Новый год. Ланьши... Вино?

      Лань Сычжуй смотрит на Цзинъи и Жуланя и не может насмотреться.       Он обводит взглядом две фигуры, прилипшие друг к другу посреди одной из многих ланьши, которые в канун праздника остались без присмотра учителей и старейшин. Пред ними на низком столике, безупречно чистом, без единого следа чернил, стоит открытый кувшин вина, разносящий кисловатый аромат по комнате. Рядом с ногами лежат ещё пара сосудов, уже пустых, и только один среди них запечатанный и полный.       Цзинъи хватило две или, может, три чарки, чтобы опьянеть и начать вести себя развязно. (Не то чтобы он хоть когда-то ведёт себя очень правильно, но сегодня, казалось, все рамки для него были стёрты, а запреты — сняты). Сейчас он висит на недовольно ворчащем Цзинь Лине, уже красном, не то от духоты, не то от алкоголя.       Лань Юань позволяет себе поднести к губам пиалу с вином, отпивая немного. Это та самая первая, так и не законченная чарка, налитая щедрой рукой шиди, когда они только открыли первый кувшин.       Перед ним — только протянись через стол и вытяни руку, как дотронешься до чужой спины — Цзинъи крепко обнимает Жуланя, практически сидит на его коленях и зарывается лицом в солнечно-жёлтые ханьфу. Цзинь Лин раздражённо пытается его оттолкнуть, упирается руками в грудь адепта из Гусу, но тот лишь льнёт ближе, вцепляясь пальцами в верхние одеяния, и сжимает коленями бедро того. Жулань краснеет от того сильнее и выглядит шокированным.       Сычжуй отпивает ещё, совсем чуть-чуть, чувствуя прокатившееся по нёбу и по горлу тепло, не отводя взгляда. Цзинь Лин смотрит на него, обиженно, жалобно, порывается что-то сказать, но только взволновано вскрикивает, когда Цзинъи носом пару раз ведёт по худой тонкой шее. Жулань хватается за бока прилипчивого гусуланьца и пытается (Сычжую каждый раз кажется, что не всерьёз) оттащить того от себя. Лань Цзинъи на это только забавно дуется, трётся щекой, как кот, тягуче и ласково.       Лань Юань запоминает каждое движение, каждый звук, внимая всему так, будто находясь на уроке.       Запоминает, как Цзинъи вжимается своим телом в чужое, текуче прогибаясь в пояснице. Как притирается ближе и беспорядочно шарит руками по груди Цзинь Лина, что воздымается в такт неверного дыхания. Как шально и весело улыбается, сверкая глазами, неясно серыми и такими красивыми. Как довольно мурчит, хитро щурясь. «И впрямь как кот», — Сычжуй ощущает, как сердце ускоряет ход в его груди, а уголки губ непроизвольно тянутся вверх от мысленного сравнения.       Он запоминает, как Цзинь Лин робко разводит дрожащие руки, когда между ним и адептом из Гусу не остаётся места. Как удивлённо дёргает бровями. Как бросает на него, Лань Юаня, обжигающие взгляды из-под занавеса ресниц. Как тонко вздыхает, чуть цепляя зубами и так искусанные, оттого и покрасневшие губы.       Лань Юань вцепляется в пиалу, и она, кажется, скоро расколется в его руках. Сычжуй жмурится, мотает головой, пытаясь вытрясти из неё все мысли «не о том». Открыв глаза, он видит своё отражение в вине, жалкое, неуверенное, размытое. Алкоголь в чаше ходит тонкими волнами — пальцы мелко дрожат.       — Т-ты! — слыша полузадушенный возглас, и Лань Юань поднимает взгляд. — Прекрати! — как не пытается голос А-Лина звучать строго, он всё ещё выдаёт всё его смущение и отсутствие настоящего отвращения. Лань Цзинъи на такое лишь радостно фыркает, улыбается, касаясь губами почти неприкрытой белым воротником шеи. («Бесстыдник», — хочется упрекнуть шиди, но про себя юноша не отрицает, что, лишь позвольте ему, он сделал бы то же самое). У Цзинь Лина, сгорающего в собственном румянце, заканчивается терпение.       — Сы–… Сычжуй!       Смотрит необыкновенно моляще. Дрожит, как дрожит и сам он, так же поражённо, так же робко. В голове Лань Юаня мелькает мысль, что он так и хочет зацеловать, бегло и легко, эти алые щёки, слезящиеся глаза и мокрые, наверняка сладковатые от выпитого вина губы.       Кровь приливает к щекам, из-за чего они становятся тёплыми. Он ярко ощущает, как бьётся его сердце, быстро и ритмично. Глиняные стенки чарки будто, а может и в самом деле, осыпаются под пальцами мелкой пылью. Ещё немного — пиала треснет, и красноватая жидкость намочит его ладони. Лань Сычжуй пугается или же просто смущается фантазий, и ненадолго закрывает глаза.       Когда он открывает их, то ловит взгляд Цзинъи, который, прекратив прижиматься губами к тонкой шее, на какое-то время отрывается от неё и смотрит на Лань Юаня исподлобья, недовольно, даже с некоторой злобой. «Только попробуй вмешаться!» — Цзинъи хочется не то усмехнуться, не то прокричать это шисюну, но… он вряд ли сможет что-то сделать, если Сычжуй действительно решит рассадить их по углам ланьши.       — Цзинъи, — говорит Сычжуй мягко, с долей ласкового укора, словно бранит ребёнка. Надо бы помочь Цзинь Лину. Но…       Кто поможет ему самому? Он путается в том, что следует сделать. Он хочет подойти и… разнять их? Или вклиниться между и…? Его щёки сейчас наверняка пылают, как сигнальный талисман, став вмиг невероятно горячими.       Лань Юань с некой торопливостью, ему не свойственной, подносит чашу с так и не выпитым вином к губам. Он старается отвлечься от того, что разворачивается прямо перед его глазами и никак не понимает, что Учитель Вэй любит в вине. От него легче принимать столь неожиданные решения? или просто мутятся мысли. От него становится жарко в груди, хотя куда, кажется, жарче? Оно оседает на языке чем-то сладковато-кислым, и их губы наверняка имеют такой вк… нет, он не должен думать о таком сейчас.       