! Тосты. Я цепляюсь за мысль о куске хлеба как за спасательный круг и позволяю своим хаотичным мыслям сконцентрироваться вокруг материальной вещи. Я не могу вспомнить ни одного интересного факта о тостах, кроме того, что они черствеют на нашей кухне в среднем за пять дней и шесть часов. Дыхание выравнивается. Приправленный кровью перекус всё ещё лежит на столе, и я сверлю его взглядом несколько секунд. Заставляю себя смахнуть его в мусорное ведро и взять тост без моего ДНК на нём. Кажется, к перекусу полагается делать чай. С кружками не возникнет особых проблем. Одну я нахожу на мойке, а вторая почему-то стоит в холодильнике. В этом же должен быть какой-то смысл? Пока закипает чайник, я перебираю варианты, зачем я мог убрать её туда, но в конце концов списываю всё на новые антидепрессанты. Нужно будет рассказать Элле о их забавных побочных эффектах. Наверное, «забавные» не совсем подходящее слово, но если сравнивать их с другими эффектами, то... Пф-ф-ф-ф. Чайник вскипел. Я кидаю заварку в обе кружки и проверяю, сколько пакетиков чая ещё осталось — хватит примерно на неделю. Перед тем как взять тарелку с тостом, я недоумённо смотрю на кружки. Зачем я сделал два чая? Несколько секунд я недоумённо пялюсь на кружки, ожидая, что они вдруг подадут какой-то невербальный сигнал, но этого не происходит. Ладно, хорошо. В конце концов, чай — это нормально. «Это нормально, Джон», — сказала бы Элла: «Ты можешь пить столько чая, сколько захочешь, пока это не причиняет боль тебе или другим». Но кому «другим»? Эти «другие» — они рядом или где-то далеко? И как этим «другим» может повредить вторая чашка чая? В попытке понять я закрываю глаза и тут же навлекаю на себя вспышку осенней листвы под веками. Плохая попытка. Думай о тостах, Джон! Распахиваю глаза и резким движением забираю со стола одну кружку и чёрствый тост — к чёрту загадки множественных кружек. Диван напротив телевизора уже проглочен сумрачными тенями, но, кажется, у меня неуязвимость к ним — что-то вроде абсолютно бесполезной формы иммунитета. Пульт завалился между подушек — его любимое убежище в попытке избежать бесчисленные щелчки по кнопке переключения каналов. Быстро я пролистываю каналы с седьмого по двадцать девятый, но не нахожу ничего интересного. Когда я переключаю тридцатый канал, краем глаза я цепляюсь за новости. Под дых ударяет, кружка в моей руке косится влево и выплёскивает на меня кипяток. Я смотрю, как коричневатые капли расползаются по пижамным штанам, но не тороплюсь убирать тост и пульт из другой руки. Даже когда вся выплеснутая жидкость впитывается в ткань, кожа не подаёт сигналов к беспокойству. Может чай был не такой уж горячий? Я кидаю пульт на другой конец дивана и пялюсь на экран — программа про жизнь белок, что-то там про ареал их обитания. Они милые. Точно милее новостей, но не настолько милые, чтобы удержать моё внимание. Я рассеянным взглядом скольжу по экрану, наблюдая за тем, как зверёк ворошит корни дерева, пряча шишку. Лес укрыт холодным снежным покрывалом, и белка, поменявшая шерсть на серую, хуже заметна на его фоне врагам. Но оператор её видит. И я её вижу. И мне кажется, я знаю об этой белке намного больше, чем редакторы этой телепрограммы. Как будто я был в её хорошо спрятанном от чужого взгляда уютном домике. Наблюдал, как она осторожно приглаживает шёрстку перед тем как выйти в свет. Как она раздражающе свистит, если обнаруживает, что что-то в дупле лежит не на своём месте. Или как валится от усталости, так и не дойдя до дупла. А ещё я знаю, что осенью она была рыжая. Осенью, когда ей приходится выше поднимать шарф, чтобы не свалиться с простудой на следующей день. У белок вообще бывает простуда? Бум! Хлопок открывшейся двери. Я заставляю себя не смотреть в сторону звука и отставляю кружку и тост на журнальный столик. Я фокусируюсь на застарелой царапине на столике и периферийным