Беглецы

      Взмахом руки Дрю остановил солдат Лесной Гвардии и принюхался. Он до последнего надеялся, что ему всего лишь показалось, но, увы, запах был все ещё здесь: человеческий, смешанный с кислой тяжестью трав и каких-то порошков. Странная смесь. С таким ароматом не спрятаться в лесу даже весной, не говоря уже о начале зимы, когда в воздухе только звенит холод, скрадывающий вонь земляной грязи. Если бы только хоть на полмесяца пораньше... Шли дожди, такие сильные, что не было ни видно собственного носа, ни слышно запаха стоящих рядом людей.              В дрожащей лесной тишине Дрю различал дыхание оставленных им солдат и далекий шум реки, еще не везде закрывшейся в лед. Значит, затаился. Лучше бы он бежал. Лучше бы ломился сквозь чащу, ломая ветки и оставляя глубокие следы. Все это имело бы куда больше смысла.              Дрю обернулся напоследок, желая убедиться, что никто не ослушался его приказа. Все оставались на месте. Деревья, не колеблемые ни ветром, ни неосторожными движениями, больше напоминали причудливых идолов, вырубленных из цельных кусков дубов, из тех, какими во все времена славился Брекенхольм. Пожалуй, можно было бы добежать до реки и, омыв там лицо и руки, вернуться обратно, отточив спасительную ложь до блеска. И Дрю был почти готов на это, но боль в груди усиливалась с каждой минутой промедления. С обратной стороны закрытых век в темноте различались бледные лица с навсегда замершими глазами. Они не являлись в кошмарах даже в самые страшные ночи уже слишком давно, чтобы так просто игнорировать эти видения теперь.              Но, по крайней мере, в этот раз было время подумать и принять решение. В кои-то веки. В прежние времена Дрю слишком часто приходилось казнить и спасать в спешке, не оставляющей никаких шансов ни палачу, ни жертве. Порой он удивлялся, что, глядя на руки, не видит там кровавых пятен и не слышит предсмертных криков и хрипов, когда остается наедине с собой. Подумать только, смерть стала такой обыденностью, что он был почти готов убить собственного друга.              Был готов… Но чудом отыскал другой путь. Чтобы теперь узнать, что это было ошибкой.              Очередной мальчишеской ошибкой на его невыносимо долгом пути.              Что ж, это Дрю когда-то попытался вылепить из покорного раба старого тирана честного и отверженного юношу, значит, и заканчивать эту историю ему.              Дрю пригнулся к земле и двинулся вперед. Призванный на помощь зверь постепенно успокаивался, запахи и звуки становились едва различимы, но это было уже и ненужно. Все необходимое он уже узнал и запомнил. А если что-то случится, Волк всегда успеет прийти на помощь. В этом Дрю тоже уже убеждался достаточное количество раз.              Бренн Всемогущий, как ему хотелось думать, что все кончилось. Как ему хотелось думать, что вся юность давно погребена под слоем библиотечной пыли и пороха охотничьих ружей! Но правда в том, что прошлое не имеет конца.              Дрю не удержался и сделал крюк, взбираясь на небольшой пригорок. Он ухватился рукой за нижнюю ветку клонящегося к земле дерева и вскоре вскарабкался на вершину рядом растущего бука. Отсюда были видны стены и Дубы Брекенхольма, тянущаяся через лес Дайр-роуд, разбитые к северу стоянки следопытов. Они терялись в тени деревьев, но все равно были едва ли спрятаны по-настоящему. В былые времена Зеленые плащи были куда осмотрительнее. Как и всякий, кто вообще хотел жить.              Быть заметным — это роскошь, и Дрю поклялся сделать все возможное, чтобы каждый мог себе ее позволить.              Да, да… Поклялся. Если бы только знать тогда, что нужно будет делать, чтобы эту клятву сдержать.              А впрочем, и без нее, Дрю бы не смог оставить ни людей, ни солдат, ни своих близких. Любой ценой. Потому что так было всегда. С самого начала.              От горечи снова свело желудок. Наверное, его выбор был всего лишь иллюзией. И теперь, когда она развеялась, пришло время наконец завершить начатое.              