Стоило только вспомнить о его милых шиди, как всё внимание вновь обращается к ним. Цзинъи, поняв, что ему пока что всё спускают с рук, оглядывается с сомнением на Лань Юаня, в это же время уверенно забираясь полностью на колени Цзинь Жуланя, подавившегося возмущением.       Сычжуй молчит, смотрит пристально, лишь запрокидывает немного голову, опять наполняя рот вином, как обыкновенной водой. Алкоголь безобидно касается языка и нёба, чтобы после колким жарким порывом пронестись по глотке.       (О, он совершенно не против творящегося на его глазах беспредела, но желание оказаться рядом с ними, разделить хоть одно касание неспешно сводит его с ума).       Ноги Цзинь Лина придавлены весом гусуланьца, а запястья оказываются в цепкой хватке тонких холодных пальцев. Цзинъи утыкается лицом в изгиб шеи, медленно вдыхает и выдыхает, щекоча бледную кожу горячим дыханием. Запах чего-то из цитрусовых забивает его нос, наполняя тихой кислинкой лёгкие. «Этот аромат очень подходит юной госпоже», — юноша хитровато улыбается, отвлекаясь, чтобы перехватить запястья А-Лина одной рукой, и вновь бросает взгляд за плечо, туда, где сидит неправильно спокойный шисюн.       Жулань дёргается, его немного трясёт. Он испуганно смотрит то на одного, то на другого Ланя. Остаться на праздники в Гусу Лань было ужасной идеей! Но думал наследник двух орденов о симпатичных юношах с белыми лентами, отказывая дяде поехать отмечать Чуньцзе в Юньмэн. Выпивка творила с людьми нечто странное, и их мысли не представлялось возможным предугадать. Цзинь Лин приблизительно понимает, что сейчас на уме у Цзинъи — попробуй не понять, когда человек ведёт себя почти как животное. Но думы старшего Ланя — страшные, очень страшные дебри.       Сычжуй, вероятно, увидев бы себя со стороны, передёрнул бы плечами от холода, пробежавшего по коже. Серые глаза, имеющие неясный фиолетовый оттенок, кажутся грозовыми тучами в одиноком отсвете свечей, что сгорают где-то в углу ланьши. На губах нет и следа привычной тёплой улыбки, которая украшает лицо и придаёт ему приветливости и добродушия.       Цзинъи кажется, что он явственно чувствует настойчивый взгляд, прожигающий его, и волоски на шее встают дыбом от этого. Будучи наблюдателем, Лань Сычжуй не лишний здесь. Цзинъи даже ловит себя на мысли, что он не хочет, чтобы тот уходил. (И тот не уходит).       Цзинь Лин крайне жалеет о том, что вообще предложил Ланям выпить в канун Чуньцзе, и про себя корит Цзинъи за то, что тот этой идеей воспылал. Но безмолвные укоры не мешают ему (о Боги, если узнает дядя, до чего он докатился!) упиваться, как и вином доселе, неожиданно ласковыми прикосновениями такого, казалось бы, взрывного человека. Не мешают и желать ещё большего, заставляя каждый раз обращаться взглядами к Сычжую, мысленно упрашивая: «Подойди! Обними. Поцелуй…»       Лань Юань, держа пиалу за самые края, покачивает её, и вино в чаше лениво бежит бордовым водоворотом, и внутри него, кажется, такой же водоворот, но состоящий из вод смешанных чувств. Он с неким удовольствием смотрит на то, как Цзинъи касается тыльной стороной ладони бледной щеки Жуланя. Шиди оглаживает тонкое лицо, а после мимолётно касается губами. И ещё, и ещё. Он осыпает алые скулы поцелуями, легко и мягко. А-Лин совсем теряется под этим напором, тает, расслабляется, и Лань Сычжуй плавится вместе с ним. Он кусает губы, которыми так хочет зацеловать обоих, и вынужден прикрыть их чашей, пытаясь оставить хотя бы призрачные рамки приличий. Ему, наверное, давно стоило бы уйти отсюда, оставить «друзей» наедине и, наконец, забыться положенным в такое позднее время сном, но встать так тяжело, а отвернуться и перестать смотреть на них — ещё тяжелее.       Цзинь Лин всё охотнее подставляет под поцелуи щёки и сам тянется, накрывая на несколько секунд чужие губы, чтобы, зардевшись сильнее, отпрянуть. Цзинъи счастливо улыбается, когда чувствует несмело приобнявшие его руки. Сычжуй прячет растянутые в улыбке искусанные губы за всё той же пиалой, но чуть прищуренные аметистовые глаза она, к его сожалению, скрыть не могла.       Оба юноши успевают оборачиваться на него. Цзинъи часто заинтересованно смотрит, ждёт какой-либо реакции, кроме долгих взглядов и молчания. Он надеется, что Сычжуй не разочаруется в них и не встанет, чтобы внезапно уйти, покидая ланьши наверняка тихо и с присущим ему достоинством. Жулань поглядывает из-за чужого плеча, отвлекается на шиди и снова возвращает внимание ему, пока Цзинъи не утащит в очередной поцелуй.       Лань Юань, бесшумно ставя чарку на стол, медленно поднимается на ноги. Первый шаг выходит скованным, будто на голени у него увесистая цепь, что мешает идти. Второй шаг не легче — ноги за сяоши затекли, и он словно пытается выбраться из-под толщи земли. Каждый следующий шаг выходит более нетерпеливым и быстрее приближает к шиди со спины. Цзинь Лин, отрываясь от губ Цзинъи, только удивлённо глядит на опускающегося на колени Сычжуя, чьи руки в тот же миг крепко обвивают талию соклановца.       Тёплые губы дотрагиваются до шеи Лань Цзинъи и ведут неспешно, влажно от воротника до уха, которое чуть прикусывают.       — А-И… Можно этот будет называть тебя так? — выдыхают ему на ухо, щекоча кожу, а после вжимаются в плечо лбом, от которого палит жаром. По ощущениям юноши, за спиной у него не человек, а костёр, что касается, облизывает его теплом. Цзинъи жалеет, что не может обернуться и посмотреть в глаза этому, без сомнений, дьяволу. Но лишь от единожды произнесённого тихо и нежно «А-И» его перетряхивает, под кожей бушует подхваченное от костра пламя, а рука, доселе державшая запястья Жуланя, безвольно их отпускает.       — Д-да, — отрывисто произносит он и встряхивает головой, в слабой надежде, что упавшая лишь сильнее на лицо чёлка не позволит Цзинь Лину увидеть, как сильно он раскраснелся за пару мгновений.       Сычжуй думает, что вино, пожалуй, ударило в голову с задержкой, но тут же отрицает это — такая мизерная доза не могла помутнить его рассудок. Ласковое прозвище — «А-И», не раз почти что молитвой произнесённое им перед сном — обжёгши уста, слетело естественно легко. Он ощущает биение собственного, чересчур взволнованного сердца где-то в горле, в голове пойманной лисой царапается мысль, что он так хочет произнести вслух мягкое «А-Лин». И называть так впредь. А-И и А-Лин. Лань Юань ощущает себя грешником и думает, что наверняка умрёт здесь сегодня. Хотя бы от того, что его «рамки приличий» уже трещат, а он делает всё больше и больше того, о чём когда-либо смел мечтать, с глупой улыбкой рассматривая потолок ученических спален, пока другие гусуланьцы спали.       Но уже сейчас он сжимает ладонь Цзинъи в собственной, куда более тёплой, и, прикрыв глаза, подносит её к губам, лаская сухую кожу, покрытую мелкими ранками от мороза. Он проводит по царапинкам языком и вслед зацеловывает.       Цзинь Лин смотрит заворожённо, тянется пальцами к Лань Юаню, желая дотронуться до раскрасневшихся щёк и огладить их, но тот отрывает взгляд, переводя его на Жуланя.       — А-Лин, — названный задерживает дыхание, сглатывает. Какие-то неясные мысли, так и не оформившиеся в слова, вылетают слышимым выдохом; он замирает, немного приоткрыв рот, пока внутри пытается собрать себя обратно из кусочков, которые продолжают всё сильнее плавиться от любого действия и слова. Сычжуй решает за него. Он, несмотря на сидящего между ними А-И, не обращая внимания на то, что как сильно стучит сердце, склоняется, прижимается к чуть распахнутым губам и целует.       Цзинъи оказывается зажат с двух сторон, ему приходится вжаться в Жуланя, сминая в пальцах всегда опрятное ханьфу. Быть между целующимися юношами почему-то было для него куда более волнительным, чем когда он сам усыпал Цзинь Лина поцелуями. Он совершенно теряется в чужих руках, притрагивающихся к нему, нарочно или случайно, теряется в ритме трёх сердец, не разбирая, где чьё.       Сычжуй не выпускает всё время ладонь А-И, которую прижал к своей груди в каком-то очередном сентиментальном порыве. Холодные пальцы берут его тепло, постепенно согреваются. Свободной рукой Лань Юань выводит хаотичные спирали по спине Цзинь Лина, мимолётно оглаживая пальцами вышитый на приятной жёлтой ткани пион. Лёгкие наполняет ненавязчивый сладковатый аромат цитрусов, еле-еле заметный сквозь терпкость вина, и льдисто-горьковатый запах Цзинъи. Прекратив вмиг неуверенный поцелуй, Сычжуй чуть отодвигается, а после небрежно мажет губами по щеке, мягко клюёт в скулу и проводит самым кончиком языка по тонкой шее ланьлинца, наслаждаясь теплом и бархатистостью кожи, её солоноватостью и призрачным апельсином, чей вкус так и не сумел поймать.       Цзинъи в унисон с Жуланем давится вздохом. Профиль шисюна он видит лишь краем глаза, но и этого хватило, чтобы прийти в странный восторг. «Красивый, такой красивый», — мысль бьёт в голове отчётливее колокола, и её звоном он наслаждается, беззвучно смакует слова, которые так и норовят быть произнесёнными вслух.       Руки, что прежде обнимали его, медленно исчезают куда-то, более не сковывая надёжным кольцом, чтобы тут же вернуться. Пальцы Сычжуя, который продолжает выцеловывать лицо и шею Цзинь Лина, ощутимо проводят по бокам, сильно, но бережно гладя.       Смесь белой зависти и восхищения бурлит в Цзинь Лине, и трудно понять, из какого чувства вытекло другое. Он восторгается гусуланьцами, их неожиданной... смелостью и любопытной открытостью, что кажется странной для людей, которые выросли, окружённые тысячами правил, зачастую дурацких. Цзинь Лин под ласковым напором юношей только теряется, путается в своём теле и запинается о свои мысли. Это невыносимо!       Невыносимо бесит.       Его растили не безвольной куклой и, безусловно, не тряпкой. Он должен был пресечь все непонятные поползновения Лань Цзинъи на корню ещё тогда, когда тот, поставив опустевшую чарку на стол не в первый раз, сел настолько близко, что его торчащая во все стороны глупая чёлка пощекотала легонько щёку. Он должен был сбросить чужой вес с собственных коленей, как только тот там появился. Он вообще должен был не думать о том, чтобы пить, нарушая правила Ордена Лань, который принял его на обучение…       Должен.       Должен-должен-должен. Да вся его жизнь состояла из сплошного «должен»! Что-то должен, как наследник двух Орденов. Что-то должен, как Цзинь. Что-то должен, как примерный сын и прекрасный племянник. И напоследок что-то должен, как ученик, мужчина и ещё, и ещё!       Выпитое вино пробудило в нём, кажется, всю палитру чувств тщательно подавляемых — раздражение, злость, излишние нервозность и смущение и желание. Особенно злость и желание. Ужасная смесь, как он считает и ничего с этим поделать не может. Лишь хуже от того, что эмоции продолжают рваться из него подземным ключом в практически трезвом состоянии, когда от двух чарок лёгкого цветочного вина не остаётся ни вкуса на развязанном языке, ни лёгкости в голове, ни охоты следовать граничащим с безумством идеям.       Цзинь Лин разрывает поцелуй грубым движением, резко мотая головой и даже врезаясь носом и подбородком в висок Цзинъи. Неприятно. Гусуланец негромко ойкает, но звук моментально оказывается вобран губами, что, казалось, решили выпить из юноши и жизнь заодно.       