зрением на белках. Они серые, а мне кажется, что они должны быть рыжие. Жаль, что размышления об их цвете не способны отвлечь меня от того, что случается каждый вечер. От момента, который можно откладывать до бесконечности, но он всё равно наступает. Момент, когда от того, закрою я глаза или нет, ничего не поменяется — итог будет один. В такие моменты я укутываю своё сердце или те осколки, которые от него остались, в тёплый плед из воспоминаний, чтобы потом раскромсать его на ещё большие куски. Хорошо, что я не чувствую боли, да? Я могу оттянуть это ещё на несколько минут. Размышлять о том, что кто-то просто решил проведать меня в один из вечером. Но правда всегда неотступно бьёт под дых — «кто-то» реальный не стоял бы в дверях молча так долго. Может мне удастся сегодня? Мне всего лишь нужен звук. Абсолютно любой звук. Я продолжаю сверлить взглядом стол и заставляю себя сфокусироваться на тихом писке телевизора. То накидываясь на мой слух, то отступая, он постепенно нарастает до такой степени, что отодвигает на задний план все образы. Это почти благословения — больше не понимать сути происходящего. Но звук продолжает расти и пробирается к вверху пищевода. Рвотный позыв кидает меня вперёд, но я заставляю себя игнорировать его и откидываюсь назад на спинку дивана. Всё в моём теле работает неправильно и противоестественно. Надеюсь, так же просто в один момент я смогу разучиться дышать. Свет от экрана телевизора режет глаза, и я прикрываю их. Вот так просто — я сдаюсь. Осенние краски толстым слоем ложатся мне на глаза и запечатывают их, ползут дальше и сковывают мой спинной мозг, парализуя. У меня перед глазами вспыхивает листва и эти дурацкие белки с их рыжими хвостами...Грёбаные белки — грёбаные белки — грёбаные белки
Осень принимает меня в свои объятия и, причмокивая, поглощает моё сознание. Я не могу сопротивляться, но я бы и не стал, я бы ни за что не стал. Я знаю, что тепло, которое разливается по телу, скоро станет всепожирающем огнём и заставит меня корчиться в агонии, даже если моя физическая часть ничего не чувствует. Моё сознание до поры до времени, будет уверено, что это правда. Это чистейшая правда, может не сейчас, может не в этой Вселенной, но... — Джон, ты не выполняешь свою часть работы, — Шерлок укоризненно смотрит на меня, прислонившись к стволу поваленного дерева. — Если ты будешь сидеть с закрытыми глазами, то пропустишь, когда Эндрю выйдет из особняка. Я чувствую, что рвотные позывы отступают, и медленно открываю глаза. На осенний Ричмонд-парк скоро опустятся сумерки, но сейчас он нежится в красном золоте закатного солнца. Последние солнечные лучи срывают с деревьев разноцветные листья, просвечивая их насквозь, и рассыпаются о яркий осенний настил. Шерлок раздражённо фыркает, проследив за моим взглядом. Я потягиваюсь и улыбаюсь ему: — Мы сидим тут уже два с половиной часа, а свет в его спальне так и не зажёгся. Напомни, почему мы решили, что он внутри? Шерлок кидает на меня раздражённый взгляд: — Я решил. Просто смотри за домом. У него, как и всегда, есть невероятные и очевидные в своей логичности выводы, которые он нескончаемым потоком вывалит на меня, как только убедится, что был прав. Мне не сложно играть по его правилам. Я перевожу взгляд на особняк у самого подножия пригорка, на котором затаились мы с Шерлоком. Небольшое здание в стиле барокко выглядит как небольшая обитель сумрака — ни в одной из комнат не горит свет, а закатные лучи умирают на полпути вниз по склону. Завораживающий вид, но, когда ты неотрывно наблюдаешь его два часа, начинает наскучивать. К особняку прилегает небольшой цветник, и садовник, несмотря на позднее время, заботливо равняет небольшие кусты вдоль подъездной аллеи, постепенно переходя от одного растения к другому. Движения мужчины кажутся смутно знакомыми, а в скупе с этим видом... меня посещает смутное дежавю. Я точно был