Не то чтобы Дрю с легкостью принял это решение. Ему потребовалось несколько мучительно долгих часов, непозволительно долгий плач и оставленные на ладони следы от впившихся когтей. Но сейчас он был уже почти спокоен. Он знал, как и что собирается делать.              Хотя и не знал, что будет потом. Об этом думать не хотелось.              Дрю услышал, как ветка под ним треснула, угрожая вот-вот надломиться. Засуетившись, он свесил ноги, спустился ниже, цепляясь руками за обломанные сучья, а потом, позволив ногам немного изменить форму, спрыгнул наземь. Простые сапоги, изготовленные приставленным к Лесной гвардии мастером, не выдержав, все же надорвались.              Чем глубже Дрю продвигался в лес, тем яснее он осознавал, насколько сильно Дайрвуд пропитал его жизнь. Он объездил весь мир, но только это место, темное, временами пугающее, стало ему настоящим домом. По многим причинам. И только оно было способно одним своим видом напоминать о стольких днях, самых светлых и самый мрачных.              Здесь они шли с Уитли и мастером Хоганом много лет назад, когда был жив Леопольд, когда Дрю не знал ни своего прошло, ни своей кровной семьи, ни себя самого. Чуть дальше была поляна, на которой часто тренировались Зелёные плащи. Южнее, в низине, затянутой влажным мхом, когда-то горели костры лесовиков, тех, которым поручили охранять подступы к городу. В первые месяцы после потери Уитли Дрю часто сбегал из города, устраивался под сосной, совсем одинокой в этой части леса, и закрывал глаза. Мир смыкался вокруг с глухим хлопком, заполняя собой все пространство и вместе с тем будто бы отступая. В те дни и те мгновения Дрю как никогда чувствовал себя частью тянущейся до самого горизонта зелени, благоухающей и бросающей витиеватую тень. А потом он разучился. Боль притупилась, уступила место новым чувствам. И природа больше не могла заполнять собой и без того затянувшиеся дыры.              Потом Дрю стал гулять в других местах. С разрешения Бергана он выводил в лес Гектора, и они устраивались в небольшой пещерке, некогда прорубленной водой в склоне холма. Словно дети, обустраивающее свое тайное убежище. Они рисовали на стенах ягодным соком и со смехом пачкали друг другу одежды, потом бросались наперегонки к реке, падали, поскальзываясь на влажной траве, бежали снова и растирали грязь по раскрасневшимся лицам. Они читали вслух книги, развалившись у воды, руками ловили рыбу и разводили огнем. Дышали дымом, наблюдали приближение заката и ждали первых звёзд.              И все это больше походило на мечту, на сладкий сон. Может, им оно и было. А теперь просто настало время проснуться. Теперь было даже хуже, чем переживать смерть.              Дрю пытался не обращать внимания на щемящую боль, усиливающуюся с каждым шагом. Стоило думать о том, чтобы ступать бесшумнее или все же умыться, чтобы избавиться от запаха стекающего по спине пота. Но себя не обманешь: меня предосторожности ни к чему. Смерть либо ждёт его на пороге, либо он сам станет ею. Иного не дано.              Пещера, которую он искал, была совсем крошечной. Мужчина, вроде Бергана, туда бы ни за что не пролез, а молодому юноше стоило втиснуться боком, надеясь не задеть головой песчаный потолок. Разумное убежище от Верлорда любого рода. Вот только Дрю не планировал призывать Зверя до тех пор, пока у него ещё есть возможность.              Черная расщелина, ещё более грязная и темная, чем земля вокруг напоминала прищуренное око. Словно сам лес с издёвкой наблюдал за страданиями Волка.              Дрю почему-то подумал, что его отец тоже не понял бы этих сомнений. И ещё подумал, что ему вообще-то все равно. Он давно отрекся от пути своего отца, так что какая разница. Нет ничего страшного в том, чтобы быть другим. Нет ничего страшного в том, чтобы не соответствовать. Неважно, что иные назовут это предательством.              И если на пути будут ошибки, они только его.              Дрю сцепил зубы, касаясь ладонью земляного свода. Черный провал походил на дверь, последний рубеж перед навеки неизбежным. Он зажмурился на секунду, потом сделал глубокий вдох и втиснулся в расщелину, запоздало думая о том, что стоило бы разуться: каблуки сапог шуршали по сухому полу. Дышать было до боли неудобно: земля напирала со всех сторон, вдавливалась грудь, цепляясь за одежду и царапая ладони. Свет дня, и до этого казавшийся по-осеннему тусклым, постепенно растворялся, поглощаемый влажным полумраком.              