Никому из них он не будет должен! Будь, что будет, он теперь не остановится.       Даже если им придётся «забыть» об этом безобразии, списав его на вину алкоголя. Даже если ему придётся смотреть на них так, как смотрел прежде — чуть высокомерно и с долей презрения и скептицизма, якобы «вернувшись к тому, что было раньше». Цзинь Лин никогда этого не забудет — просто не захочет забывать, и наверняка будет не раз вспоминать об этой новогодней ночи, лёжа в своей комнате и обнимая себя руками, прикусывая улыбающиеся губы.       Цзинь Лин даже не пытается делать, как Сычжуй. Он сможет всё. Сам. Без чьих либо наставлений! Он признаёт, что это, вероятно, будет не так приятно, как было ему со старшим Ланем, но сейчас его совсем не это волнует. Цзинь Лин прикусывает чужие губы, с силой проводит по ним языком, прежде чем немилосердно их смять. Цзинъи сдавленно мычит, щурится лишь сильнее и цепляется его ханьфу на спине так, что золотого цвета ткань натягивается на худой груди, сжимает в тиски и слабо душит.       Жулань с трудом отрывается от замершего Цзинъи, которого непрерывно целовал до. Пальцы ланьлица, которые в какой-то момент стали сжимать упругие щёки адепта Гусу, неласково провели по челюсти, почти цепляя кожу короткими ногтями. Губы обоих успели приобрести оттенок сердцевины цветов вишни, став красновато-розовыми. Цзинь Лин с нажимом проводит большим пальцем по карминовым губам, со смесью шока и капельки страха замечая бордовый след, тянущийся от малозаметной ранки, которую точно оставили его зубы. Он бросает взгляд на Сычжуя и тянется к нему рукой. Рукой, что запятнана пусть и каплей, но чужой крови, из-за чего почти сразу одёргивает себя.       Что он сделал? — Он был не хуже собственных собак, когда их ещё не выучили.       Клянёт себя: мысленно сравнил Цзинъи с животным, а сам оказался ещё хуже — будто какая ненасытная тварь, вгрызшаяся в глотку человеку.       Из уничижающих дум его вырывает Сычжуй. Его дрожащие пальцы сжимает уверенная ладонь. Заметил. Заметил кровь. Заметит и то, насколько он ужасен. Цзинь Лин не может оторвать взгляда от колен младшего Ланя — возможно, сейчас они смотрят на него с осуждением. Но испуганно вскидывается, чувствуя влажное прикосновение к руке.       Лань Сычжуй — О Боги, такими темпами на Жуланя найдёт искажение ци! — ведёт языком по его пальцам, стирая красноватый развод. Старший Лань совершенно нежно прижимается мимолётным поцелуем к каждой мозолистой подушечке, прежде чем — Цзинь Лину кажется, что пора звать лекарей, в первую очередь для него самого — объять теплом его указательный и средний пальцы, что оказались во рту, бесстыдном и чересчур влажном. Гладкий от слюны язык прижимал пальцы к нёбу, обводя с большой мягкостью каждый, а после раздвинул их и опустился до впадинки меж пальцами, которую тоже не преминул обласкать. Мокрые фаланги выскальзывают из чужого рта с глухим непонятным звуком, а капли влаги, что катятся ниже, по середине ладони, стремясь точно к тонким запястьям, обворожительно поблёскивают в оранжевом огне свечи.       — Всё хорошо? — и что на это должен Жулань ответить? Его кисти мелко трясёт, а руки — беспорядочно подёргивает от переизбытка эмоций. Вся его спина взмокла от пота, и ткань, доставляя дискомфорт, прилипла к коже.       — Эй, всё в порядке!.. Я не против, чтобы ты… вы оба кусались, — Цзинъи, мельком облизнувшись, улыбается истерзанными губами, и ранка от улыбки на нижней заново наполняется кровью.       Сычжуй поднимает чужую руку выше, чтобы бледное запястье, исчерченное голубоватыми полосами вен, было на уровне его лица, и собирает губами текущую тяжкой каплей вниз слюну. Он действует абсолютно наугад, потому что не знает, как должно ласкать. Но руки Цзинь Лина, всё ещё поражённого словами Цзинъи, но уже куда более расслабленного, притягивают с такой же невидимой силой, как флаги притяжения духов влекут к себе нечисть. Стыд и желания продолжают тихо опалять его щёки, когда он, прикрыв счастливые глаза, в долгом невинном поцелуе прижимается к мягкой сердцевине ладони, влажной и без его вины.       Лань Юань открывает лишь на мяо закрытые глаза, удивлённо глядя на шиди сквозь чужие пальцы, что после оцепенения тут же поджимаются, а после вовсе куда-то исчезают. Прохладная ладонь, прежде лежавшая не то на плече, не то на талии ланьлинца, аккуратно зарывается в его волосы, взлохмачивая и освобождая удерживаемые длинные пряди от заколки, что с резким металлическим звуком падает на дощатый пол. Конский хвост рассыпается, смолью укрывая спину и плечи.       Цзинъи, зажатый между двумя юношами, заворожённо смотрит, неудобно извернувшись, из-за чего начинает слабо ныть лопатка. В отличие от его волос, мягких, но торчащих во все стороны, волосы Сычжуя тяжёлые, блестящие, совсем немного изгибающиеся волной на концах. Лань Цзинъи небрежно заводит некоторые пряди за порозовевшие уши, захватывает пальцами чужую чёлку и чуть сминает её, чтобы через пару мяо опустить и снова позволить окунуть себе кисть в чернильный водопад его волос. Он кладёт ладонь, насколько позволяет вывернутая рука, на затылок Сычжуя и несильно тянет его к себе.       Лань Юань покорно следует за рукой, пока шиди, по-кошачьи выгнувшись, меняет чуть неловко положение и оказывается к нему лицом. Чужая кисть перемещается с его затылка. Его щёку согревает сухая тёплая ладонь, и стройные пальцы, лёгшие вслед за ней, тут же обласкивают прохладой. Скулу неторопливо и ласково оглаживает большой палец, а губы мягко соприкасаются друг с другом.       