здесь. Ещё во времена учёбы в университете... — У нас было свидание с девушкой где-то здесь. Когда я учился, — рассеянно говорю я, продолжая наблюдать за размеренными движениями садовника ножницами. Шерлок ничего не отвечает — это может означать и снисходительное разрешение на ведение «бессмысленного разговора» и раздражённое осуждение того, что я мешаю ему наблюдать. — Она была милая, но... Это было так давно. Я даже не помню её имя. А место это вспомнил. Забавно. — Секс. — Что, прости? — отвлекаюсь я от наблюдения за особняком и удивлённо смотрю на Шерлока. — Ты запомнил, потому что у вас был секс. Яркая вспышка. Воспоминание. — И правда. Это было так давно: когда я ещё не сдавал позиции по части красоты и формы — и это было так замечательно. Некоторое время я смакую это воспоминание — оно кажется тёплым и радостным, таким, что его можно разворачивать перед собой в самый пасмурный день и греться о него. — Это хорошее воспоминание, — рассеянно улыбаюсь я. — Даже не знал, что оно у меня есть. — Но бесполезное, — беззлобно замечает Шерлок. — В прошлом важны факты, а не эмоции. Этот тезис — как отражение того, чего друг придерживается в работе. Я знаю, что он лукавит, говоря о «бессмысленной эмоциональности», но не ловлю его на этом, потому что... Это одна из защитных конструкций вокруг образа, тщательно созданного детективом в глазах окружающих. Но я не пытаюсь разрушить их, прибегая к новейшим правительственным технологиям, или выманить Шерлока из-за них искусными загадками. Мне достаточно только... — Знаешь, я часто пользовался воспоминаниями как... защитным механизмом, — я поворачиваю лицо к солнцу, греясь последними лучами, — там. В Афганистане. — Что-то вроде Чертогов? — Шерлок вскидывает брови и заинтересованно смотрит на меня. Забавно, что он так уверен в том, что я знаю, как работают его Чертоги, хотя на самом деле я только догадываюсь. — Наверно... Не знаю. Я могу закрыть глаза и вспомнить... образы. Цвета. Или запахи. А потом приходит всё воспоминание. — Ты так вспомнил это место, — констатирует детектив. — Посмотрел на садовника, представляешь? — улыбаюсь я. — Как думаешь, он всё тот же? Шерлок усмехается: — Он может вспомнить тебя, — и дождавшись моего вопрошающего взгляда продолжает. — Если степень его удивления, когда он застукал вас с девушкой, была достаточно яркой. Мы одновременно прыскаем. Даже не хочу знать, как он это вычислил. — Я был таким придурком, — улыбаюсь я. Шерлок смотрит на меня исподлобья и ухмыляется: — Я бы не сказал, что ты в полной мере растерял эту свою... — Это не я пытался убить себя в нашу первую встречу, — я швыряюсь в него охапкой листьев, но ни один из них не долетает до Холмса. Мне кажется, это было так давно — наша первая встреча. Ещё дальше, чем свидание с какой-то девушкой на этом месте. Шерлок фыркает: — Я бы поступил так же ещё раз. — Не сомневаюсь. Ты достаточно последователен в попытках угробить себя, — я разминаю затёкшие плечи. — У тебя вообще есть завещание? — Скучно. Пусть с этим разбирается Майкрофт. Я ничего не отвечаю, раздумывая о том, что Холмсу-старшему явно будет не до завещания, если с Шерлоком что-то случится. — Джон, это семейное. Не вкладывать смысл в привязанности. Воспоминания. Я не знаю, что тут можно сказать. Даже если ты каждый день заглядываешь в глубину пустых глазниц — смерть близкого человека всегда отличается. Медленно, неохотно, эта мысль растекается по моим нейронам — но в ней больше смысла, чем я могу понять сейчас. И только полу-любопытное, полу-горькое: «Шерлок, а если бы умер я?» — стучит тихим набатом, не давая сосредоточиться на чём-то другом. — О, прекрати! — фыркает Шерлок и поднимается с земли. — Ты бы ещё написал свой вопрос на транспаранте, — выплёвывает он. — С нашим образом жизни мы, с вероятностью в 78 процентов, умрём вместе. — Мы не можем умереть одновременно, — тут же парирую