Постепенно проход стал расширяться. Дрю опустил руку, почти непроизвольно, чтобы коснуться эфеса меча, будто проверяя, на месте ли он, или, скорее, наполняясь уверенностью. В доспехах, пусть даже легких, на вид невзрачных, и с оружием он становился тем самым Волком, о котором слагали легенды, в котором ни один враг не видел ни следа покорности или трусости. И никогда его руки не дрожали от нерешительности и слабости.              И пусть война давно завершена, но это не значит, что хоть что-то должно измениться.              В пещере, открывшейся за проходом, никого не было. Только над углями, еще алеющими последними искрами, стыл котелок с грязной водой. Дрю быстро огляделся, проверяя, нет ли в углах, под низкими сводами, изготовившихся к атаке теней. Нет. Пустота. Жидкость в котелке вздувалась редкими маслянистыми пузырями и распространяла невыносимый кислый запах. Дрю опасливо принюхался. Вонь путала следы, и, может, если бы он не был Волком… Может, если бы прошло чуть больше времени.              Дрю почувствовал, как дикая звериная ярость заполняет его жилы. Сердце забилось быстрее. Кислород обжег легкие. Мир залило призрачным голубоватым светом. Волк был уже здесь. Он еще не вошел в полную силу, но царапался под самой кожей, готовый вот-вот обнажить клыки. Дрю согнулся, с пьяным наслаждением чувствуя перекатывающуюся по телу силу, и кинулся в лабиринт сырой темноты.              Прежний запах вел его, подобно слабому отблеску огня. Огня, который никогда не обманет, когда всегда будет верен. Который всегда будет чист.              Дрю пробежал пещеру насквозь, потом пригнулся, упираясь ногами в загромождающие выход камни, и прыгнул.              На поляну, отчего-то еще зеленую, не тронутую ни смертью, ни холодом, опустилась черная тень.              Медленно. Слишком медленно. Он чувствовал каждый толчок вскипающей крови. Тонкими изогнутыми лезвиями мелькнули тяжелые когти.              Беглец не успел даже вскрикнуть. В тесных объятиях, подобных объятиям смерти или судьбы, они заскользили по земле, вырываясь из нее клочья травы и оставляя на выступающих камнях ошметки одежд. На сухие стебли болтовника брызнула рубиновая кровь.              Не чувствуя и не слыша, Дрю изогнулся, прижимая ладонь к шее жертвы и оскалил вытянувшиеся зубы. Сердце стучало в висках, все тело била крупная дрожь. Нет. Нет! Он не мог. Не мог довести до конца этот удар.              Все было так чертовски предсказуемо и просто. Не шевелясь, не смея даже поморщиться от боли, Гектор лежал, прикрыв глаза со спокойствием давным-давно умершего.              С силой вытолкнув из легких горячий воздух, Дрю отстранился, опускаясь на узкие бедра Гектора. Тот дернулся от неожиданности, царапнул серыми пальцами по земле и распахнул глаза.              — Я ничего не сделал, — выдавил он. Кадык скользнул, прижимаясь к по-прежнему острым когтям. Бледные следы, до этого едва-едва заметные на без того белой коже, закровоточили: капли крови выступили, подобно крошечным бусинам, нанизанным на ожерелья ран.       — Ничего не сделал?! — переспросил Дрю, и собственный голос показался ему грубее и глубже, чем когда бы то ни было.       — Не успел, — отозвался Гектор. Он говорил на удивление ясно и четко, продолжая сдирать кожу с шеи. Только в уголках глаз блестели слезы, но взгляд их оставался полным принятия и смирения. И это разочаровывало больше, чем все события минувшего утра. Дрю хотелось взреветь. Его руки были перепачканы кровью предателя, предателя, который даже не пытался оправдываться или скрыть вину, предателя, который был его лучшим другом. С начала времен и до последнего дня.              Если бы его только можно было отложить.              