Сычжуй не раз видел, как целуются люди всерьёз — отец и бесстыдный дядя Вэй стали буквально ходячим пособием в этом плане — и мигом воспроизводит то в памяти. Лань Юань мимолётно проводит языком по приоткрытым губам Цзинъи, заставив того настороженно застыть. Чуть отодвинувшись, Сычжуй с улыбкой смотрит в лицо А-И, на его растерянные глаза и взлетевшие под самую чёлку брови. Тем не менее, через пару мяо Цзинъи снова тянется к нему, проделывая то же, что и он, быстро откликаясь с новым энтузиазмом.       За данную ему передышку Цзинь Лин успевает успокоиться и начинает лихорадочно думать. Что они делают? Для чего? Что будет потом?.. И что будет сейчас?       Но стоит ему лишь поднять голову, которую неведомо когда успел удобно умостить на чужом, казалось, что прямо-таки сделанном для него, плече, как щёки вспыхивают, становясь розовыми, как плоды персика. Жулань, издав непонятный звук, утыкается обратно в белоснежные одеяния. Как им вообще не стыдно?! На обратную сторону век зажмуренных словно наслаивается картинка только что увиденного.       Язык, как лепесток ярко-розовый пиона, ласкает своею гладкостью чуть распахнутые губы Цзинъи, что с немым восторгом и безумным пламенем в серебряных глазах следит за увлёкшимся шисюном. Следом их губы будто сплетаются меж собой, не оставляя даже доли цуня, как лозы, не желающие разъединяться. Сычжуй чарующе сильной рукой притягивает Цзинъи ближе к себе, будто пытаясь расплавить юношу в собственном огне, проникает в податливый рот. А тот еле дышит от эмоций, рвано вбирая в лёгкие воздух, и не трепещет беззащитно. Наоборот — лишь получает от этого извращения удовольствие, покорничает. Доверяет.       Сглотнуть удаётся, но выходит крайне тяжело и громко. Руки, так и не нашедшие своего пристанища на коленях владельца, вновь, куда смелее прежнего, оказываются на чужой талии, сжимая светлую ткань.       Он… тоже хочет довериться. И чтобы ему доверяли.       — Юная госпожа обижается, что ей не достаётся столько внимания? — на пару мгновений Цзинъи отрывается от властных губ, игнорируя, как саднят собственные.       Цзинъи прекрасно чувствует тяжёлые ладони, одна из них лежит приятным грузом на шее, пока другая покоится на бедре. Из хватки шисюна ему не выбраться. Он даже не имеет желания выкарабкаться из этой ловушки. Как же завораживает. Цзинъи на мяо даже забывается, вздрагивая, когда не менее сильные руки с тонкими пальцами вцепляются, как птичьи когти, в бока.       «Балбес», — читается в янтарных глазах, когда наследник Цзинь мстительно кусает загривок, виднеющийся из-под съехавшей ткани верхнего одеяния. Но после зацеловывает, будто клюётся, быстро, в ласково-злом смущении, и внимательно рассматривает его зубов творение — неглубокий розовый след, чуть выделяющийся на коже, которого не будет на следующее же утро.       Рука медленно скользит вверх, цепляя завязки пояса и поигрывая со свободно свисающими концами. Лань Юаню приходится остановиться, так и замерев в непрерванном поцелуе. Сычжуй ждёт. Ждёт, пока Цзинъи сосредотачивает на нём всё внимание, и дёргает за концы пояса немногим сильнее, но не развязывая. На миг взгляд А-И устремляется вниз, а затем юноша чувствует, как расползаются в ещё большей улыбке чужие губы. Шиди кусает еле ощутимо, приникает сильней и пробирается языком в его рот, оглаживая кромки зубов.       Узел поддаётся почти без мороки, и полы верхнего одеяния расползаются следом. Пальцы ведут по крахмально-белому запаху среднего ханьфу. Лань Сычжуй запинается, не зная, сколько готов позволить им А-И, поэтому он мнёт и крутит в руках белоснежную ткань пояса, пока сухая ладонь не ложится поверх и не тянет ниже, заставляя пояс ослабеть и сползти к ногам.       Цзинь Жулань смотрит поверх плеча на Сычжуя, чей взор метается от распахнутых одеяний к глазам Цзинъи и внезапно останавливается на нём. Они не успевают разорвать гуй-его-знает-какой-по-счёту поцелуй, а Цзинь Лин, лениво и даже в некоторой мере надменно-устало моргнув, лёгким движением кистей сбрасывает тяжёлое верхнее одеяние с плеч Цзинъи, оставляя его болтаться на чужих локтях. Складки одежды, разделяющие их бёдра, совсем немного раздражали, но не препятствовали расцеловывать тощую шею и грубовато провести руками от плоской груди до впалого, тут же втянувшегося живота.       Следом среднее ханьфу так же спускается с плеч. Жулань, заставив гусуланьца немного приподняться, рывком тянет одеяния, чтобы резко, не смотря даже, где они окажутся, бросить их вбок. Юноша с удовольствием прижимается к спине Цзинъи и вновь прилипает к исцелованной шее, кожа которой местами поблёскивает от слюны.       Цзинъи кратко поводит плечами. В ланьши холодно, потому что классы отапливаются талисманами только во время занятий, а дыхание трёх человек и пара свечей, горящих в углу, не давали полноценного тепла. Он дёргается. Сквозь тонкую ткань нательной рубахи отчётливо ощущается прохлада чужих верхних одежд. Но вместе с тем ощущаются и жаркие, как знойное солнце за пределами Гусу, руки, обнимающие и гладящие его. Не менее горячие губы блуждают по его коже, невидимо пятная лицо и шею, кисти и запястья.       Пальцы проносятся вверх и, нагло подлезая под ткань, касаются кожи. Чужое дыхание задерживается на одну или две секунды, пропуская несколько бешеных ударов сердца, что бьётся почти на самой ладони Цзинь Лина. Юноша разводит полы подпоясанной рубахи — количество одежды, от которой приходилось избавляться, всё ещё сильно раздражало, но факт, что её осталось совсем немного, успокаивал и неимоверно радовал! — и открывает взору Сычжуя бледную, с чуть виднеющимися рёбрами грудь.       