я, пытаясь игнорировать участившееся сердцебиение. Кто-то всё равно будет первым. А зная навязчивое желание Шерлока всегда быть первым... Его смерть вдруг ударяет в солнечное сплетение своей реальностью. Как будто стоит мне моргнуть, потерять его из вида всего на секунду... И он исчезнет. Скатится вниз по небольшому склону, напорется на острые ветки, которые только что равнял садовник, и тогда... И тогда... — Что за дурацкая тема для разговоров! От имени британского правительства, я выдаю тебе официальное разрешение умереть вперёд меня, доволен? — ещё раз раздражённо фыркает Холмс и запахивает пальто плотнее. Это заявление кажется мне забавным, но я почему-то не улыбаюсь. Почему я не улыбаюсь? Некоторое время мы молчим, и я чувствую как солнечное тепло стремительно утекает сквозь пальцы. Приближаются сумерки, но я слишком растерян реальностью приближающейся смерти моего друга, чтобы встретить их. Я цепляюсь взглядом за Шерлока, который меряет шагами небольшую опушку, своими передвижениями закручивая небольшие вихри из листьев, но не могу подобрать слов, чтобы его предупредить. Это ведь просто в моей голове. И это всё не взаправду.Не взаправду — не взаправду — не взаправду
Пытаясь успокоить дрожь, которая сковывает пальцы, я упускаю момент, когда Шерлок опускается рядом со мной. — Ты хранишь только хорошие воспоминания? — неожиданно спрашивает он, и в его тоне читается искреннее любопытство. — Ну... — мне очень сложно говорить, из-за того, что набат ударов собственного сердца в ушах становится громче, но мне хочется удовлетворить интерес Шерлока. — У меня не было необходимости возвращаться к плохим, но... Они всё равно приходят... ночью, — я поворачиваю голову назад, пытаясь поймать ускользающие солнечные лучи, но яркие краски Ричмонд-парка меркнут перед глазами. Вжух! Одним мощным рывком листья взметаются вверх и закручиваются в небольшом торнадо вокруг нас с Шерлоком. Солнечные лучи не пробиваются внутрь ловушки, а я лихорадочно пытаюсь придумать, как из неё вырваться. Я протягиваю пальцы к стене из листьев и тут же отдёргиваю — своими острыми кончиками они оставляют на коже тонкие кровавые царапины. Вихрь вокруг нас усиливается. Вдруг в темноте я натыкаюсь на друга и цепляюсь за него как за якорь. Глаза Шерлока, отливающие серебром, приковывают к себе мой взгляд. Я читаю в них то, что не смог сказать ему перед падением. То, насколько он был важен. То, в скольких галлонах моих воспоминаниях он будет жить. Галлонах, образующих такое глубокое и чистое озеро, что рано или поздно, я решу утонуть в нём. «Будь, пожалуйста, живым», — прошу я, не размыкая губы, и вихрь из листьев исчезает также неожиданно, как появился. Вокруг нас не остаётся ничего, кроме пустоты, а я вдруг слышу тёплый бархат его голоса: — Я всегда буду жив в твоих Чертогах, — я чувствую мягкое касание кисти Шерлока на своём плече, но... не могу сосредоточиться на нём. Вокруг нарастает гул. В чернеющей пустоте рокочут приближающихся волны реального мира, в который я должен вернуться. Призрачное касание кисти, оскорбительное в своей неправдоподобности исчезает, и, как я не пытаюсь удержать блики зрачков Шерлока, они меркнут в темноте, а на меня обрушиваются толщи воды. Если мои щёки становятся влажными, значит по крыше зарядил мелкий осенний дождь и просочился в гостиную. Значит Шерлок снова поставил дурацкий эксперимент, затопив весь второй этаж, а теперь делает вид, что он не при чём. Значит я вообще не дома на Бейкер-стрит, а в бассейне с привязанной к корпусу взрывчаткой. Вокруг всё затопила вода, и я не сопротивляюсь, но лучше бы это была песчаная буря Афганистана. Чтобы это было до встречи с тобой. Чтобы я был глупым, безрассудным Джоном Ватсоном, который пошёл на войну. Который не знает Шерлока Холмса. Не знает, как звучит его смех, раздражённое фырканье и шипящие угрозы. Не знает звука его шагов, частоты