Гектор едва уловило пошевелил рукой, Дрю дернулся, норовя остановить его, но ничего не произошло. Сначала. А потом бесплатный воздух подернулся рябью, стал будто бы немного темнее, и на месте, где раньше не было ничего, кроме переломанных веток брусники, возникла набитая холщовая сумка. Колдовство. Снова. Дрю словно ощутил прикосновение раскаленного метала к груди. Обида захлестнула его с головой, не оставляя сил ни на что, кроме бессмысленного рыка и проклятий.              Конечно, глупо было надеяться, и все же…              — Почему?! — он толкнул Гектора в плечо и отвернулся, принимаясь перерывать сумку: склянки, пучки трав, мешочки, свечи — о! как Дрю возненавидел их, тонкие, длинные, пахнущие не воском, а какой-то потусторонней гнилью, — и книги, слишком много книг.       Гектор с едва уловимой грустью наблюдал, как на страницах, хрупких, рассыпающихся от одних прикосновений, остаются следы грязи и его крови, но ничего не мог изменить. Да и вряд ли так уж сильно хотел. Он бы ни за что не позволил читать их кому-то другому, а ему скоро будет все равно. Навсегда.       — Почему что? — голос его дрогнул. И Дрю резко отвернулся от книг. Бренн свидетель, если бы Гектор заплакал, Дрю простил бы ему любой грех! Это было бы раскаяние, и он бы принял его с распростёртыми объятиями. Как делал всегда, как сделал бы еще сотню раз, если бы только судьба дала ему знак.       Но Гектор удержался. Быть может, впервые стеснялся открыть другу свои чувства, а может, вел какую-то пока еще не разгаданную партию. И тем хуже: Дрю ненавидел секреты. И он не будет умолять дать ответ, нет. Все сложится иначе, все уже сложилось. Им были выданы жалкие роли, и ни одного зрителя на мили вокруг, так что качество игры уже не имело никакого значения.              — Почему все снова вернулось? Ты забыл свои обещания? — Дрю хотел предать голосу решимость и суровость, которой ему всегда недоставало, но вышло как-то глупо. Он не был правителем, восседающим на престоле перед коленопреклоненной толпой, нет. Годы шли, а он все так же оставался тем, кем всегда хотел быть: ободранным мальчишкой с Холодного побережья со ссадиной на локте и приставшей к поношенной одежде листвой.              Но, впрочем, Гектора его слова поразили. Он раскрыл глаза шире и показался в этот миг таким печальным и обессиленным, что стоило бы кинуться на поиски лекаря, будь обстоятельства чуть более милосердны. Дрю, с долей растерянности, убрал постепенно возвращающую человеческие очертания ладонь и присмотрелся к ранам на шее. На запятнанной кровью коже трудно было отыскать хоть дюйм здорового пространства, но в целом все было не так уж страшно. Гектор точно протянул бы еще пару часов, а потом…              — Нет, не забыл, — ответил он с печальной улыбкой, а потом, указав взглядом на руки Дрю, добавил: — Спасибо.              Вряд ли за это стоило благодарить. Но Гектор был слишком искренним, или лишь мастерски притворялся таковым, и оспаривать его слова не хотелось.              По крайней мере, Дрю надеялся, что это Гектор. Все те же светлые глаза, в которых даже осеннее небо в переплетении дождевых облаков было светлее и ярче любого летнего полудня. Те же слова и жесты, пропитанные робкой привязанностью и желанием касаться невзначай. Все тот же ум и та же самоотверженная глупость. Все та же неуклюжесть. Неудачливость. Черная Рука, Винсент, кем бы он ни был, никогда не был и вполовину таким же открытым в каждом помысле и действии.              Дрю надеялся.              — И что?! Что тогда? — он старался не кричать, но выходило плохо. Разве мог Гектор сам не знать, почему ему нельзя нарушать запретов? Слишком рано! И разве можно выдумать хоть одну достойную причину?!       Гектор в ответ улыбнулся, пошевелил рукой: на этот раз не ради магии, а будто никак не решаясь что-то сделать.       — Я не хочу разочаровывать тебя больше, чем уже сделал это. И мне очень, очень жаль, что так вышло. Я… слишком поздно понял, что мой план, как всегда, был слишком плохо продуман.       Дрю с силой прикусил язык. Слишком плохо продуман. Сколько раз за это утро он сам произнес эту фразу, повторил в голове как проклятие или молитву, из тех, что возносятся из отчаяния и жестокой насмешки над самим собой.              