Лань Юань замирает, прежде чем провести по нефритовой коже так же невесомо, как пробно проводят по струнам инструмента. Ключицы А-И сильно выступают, а над ними темнеют провалы, аккуратные и изящные. (Странная мысль о том, что из этих ложбинок можно было бы испить вина, заставляет Сычжуя стыдиться того, насколько возбуждающей она кажется). Костяшками он неспешно ведёт по разгорячённой коже щеки, шеи, танцует пальцами на тонкой кости ключицы и припадает к ней губами, пока другой рукой накрывает розоватый сосок, чтобы несильно потереть его большим пальцем и следом оттянуть.       Голос Цзинъи звенит на много тонов выше, чем обычно; одинокий взволнованный вскрик застывает в воздухе и обращает во внимание всех. Гусуланец стекает вниз по груди Жуланя, полулежит между юношами. Румянец с лица сползает ниже, окрашивая шею и перебираясь даже на грудь.       — Прости. Больше не буду, — хрипотца шисюна так необычна и ласкает слух, что дрожь пробирает, пробежав вниз по спине; его рука одёргивается, но Цзинъи её вовремя ловит, прижимает обратно, ненароком дразня чувствительные горошины сосков мозолями на чужой ладони.       — Нет! Не надо. Это… просто это было странно, но не неприятно, — краткое и счастливое «хорошо» тает на его губах ответом.       Цзинь Лин окончательно срывает белую рубаху с Цзинъи, который, почти что лёжа на нём, самозабвенно целуется с Сычжуем. Он не думает жаловаться — не на что, когда вид перед, скорее даже под ним поистине прекрасен. Длинные ноги в хлопковых штанах, оплетённые вокруг торса старшего Ланя. На светлой оголённой коже играют далёкие блики свечей, очерчивая широкие ладони, что задевают и крутят соски Цзинъи, который, оторвавшись от алеющих губ, запрокидывает голову, упираясь затылком Жуланю в грудь. Урвав для себя хоть один момент, наследник Цзинь, неудобно склонившись, оставляет на лобной ленте недолгий поцелуй, смотря прямо в ртутные глаза, что обращаются на него. Цзинъи протягивает руку, вплетает пальцы в русые волосы и тянет его вниз, чтобы мимолётно чмокнуть.       Цзинъи наконец садится нормально, но тут же перебирается на бедро ланьлинца, спиной к шисюну, как и в самом начале, когда главной целью было лишь подразнить и добиться очаровательного персикового румянца, что сейчас играет на чужих скулах. Янтарные глаза Цзинь Жуланя сужаются, когда его руки ложатся на широкий пояс. Он забавно морщит нос и фыркает, но без излишних возмущений даёт стянуть с себя кусок ткани. Но только стоит попытаться снять с Цзинь Лина накидку, как тот отпирается, поджимает губы и сверкает глазами из-под комично-хмурых бровей:       — Я сам.       Сычжуй подбирается ближе, кладёт подбородок на оголённое плечо и заворожённо смотрит, как солнечно-жёлтые одеяния ползут вверх, как изгибается стан А-Лина, который, немного приподнимаясь, снимает накидку через голову, кидает на них серьёзный взгляд, совершенно не совместимый с горящими ушами, и отбрасывает одежды показательным жестом.       А-И пылко обнимает Цзинь Лина, утыкаясь в ложбинку плеча. Он успевает чуть отогнуть ворот нижних одежды, прежде чем в его запястье нешуточно вцепляются. Цзинъи вскидывается, но не злобно, а взволнованно — рука Жуланя подрагивает, как и весь он. Дрожа телом, взгляд его блуждает по дощатому полу, губа закушена.       — Ты в порядке? — Сычжуй и сам начинает волноваться; его рука, без всякой мысли метнувшись вперёд, расцепляет сильно сжатые пальцы, чтобы огладить их успокаивающе.       — Я. Сам, — Цзинь Лин мнётся, как он считает, непозволительно много — больше двух мяо. Только он пылал смелостью, ловил и дарил гусуланьцам далеко не те целомудренные поцелуи, которые обычно видел в тенях великих широколиственных деревьев в своем Ордене, как тут же тушуется из-за какой-то идиотской одежды! Поэтому, на секунду нахмурив брови чуть сильнее и неслышно набрав воздуха в лёгкие, отодвигает ткань с плеча совсем чуть-чуть, а потом и стягивает вовсе.       Лань Юань ничего более чудесного не видел. Кожа на плечах А-Лина несколько светлее, чем на лице, которое, очевидно, было не раз обласкано блеском солнечных лучей, отражённых водами озёр Юньмэна.       Мириады как еле заметных, так и более ярких веснушек рассыпаются по бледным плечам, привлекая внимание, и Сычжую хочется поцеловать каждую. Он успевает коснуться их губами, прежде чем А-Лин обратно натягивает на себя нательную рубашку.       — Ты великолепен, — шепчет Лань Юань, будучи точно уверенным, что его услышат. Их сокровище наконец перестаёт сомневаться, застывает нефритовой статуэткой, лишь единожды вздрогнув, когда Сычжуй начинает усыпать плечо поцелуями. — И они великолепны.       Цзинъи тоже разглядывает солнечные узоры на коже Цзинь Лина, любовно оглаживает, думая, что они и впрямь прекрасны. А после всматривается в лицо, отмечая такие же рыжеватые пятнышки у носа, звонко чмокая их.       — Юная госпожа так красива и робка! — Цзинъи улыбается чересчур довольно, щуря глаза, и прихватывает мягкие губы зубами, перед тем как увести в дерзкий мокрый поцелуй.       — Я тебе такую «юную госпожу» покажу! — наследник Цзинь рассерженно шипит, чуть отодвигает чужое лицо от своего, грубо обхватив его рукой и смяв пальцами нежные щёки. Замерев на пару мгновений, он мстительно кусается, оставляя след зеркальный первому, и Цзинъи вцепляется в ворот нательной рубахи, тянет на себя так резко, что они сталкиваются грудью.       Сжимая сильней пальцы, Жулань безжалостно проталкивает язык в приоткрывшийся рот, заставив А-И что-то несвязно промычать. Ткань в кулаках, кажется, скоро затрещит, а сам он, коротко постанывая и давясь, смаргивает слёзы. Сычжуй решил бы, что стоит вмешаться, если бы не заметил, что уголки губ Цзинъи всё также приподняты. Ожидал такой реакции.       