его сердцебиения и запаха его одеколона. Не знает, что все защитные барьеры невыносимого, заносчивого и асоциального Шерлока Холмса исчезают, стоит мне мягко их коснуться. Но у меня нет машины времени, чтобы вернуться в то время или вернуться на крышу и всё исправить. У меня есть только мои Чертоги — мои ненастоящие, рассыпающиеся на листву, Чертоги. Единственное место, где я чувствую себя живым. Я открываю глаза, и меня складывает пополам. Я пытаюсь отдышаться, будто только что вынырнул после длительного погружения. Но никакого погружения не было, я все ещё здесь — ничего не чувствую, несмотря на засохшие на моих щеках слёзные дорожки. Я совсем ничего не чувствую, но это не значит, что я не могу умереть от боли, ясно? — Джон. Я знаю, что гость Бейкер-стрит, хлопнувший дверью, всё ещё здесь, но не хочу встречать его любопытный взгляд. Я ещё не отошёл от первой части галлюцинаций, чтобы встречаться со второй. Боже, наверно, мне всё-таки стоит поговорить с Эллой о побочных эффектах. — Ты обещал мне тогда, — рыкаю я, не поднимая глаза. — Ты сказал, что готов уступить мне смерть, что тебе не сложно. Так почему ты? Я кидаю короткий взгляд в сторону двери, но Шерлок не смотрит на меня в ответ и ничего не отвечает. Главным образом потому, что он плод моего воображения, а я не знаю, что тут можно ответить. Кто угодно может пообещать такое, и ни один не сможет выполнить. Я хотел, чтобы он не умер или чтобы умер я? Кажется, особой разницы нет. Я заставляю себя распрямиться и откидываюсь на спинку дивана. Телевизор всё ещё включен, и теперь там идёт программа о строительстве плотин. — Джон, я недооценил силу эмоций. Я мог бы удивиться, какие разные по характеру «Шерлоки», которых я воображаю, но у меня нет на это сил. Тот, что в Чертогах — милее, а в этого мне очень хочется запустить что-то с журнального столика. Я запрокидывая голову назад, чтобы не видеть дверь даже периферийным зрением, но Шерлок отражается на поверхности лондонской ночи в окне. Я вижу, как он протягивает ко мне руку, искажённую и изломанную в отражении, будто хочет коснуться, но тут же отдёргивает. — Я... жив, — два коротких слова, которые разрывает рваный выдох. Наверно, он бы так и сказал. Или может устроил какое-нибудь глупое представление, арендовав зал в центре города с огромной вывеской: «Шерлок Холмс снова здесь». — Посмотри на очевидные признаки, — холодно чеканит моя галлюцинация. Я раздражённо фыркаю — это мы уже проходили с моим подсознанием. Я искал подсказки в газетах, в случайных звонках с чужих номеров и в незнакомцах, которые следуют за мной на улицах. Но правда в том, что я знаю, как выглядит разбитая голова Шерлока Холмса. А люди с разбитой головой не отсылают в газеты объявления, не звонят по телефону и, уж точно, не разгуливают по улицам. — Скучно, — лениво отзываюсь я отражению Шерлока, пародируя его любимую интонацию. Я вижу, как уголки его губ еле заметно дёргаются, как бывало, когда он сдерживал улыбку. Несмотря на все доводы разума, мне так хочется его коснуться и убедиться, что он живой. Что бы я сделал, если бы это был настоящий Шерлок? Сложно предположить. Я разрываюсь между вариантами сжать в объятьях и придушить. Думаю, при желании это можно было бы совместить. Но я могу думать, что угодно, потому что в реальности... в реальности.Уходи — уходи — уходи