Дрю схватил сумку и поднялся с земли. Гектор так и остался лежать, только приподнялся на локте, неуклюже поджимая полупустой рукав к груди. Местами ткань уже разошлась, и в прорехи виднелись по-прежнему яркие неаккуратные шрамы. Конечно, кому из лекарей хотелось тратить свои силы на врага, когда столько настоящий солдат слепо и глухо звали на помощь и корчились в агонии, в ожидании ее.              Преследуемый пустым подернутым пеленой взглядом Дрю дернул одну из книг, отрывая страницы от кожаного корешка. И если бы Гектор возмутился, если бы сказал хоть слово! Но он был слишком похож на себя, и в то же время… Дрю признавал его, да, но узнать не мог. Словно что-то, прежде плотное скрытое вечными тревогами и сомнениями, вдруг проступило, окропило лицо, подобно первой весенней росе.              Гектор стал похож на бестелесный призрак, забавно запутавшийся в собственной материальности. А Дрю… Дрю был собой. Всегда или, может, даже больше, чем во все последние годы. Словно не было никаких путешествий, битв и потерь, а только он: мальчишка, ищущий правды и справедливости в неидеальном чарующем мире.              — Мне казалось, у нас не должно быть друг от друга секретов, — пробормотал он, пуская на ветер обрывки бумаги. Вот только дул он, увы, не так сильно. Поляну укрыли рисунки пентаграмм, слова заклинаний, бесконечные списки редких трав.       Гектор опустил ресницы и все же сел. Снизу вверх он казался еще тщедушнее, чем прежде.       — Через час меня уже не станет, а я не хочу, чтобы ты всю жизнь мучался вопросами о правильном и неправильном.       — Но я все равно буду ими мучиться! — Дрю чуть было не кинулся на него снова, но вовремя отстранился, в ужасе от собственной ярости. — Я… я должен убить лучшего друга, потому что… Почему, Гектор? Неужели тебе настолько надоело все…все это? Я ведь мог дать тебе что угодно! Чего тебе не хватало?!       Гектор улыбнулся. Смущенно и скромно. Почти как в старые времена, когда все было так быстро и почти наивно. Когда одной улыбкой можно было залечить рану и превратить кошмар в лучшую из мечт.              Можно ли хоть посметь предположить, что подобные времена однажды наступят снова?              — Кого, — мягко ответил он, так тихо, будто боялся своим ответом потревожить чей-то чуткий беспокойный сон.       Дрю непонимающе нахмурился. Кого? Разве…разве не было их всегда только двое? По крайней мере, для Гектора, для того Гектора, чей разум был еще чист и не тронут дланями тьмы. А в последние годы и месяцы Дрю всегда был рядом, верный слушатель, помощник в любых затеях, личный повар и камердинер. Они были ближе, чем родные братья, изучившие друг друга до кончиков пальцев. Разве могло хоть что-то было не так? Хоть…              Гектор попытался подняться, но неуклюже повалился обратно. Дрю так и не протянул руки.              — Мне нужно воскресить друга. Нужно…было, — он осекся и отвел взгляд. Дрю чувствовал, как в груди у него похолодело. Воскресить друга? Разве у Гектора был хоть кто-то по-настоящему близкий среди всех этих жертв? Кто-то, достойный такой цены? Кто-то, о ком он помнил все эти дни и ночи, проведенные в Брекенхольме, как в тюрьме?       — Зачем, Гектор? Неужели ты не наигрался? — Дрю снова опустился на колени. Он потянулся схватить Гектора за руку, но остановился. Он представил, что увидит на сухой ладони крошечный черный ожог, и так и не осмелился проверить.       — Дрю, — Гектор протянул его имя с дрожью, похожей на глухой-глухой звон капающей воды. — Я не хочу…       — Почему?!              Гектор вздрогнул. Он сутулил плечи, кусал губы, и до того обветренные и кровоточащие, и, видно, едва сдерживал слезы. Они поблескивали на ресницах, и так и хотелось протянуть руку, вытереть их большим пальцем и пообещать, что это просто очередное странное приключение, которое они запросто переживут вместе. Дрю впился пальцами в землю, чтобы не поддаться искушению. Он ненавидел себя за этот гнев, за то, что становится причиной слез, и только несмело, в глубине подсознания гадал, вернется ли из этого леса хотя бы он.              — Ты…ты мне бесконечно дорог, Дрю. Ты всегда был мне самым ярким примером и мечтой, которая не осуществится, — он улыбнулся, все же позволяя слезам сорваться на выступившие скулы. — И я не знаю, мог ли хотя бы чем-то отплатить все, что ты сделал для меня. Но я…не мог оценить этого по достоинству. Хотел. Но не мог. Мне всегда нужно было еще больше, и мне хотелось умереть только потому, что я был неблагодарен, что я не мог довольствоваться этим! — Гектор прижал руку к животу, комкая рубаху. Дрю, словно заворожённый, смотрел на его пальцы с обломанными ногтями. — И я… Был один человек, единственный во всем свете, кроме тебя, готовый быть рядом, несмотря на то что я наделал, — он всхлипнул, поджал губы и сделал глубокий вдох. — А Винсент…я убил его. Я даже не знаю, что, кого, он видел перед тем, как умереть.       — Кто он?       Гектор покачал головой.       — Бывший наемник моего брата. Ты вряд ли видел его… Разве что во время битвы за Айсгарден, но, — он тяжело сглотнул и опустил веки, — конечно, это был уже не он, — Гектор вдруг вздрогнул, как испугавшись чего-то так сильно, что еще сильнее побелело лицо и руки. — Ринглин! Его звали Ринглин. Это…это важно.       Дрю сел перед ним на корточки. Только теперь он видел, как сильно Гектор осунулся. Конечно, увечья юности так и не зажили. Он бы навсегда остался болезненно худым, с острыми скулами под вывалившимися тусклыми глазами, неловким и неуклюжем в теле, которое никогда больше не будет ему принадлежать. Но теперь... Перед Дрю был скелет, на котором темно-зеленые тени рисовали узоры костей и грубых шрамов.              Его Гектор все меньше походил на себя. И, что если, пронзив его, меч только избавиться от очередного беса. Что если, под этой хрупкой оболочкой ещё прятался юноша, которого Дрю когда-то повстречал.              — Почему он так важен? — Дрю покачал головой. Простой наемник. Когда все кончилось, он наслушался историй о комедийной паре, которая всюду сопровождала барона из Рэдмайра. Безжалостные, покорные любому приказу, беспринципные и не внушающие ничего, кроме презрения и трепета.       Дрю мог бы понять попытки Гектора вернуть в этот мир кого угодно, пусть даже Винсента, но они... Всего лишь воины, служащие деньгам, а не принципам и господам.              Гектор закрыл глаза. В его лице наблюдалась тяжёлая мука, будто он не мог решить, стоит ли отвечать на этот вопрос.              — Я люблю его, — он выдохнул. И задержал дыхание. Пауза длилась с минуту: ровно столько, сколько нужно было Дрю, чтобы прийти в себя, принять ту мысль, которую нельзя было понять неверно. — И я надеялся, что он мог испытывать то же.              — Но он наемник, — пробормотал Дрю, подаваясь вперёд. Он не сказал "он мужчина", или "он мертв", или "ты не можешь быть уверен": все это было лишь условностью. Гектор улыбался. Ярко и нежно, впервые за бесчестное количество дней. Если бы только другой была причина.       — Это не значит, что он не человек, — спокойно отозвался Гектор. — Это не значит, что в нем нет ни души, ни...хоть чего-то хорошего.       Он сел, подтягивая колени к груди, и пригляделся к Дрю внимательнее. Что он там искал? Осуждение, насмешку? Но мог увидеть только растерянность.              Как будто у них было на нее время.              Дрю молчал, тяжело дыша, чувствуя, как в груди замирает перепуганная нежность.              — Если бы ты мог это видеть... Нет! — Гектор испуганно отшатнулся. — Что я такое говорю? Я бы не пожелал никому... Столько тьмы. Я не знаю, чьи это были мысли, мои или Винсента, но я клялся Ринглину, что докажу этому миру, чего стою. Докажу всем, — его голос мог вот-вот сорваться, но он продолжал говорить, глядя то на Дрю, то за его спину, где величаво и холодно возвышался многовековой лес. Единственный свидетель их встречи и прощания.              А Дрю в самом деле видел. Сколько раз ему самому в бреду мерещилась эта тьма, в которой не было ни вдоха, ни выдоха: только пустота и зыбкий туман. Вот только он никогда ничего не хотел доказывать. Даже себе. И в конце концов всегда вспоминал друзей. И мысли о них становились брезжащим светом.              