Жадно смотря на них, Лань Юань неспешно расслабляет узлы пояса, снимает его и, свернув, аккуратно складывает. Таким же образом юноша поступает с верхним и средним ханьфу, что легли рядом почти что идеальными стопками. Сквозь тонкий хлопок ощущается зима — морозец снедает, и, казалось бы, холод должен был остудить пыл, распалив вместо этого лишь сильнее. Стоя на коленях, Лань Сычжуй ощущает себя живым огнём в ланьши, не удивляясь, видя после глубокого выдоха сизую дымку.       — Тц, не оставил ничего интересного, — Цзинь Лин явно недоволен, поджав раскрасневшиеся и припухшие губы, и кидает долгий взор на сложенные одежды, а затем на него.       — Так бы и сказал, что тебе нравится раздевать. По-моему, нам оставили самое интересное, — Цзинъи, наоборот, предвкушает, взглядом проходясь по тонкой, но сильной фигуре. Лань Сычжуй нервно усмехается, чувствуя себя красивой вещицей, которую любят рассматривать хозяева.       Точёное, с невыцветшей краской румянца лицо украшает неровная, смиренная улыбка. Две пары глаз, янтарные и серебристые, пробегаются по худой шее с ярким кадыком, чуть останавливаются на довольно широком развороте плеч. Они следуют плавной линией к талии, охваченной тонким пояском, что не даёт полам рубахи разойтись, и останавливаются на ладонях, прикрывающих пах.       Сычжуй давится воздухом, когда они начинают раздевать его в четыре руки. Шорох упавшей ткани сопровождается первым прикосновением. Холодные кончики пальцев Цзинъи пробегают по яркой косточке ключицы, ненадолго погружаясь в яремную ямку, и ведут вниз по груди и прессу, останавливаясь уже у кромки хлопковых штанов. Цзинь Лин скорее царапается, остро проводя ногтями по его трепетному нутру, но на деле лишь вычерчивая на коже Лань Юаня линии от плеча и стоящего соска до переката рёбер, и заводит кривую на поясницу. На ткани, на которую заступили пальцы, не чувствуются будоражаще щекотные касания ногтей, но дрожью в позвоночнике отзывается то, с какой безжалостностью сжимают его ягодицу.       — Кажется, молодая госпожа куда больше предпочитает благородного мужа этому слуге.       — Этому служке сейчас молода-а-ая госпожа ноги перел…       — Лань-гэгэ, а, Лань-гэгэ, — Цзинъи даже не пытается дослушать — он прижимается, почти вплавляясь своей разгорячённой кожей в грудь Лань Юаня, и вкрадчиво шепчет на ухо, а его пальцы молниеносно ныряют в штаны, находя своё место на стоящем члене Сычжуя. — А кого Лань-гэгэ больше любит?       Цзинъи изнутри прикусывает щеку. О Боги, что он, блядь, творит?! Его радость, внутренний жар, восторг были на грани какого-то безумия. Он замирает, когда его же рука опускается на чужой член и пачкается в тёплой смазке. Его коротит до дрожи нутра. Он буквально… Лань Цзинъи чувствует, как у него горят щёки и шея, а губы чуть подёргиваются от такого, какая же довольная улыбка хочет расплыться по его лицу. Напоследок тяжело и, вероятно, слишком слышно для сидящих рядом юношей, сглотнув, он, еле-еле прилагая хоть какую-либо силу, неспешно обхватывает пальцами ствол и, на его же удивление, без всякой торопливости и волнения скользит рукой сначала вниз, а после вверх.       Сычжуй, такой красивый и непорочный, кажущийся смущённо-отстранённым до этого момента, оживает в его жадных до шисюна руках и, Цзинъи успел только моргнуть (и испытать дежавю, ни капли не обидевшись — возможно, он и впрямь немного тороплив), крепко перехватывает его запястье. Когда Цзинъи отрывает, наконец, глаза от низа ладного худого торса и оттянутого им края штанов, он смотрит пристально на Сычжуя, который, сжав плотно губы и краснея лицом в неверном жёлто-оранжевом свете, взглядом напряжённо прожигал то ли дощатый холодный пол, то ли его ногу. И когда он поднимает глаза, Цзинъи, чьи пальцы тут же дрогнули, неосознанно сжимая чужой член сильнее, пробирает от серьёзного, почти чёрного — Цзинъи даже не может сказать, настолько ли потемнели глаза напротив, или же то игра теней, отбрасываемых медленно сгорающими свечами — взора.       В ту же секунду, испугав совершенно выпавшего из мира и времени Цзинъи, дрожаще выдыхает и Цзинь Лин, который присутствовал рядом и мягко согревал сбоку, оставаясь немым зрителем, прекрасно всё видевшем. Тонкая светлая ладонь зачарованно ложится на их руки, пару раз несильно царапает ногтями их соединение и подушечками пальцев прослеживает весь путь от запястья до штанов.       — Мы можем...? — голос Жуланя звучит слабо, но очень ясно.       — Да, то есть… ты хочешь продолжить?       Лань Юань не видит варианта лучше, чем поцеловать сначала А-Лина, а затем А-И, прерывая разгорающуюся бессмысленную тревогу.       — Да… — шисюн, приоткрывая сложившиеся в краткую улыбку губы, вторит ему так же, глухо, задумчиво и чётко. — Да, конечно, просто… Чёрт… А-И, это было неожиданно, — Сычжуй тяжко ложится, почти падает на цзинъиново плечо.       Рука Цзинъи снова движется, отрывистей и смелей, и Лань Сычжуй протяжно выдыхает карминовыми губами и вбирает воздух с чуть слышным хрипом. Цзинь Лин со своей стороны видит только распахнутые, влажные от слюны красные лепестки, острый подбородок и залитую румянцем шею. И он приникает к ним, беспорядочно выцеловывая горячую кожу.       