Я сжимаюсь комком на диване, как когда-то делал Шерлок. Тогда, когда обижался, злился или болел и.. еле слышно облегчённо выдыхал, если я опускался рядом. И я думаю, может сейчас он и правда жив. Просто очень-очень далеко — в заложниках или может он просто спрятался. Может... — Что мне сделать, чтобы ты поверил? — не унимается Шерлок. Так убого, что я схожу с ума. Но я ничего не могу с этим поделать. Совершенно ничего. — Расскажи, что ты чувствуешь? Не знаю, что именно я хочу услышать. Наверно, какую-то сказку про рай и про то, что он не чувствует боли. Что лучше ничего не чувствовать или чувствовать боль? В любом случае, настоящий Шерлок никогда бы не ответил на такой вопрос сразу — барьеры, помните? Шерлок раздражённо фыркает, и я вижу, как его силуэт раздражённо переступает с ноги на ногу — очевидные свидетельства отказа от ответа. — Тогда проваливай из моей головы, — просто чеканю я. Плечи Шерлока поникают — растерян и расстроен. Интересно. Заинтересованный переменой его настроения, я поднимаю голову и несколько секунд внимательно рассматриваю его. Сегодня он выглядит отличным от своих предыдущих версий — вдоль щеки протянулась царапина, а губа разбита, волосы взлохмачены и выглядят чуть короче, чем обычно. — Ты вроде как поменял образ, — задумчиво тяну я, пытаясь понять, с чем связано изменение его внешнего вида в моём сознании. — А... это, — неопределённо ведёт рукой Шерлок и ловит мой взгляд. — Слушай, Джон, судя по моим вычислениям, Майкрофт будет здесь через двадцать три минуты. А мы с ним... кхм. Не пришли к единому мнению относительного этого... визита. Следовательно, он будет зол, примерно на семьдесят процентов сильнее, чем обычно. И если следовать моей схеме «Истеричных состояний Майкрофта», он обязательно забудет свой зонтик, поэтому... — Холмс быстрым вдохом хватает порцию воздуха и заканчивает: — будь так добр, помоги придумать, где его спрятать. Мне определённо хочется закрыть глаза, и больше никогда их не открывать. Это так похоже на настоящую цепочку дедукционных заключений Шерлока, что у меня щемит сердце. Это как всегда восхитительно. И его последнее предложение, предлагающее мне стать соучастником, но ведь на самом деле... Этого никогда не будет.Никогда — никогда — никогда
Я закрываю глаза, и из глубин моего сознания приходят осенние образы и уговаривают: «Нужно всего лишь держать глаза закрытыми». Я хочу оказаться там прямо сейчас, и изо всех сил зажмуриваюсь, но Чертоги не открывают свои врата. Я наклоняюсь вниз к коленям и закрываю уши руками. Моя грудная клетка будто сминается внутрь, и я запоздало думаю, что похоже, сейчас у меня случится инфаркт. Или ещё что-нибудь. Но... ничего не происходит — я просто балансирую между двух реальностей — не способный нырнуть в Чертоги и физически не способный выносить этот мир. Я не знаю, сколько сижу так — вжавшись лбом в колени, желая исчезнуть. Желая, чтобы в кармане моей пижамы появился пистолет. — Майкрофт, — цепляюсь я за последнее слово, сказанное Шерлоком будто несколько десятков лет назад. — Забрал мой пистолет. Я почти не рассчитываю на ответ — в конце концов, моё сознание сейчас и так разрывается, пытаясь одновременно ухватиться за скользкие перила лестницы, которая ведёт в Чертоги, и остаться сидеть на диване в нашей гостиной, но вдруг... — Открой глаза, — я подпрыгиваю от тихого голоса рядом. А потом я чувствую это — лёгкое давление на кожу кисти. И тепло. И ничего не может быть одновременно хуже и лучше того факта, что я сошёл с ума настолько, чтобы ощущать Шерлока рядом. Я распахиваю глаза — он прямо передо мной, внимательно скользит взглядом по моему лицу. Шерлок совсем близко, но я не касаюсь его в ответ, — такие иллюзии всегда заканчиваются одинаково больно. Я спешу разуверить себя в возможной реальности происходящего, которая сейчас ощущается так остро, и мои мысли облекаются в слова. — Я сошёл с ума, Шерлок. Но... ты был не прав тогда. Этот факт не имеет значение, потому что я, — я спотыкаюсь на середине предложения и чувствую, как по моим щекам катятся слёзы. Я знаю, что настоящего Шерлока напугали бы мои эмоции. Он бы подскочил и ушёл в другую комнату — некоторое время беспокойно мерил её шагами, а потом бы скопировал какую-нибудь мою привычку, например, сделал бы чай, только чтобы понять, как с ними справиться. Но этот Шерлок смотрит на меня, широко распахнув глаза, и не убирает руку с моего плеча, — и если так выглядит