Лань Юань, снедаемый наслаждением, пропускает момент, когда весь его мир начинают составлять любящие губы и ласковые руки. Он тянет А-Лина и А-И ближе и тянется к ним сам. Сычжуй обнимает сильно Цзинь Лина, устроившегося на его бедре, которое крепко сжимает своими худыми коленями, о которое потирается, тихо мыча и постанывая в искусанное ухо Сычжуя. Цзинъи метается рядом, и Лань Юань придерживает его лишь за плечо — Цзинъи слишком быстр и довольно-таки жаден, и это самую малость его волнует (в особенности волнует его тело, которое начинает потряхивать от краткой мысли о том, сколько следов может оставить на его теле А-И).       Цзинъи отнимает голову шисюна от своего плеча и вновь припадает к залюбленным алым губам — как не удержаться и не исцеловать? Сейчас Сычжуй так мягок: его подбородок поддерживается рукой, а из-за слабых податливых губ вырываются негромкие расслабленные стоны. Юноша пьёт их с губ и ему хочет мурчать от счастья, будто он не человек, а кот, но удаётся только длинно простонать в поцелуй, когда худые пальцы сначала умеренно сильно сжимаются вокруг его члена и мгновением позже принимаются резво дрочить ему.       — Цзи-и-инь Лин! — Цзинъи останавливается и, приоткрыв рот, не то стонет, не то низко шепчет с радостной яростью, на что наследник Цзинь только коротко хмыкает у уха старшего Ланя и продолжает творить, что душа желает.       Не по-девичьи грубая рука продолжает грубо, быстро, но от того не менее приятно ласкать его, заставляя Цзинъи сгорбиться от резко прошивающего тело удовольствия. Он, дрожа, утыкается в ключицу Сычжуя, до смешного напоминая того несколько минут назад: слабого, способного только принимать даруемое ими наслаждение.       Лань Юань выдыхает, когда сбитый с толку Цзинь Лином шиди снова начинает медленно двигать еле сжатым кулаком по влажному от смазки члену. Почти полностью пришедший в себя Сычжуй мягко прикусывает шею Цзинъи и, спуская уже испачкавшиеся ни к чёрту штаны ниже, обхватывает ладонью его руку, направляя. Колени А-Лина сильнее разъезжаются, когда тот лишь быстрее толкается в его бедро в погоне за своей разрядкой; он держится Сычжуя крепко, дышит горячо и поверхностно и ускоряется, прижимаясь сильнее.       Цзинъи кончает первым, от удовольствия согнувшись, макушкой подпирая чужое плечо, и продолжает сипеть негромко, пока рука Жуланя всё скользит по его перепачканному в сперме члену. Юноша делает короткие выдохи и вдохи, приводя сердцебиение в норму и краем глаза посматривая на красного по грудь Цзинь Лина, который, остервенело потираясь, совершенно дико целуется с Сычжуем так, что слюна стекала вниз по подбородку, и одна тяжёлая вязкая капля падает вместе с взглядом Лань Цзинъи вниз неподалёку от места, где шисюн ласкает себя его так и не отпущенной рукой, которая уже начинает слегка ныть.       Цзинъи лениво следит за ними, почти не вслушиваясь в их смешавшееся переменчивое дыхание. Ленно он подмечает, что молодой госпоже вообще идут розовые цвета, нежнейшие и невызывающие, какими обладают некоторые сорта пиона, и что его ладонь освобождают от хватки, лишь когда на пальцах белыми подтёками оседает семя. Следом оседает Цзинь Лин, спустивший в штаны, по которым неспешно расползается мокрое пятно.       Они вдвоём практически лежат на Сычжуе, который из аккуратнейшей стопки одежд небрежно выдернул ханьфу, чтобы каким-то образом суметь расстелить его по полу одной рукой и улечься на него вместе со своим грузом.       — У меня даже слов нет, — голос у Цзинъи звучит по-хорошему устало, пока сам он устраивается на Сычжуе удобнее, прижимаясь к боку и перекидывая через него ногу, чутка «случайно» задевая Цзинь Лина, вжавшегося в изгиб плеча шисюна.       — Тогда молчи, раз слов нет. — Жулань ворчит недовольно во всё ещё сияющую румянцем кожу и лягает в ответ куда сильнее, заставляя Сычжуя тихо рассмеяться. — А ты чего смеёшься?       Лань Юань смеётся лишь громче.       — Я влюблён в двух идиотов.       Сейчас, лёжа на холодном полу, они, вспотевшие и разгорячённые, рискуют на следующий день свалиться с простудой. Они понятия не имеют, сколько времени до утра — о том, что оно скоро, говорят только успевшие расплавиться до основания толстые свечи в углу ланьши. Весь класс наверняка теперь хранит в своих стенах лёгкий запах цветочного вина, и, если их поймают на их «маленькой» выходке, они все будут наказаны. Но двое любимых им юношей лежат на нём, на том же самом холодном полу раннейшим утром в классе, в котором они распивали алкоголь, за что могут быть наказаны, и препираются, успевая фактически развязать словесно-не словесную драку по бокам от него.       — Тогда тебе определённо придётся нас потерпеть.       Подгоняемый холодком и обыкновенным желанием быть ближе к теплу-- к тёплому Сычжую, Цзинь Лин почти полностью забирается на него, прикрывая глаза. Влюблён. Тот влюблён и в него, и в их неповторимого балбеса. Слишком прекрасный ужас для того, чтобы быть представленным, и слишком... слишком легко случившийся на деле.       Лань Цзинъи расфокусировано смотрит куда-то за спину Жуланю, туда, где в не до конца закрытом окне начинает белеть видимый кусок удивительно ясного зимнего неба, и рассеянно усмехается, счастливо, добро и ласково. Шисюну и впрямь придётся изрядно их потерпеть. А ещё ему кажется, что их трио будет ой как не просто разъединить. Они будто уже связаны всеми молчаливыми и невербальными клятвами, которые только можно было дать, а нити их судеб так перепутаны, что и вовек не развязать сотни и тысячи узлов. Как клещами вцепившиеся друг в друга невозвратно…       — Погодите, я чего-то сейчас не понимаю. А почему только на мне столько следов?! Вы не думаете, что это вообще надо как-то уравнять?       — Да пошёл ты нах---!       — Ха-ха, смелое предложение, начнём, полагаю, с А-Лина?       — Да пошли вы оба, я вам ноги переломаю--! Убрались от меня, фу, кому говорю!