сумасшествие, то я готов сдаться. Потому что я хочу этого. Я хочу остаться здесь — с этим Шерлоком. И мне больше не страшно... — Я видел тебя каждый день. У этой двери. Но ты никогда не подходил. Почему ты не подходил, — еле слышно шепчу я и сталкиваю наши с Шерлоком лбы. Глаза Холмса прикрыты, и я чувствую его мимические морщины на лбу. Я даже не знал, что моё подсознание сможет воспроизвести их, но наверное этого стоило ожидать спустя полгода прокручивания одного и того же воспоминания. Спустя полгода траура. Он ничего не говорит, и я чувствую необходимость убедиться в том, что он ещё здесь, поэтому протягиваю руку и дотрагиваюсь до жёстких кончиков его волос, которые когда-то были мягкими кудрями. — Ты здоров, Джон, — тихо отвечает Шерлок, будто реагируя на касание, а потом отстраняется назад и поднимается с дивана. Я даже усмехаюсь, насколько нелепым мне кажется попытка моего подсознания, но у меня нет сил и желания спорить с Шерлоком. Также как не было в вечера, когда он затевал вечные споры при просмотре передач про животных. Не знаю, кому он пытался доказать свою исключительную просвещённость об их образе жизни: создателям программы, которые не слышали его в эти моменты, или мне, который слушал всё до последнего слова, иногда понимая только половину из сказанного. Это будто ожившее воспоминание из прошлого. Оно согревает в любое время года. БЗЫНЬК, БЗЫНЬК! Я подскакиваю на диване и удивлённо таращусь в сторону кухни. На полу лежат две разбитые тарелки, а Шерлок держит в руках ещё одну. Кажется, я нырнул в воспоминания слишком глубоко. — Какого? — тихо интересуюсь я. Тарелки на полу мог разбить я сам, а звук — просто галлюцинация. Я не должен поддаваться. Сумасшедшие много чего слышат. — Смотри на меня, — рыкает Шерлок и на моих глазах у него из рук выскальзывает тарелка и падает на пол. — Ты спрашивал как себя чувствую. Так! — одним широким движением он швыряет тарелку в стену. Осколки рассыпаются по всему полу. Меня начинает тошнить. Я ещё раз смотрю на Шерлока.Шерлок — Шерлок — Шерлок
— Ты? — тихо спрашиваю я. Он утвердительно кивает. И тогда я вижу другие признаки: на ковре капли дождя, скатившееся с плаща Шерлока, его грязная обувь оставила следы на линолеуме. — Что? — спрашиваю я. Похоже на то, что я только начинаю изучать язык и пробую самые лёгкие слова. Я трясу головой и зажмуриваю глаза. У меня нет сил поверить.Это всё нереально — нереально — нереально
— А чтобы ты вдруг не вздумал снова, как попугай, твердить о сумасшествии — вот тебе факты. У тебя на столе чёрствые тосты и несколько капель крови — разучился управляться с ножом или просто был невнимателен. Судя по твоим аккуратно застёгнутым пуговицам, не ранний Альцгеймер — значит второе. Но о чём может размышлять человек, у которого заведён будильник, — Шерлок указывает на стол, — чтобы не забывать есть. Очевидно — воспоминания. Но какие воспоминания ты можешь использовать в качестве защитного механизма от реальности? Хорошие, — мужчина делает секундную паузу, — правильный ответ, но что более важно... эмоционально и тематически связанные с проживаемым кризисом, а это значит, ты... вспоминаешь вечер в Ричмонд-парке, — Шерлок делает несколько шагов по направлению ко мне. — И возвращаясь к тому, с чего мы начали — Джон, я недооценил силу эмоций, — он учащённо дышит, как бывает каждый раз, когда цепочка его гениальных выводов подходит к концу. Слова очевидного восхищения застывают у меня в горле, и я почти уверен в том, что разучился дышать. Я пытаюсь вспомнить способы проверить реальность происходящего, но разве эта цепочка — не самое очевидное тому подтверждение? — Я не забыл тебя в отличие от той девушки, — оторопело говорю я, сам не зная почему. Разные контексты, разное время, разный «я». — Да, похоже, с возрастом твоя память улучшается, ведь у нас даже не было секса, — раздражённо фыркает Шерлок. Но я не слышу его остроту, потому что передо мной разбитым калейдоскопом разбиваются воспоминания прошедшего полугодия, и, если я действительно не сошёл с ума, в чём Холмсу ещё предстоит меня убедить, то... — Да, это был я. Записки, звонки, слежка на улице. Визиты. — Что? — не то чтобы я не понял с первого раза, но вдруг это просто очередной аргумент подсознания. Аргумент, выведенный на коре моего мозга красными чернилами с металлическим запахом. БУМ! Второй хлопок входной двери за вечер — это что-то новое. А потом приходит другой звук — топот, он становится всё ближе и, перед тем как дверь распахнётся, я слышу: — Где мой умственно-отсталый брат? Майкрофт влетает в гостиную, и сначала его взгляд падает на меня, поэтому я сразу решаю расставить все точки над «i»: — Он... он умер. Полгода назад, — уверенно говорю я и смотрю на реакцию мужчины. Но на лице Холмса-старшего не дрогнет ни один мускул, он переводит взгляд на Шерлока, который уже успел сесть в своё кресло: — Ты хоть представляешь, какой опасности ты подверг всех людей, участвующих в операции! Проблемы не закончатся на докторе Ватсоне, эти проблемы, — он делает к брату широкий шаг, — теперь будут преследовать тебя там, где это никогда не представлялось возможным. — Тогда убей Джона, — кивает на меня Шерлок. Я ловлю его взгляд, но всё ещё ничего не соображаю. Мне никогда не мерещился Майкрофт. И так правдоподобно... мог бы я воспроизвести его так правдоподобно? — Что ты? — шипит Майкрофт и отставляет зонтик к креслу. — О бога ради, Майки! Ты же не развешивал по всему городу афиши с заявлениями о том, что отнял у Джона пистолет. Это самый лёгкий вариант. — Помпезные жесты — это по твоей части, — шипит Майкрофт, но по его выражению лица видно, что идея кажется ему интересной. В центре всего этого представления я лихорадочно пытаюсь прийти к единому мнению о том, мерещатся ли мне оба Холмса или, что более невероятно — Шерлок... Он... Дзыньк! Майкрофт и Шерлок оборачиваются на звук будильника. Некоторое время они озадаченно осматривают каминную полку, а потом шарят глазами поблизости. Но я точно знаю, где будильник — вчера я кинул его в камин, только чтобы он заткнулся. А если знаю я, то и мои галлюцинации тоже должны знать, а эта пауза... Я в одно движение хватаю с журнального столика кружку с остывшим чаем и швыряю её в Шерлока. — Ты! Мерзавец! Шерлок успевает сделать шаг в сторону, и кружка врезается в основание камина. Краем глаза я вижу, как зло усмехается Майкрофт, но он сейчас не в приоритете. Пока я выбираю, что следующее полетит в Шерлока, за исключением оскорблений, Майкрофт чеканит: — О плане вашего самоубийства мы подумаем завтра, а пока, доктор Ватсон, — он разворачивается на каблуках и направляется к выходу из гостиной. — Наслаждайтесь своим... ведением, — выплёвывает он и выходит за дверь. — Джон, прежде чем ты поймёшь, что кидаться вещами — не лучшая затея в таком маленьком помещении, — осторожно начинает Шерлок, — давай проясним несколько фактов. Во-первых, я сожалею, — я делаю шаг к Холмсу и чувствую, как по венам растекается тепло. — Во-вторых, я пытался связаться с тобой, — я останавливаюсь за два шага до друга и даю ему ещё несколько секунд форы. — В-третьих, я был прав — Майкрофт забыл свою трость. Шерлок поднял руки вверх в защитном жесте и почти вплотную вжался в каминную полку. Он выглядит по-настоящему напуганным — сравнить это можно только что с тем разом, когда он взорвал дверь в мою комнату, пытаясь убедиться в её надёжности, не зная, что я спал внутри за метр от эпицентра. Но обида и злость, которые позже полностью захватят меня, тонут в открытости и честности его взгляда, готового встретить все мои эмоции. И на поверхности моего понимания остаётся только тёплый, маленький огонёк, готовый разгореться в пламя — огонёк, который я больше никогда не отпущу. И тогда я сжимаю Шерлока в объятьях.