У Гектора, конечно, этого не было. Все хорошее слишком быстро пожирал Винсент.              — Я думал, что он поддерживает меня, но потом понял, как ошибался. Он был рядом. В этом отличие, понимаешь? Он был не согласен, был в ужасе от того, что делал Винсент, что делал я! Но оставался рядом. Он, — Гектор мучительно всхлипнул, тут же прижимая к губам запястье, — хотел мне помочь. Он был заботлив, аккуратен. Он помогал, хотя и не был назойлив и... В те моменты, когда Винсент отступал, когда я становился собой, я любил его. Я боялся, но ждал его протянутой руки, его слов, его взгляда. Не ожидая ничего больше. Я столько раз проклинал своего брата и его смерть, но столько раз боялся, что иначе не узнал бы Ринглина.              Гектор говорил, а Дрю, холодея от ужаса, в его искрящихся словах замечал самого себя. Того, кто не ждал ничего, кому хватало и безмолвных, разделенных на двоих вечеров. Он радовался, если радовался Гектор. Он улыбался в ответ на его улыбку и смеялся в ответ на смех. Все высшее наслаждение его дней состояло в этих простых поступках и жестах: быть рядом и иногда говорить, даже не думая о том, чтобы преступить размытую черту их приличий.              Гектор говорил, и каждое его слово озвучивало то, что Дрю испытывал так давно и так незаметно для самого себя. Гектор говорил, и каждое его слово вскрывало давно похороненные переживания и страхи. Гектор говорил, и каждое его слово, пронзая насквозь, было мимо.              С его обветренных губ слетало чужое имя, а на свое Дрю не имел никакого права. Он так невовремя исчез и так поздно появился. Он и сам стал бесом, предвестником смерти.              А с такими не говорят о любви. Если бы только в те ночи рядом были его руки и его сердце, если бы он укладывал Гектора, изорванного злым демоном в клочья, на измятые простыни, пропахшие безумием болезни, да, тогда бы все было иначе. Но Дрю смог стать лишь причиной несчастий. И становился ей снова, даже теперь, когда все, казалось, осталось позади.              Гектор уже закончил, дыхание тяжело срывалось с его уст, он закрывал лицо ладонью и плакал, даже не пытаясь скрыть ни этого, ни того, как часто, как нелепо он бормочет имена: своей любви, своих жертв, своей семьи. Словно все они были связаны какой-то чудовищной печатью, навсегда благословившей и проклявшей их души. Все они знали Гектора. Все они касались его робкого света и падали в самую пучину бескрайней темноты.              Дрю подался вперед, несдержанно и слишком грубо обнимая Гектора, привлекая его за плечи, впутывая пальцы в растрепанные волосы. Если бы только у них было время, если бы только Ринглин не был настолько хорош.              Что ж, пожалуй, душа у него, наемника, убийцы, действительно была. И, к сожалению, оказалась слишком светлой.              Гектор захлебнулся рыданием, уткнулся носом в шею друга и вцепился в спину единственной руки. Теперь он не произносил ни слова, и в этом чудовищном молчании Дрю слышал слишком много. Он пытался, наивно и глупо, представить себе этого Ринглина, высокого, как говорил каждый свидетель, в меру задумчивого и резкого, и взывал к нему, хоть и догадывался, что его душе уже никогда не найти ни упокоения, ни вечности. Предсказуемо, Ринглин не отвечал никому из них.              Зачем только он оказался рядом в тот решающий миг. Зачем тот, кто всегда был близок, не позволил себе взять один единственный перерыв?              — Прости, — прошептал Дрю. Его не слушался язык и застывали руки. Он сжимал в руках Гектора и чувствовал, как между пальцев утекает вся его нежность и вся любовь, на которую он еще оказывался способен. — Если бы не я.       — Не надо! — резко оборвал его Гектор, отстраняясь. Дрю придержал его за локоть, чувствуя под пальцами корку засохшей крови. — Ты был нужен Гретхен. И нужен Лиссии. Другого выхода не оставалось. Никто не знал, что приключится со мной в столице, самом безопасном городе на свете, — он ухмыльнулся болезненно, потом снова замер. Его глаза, блестящие от слез, распахнутые, как у загнанного оленёнка, были совсем близко. Дрю затаил дыхание. И никогда ещё он не чувствовал себя волком настолько. Наконец, Гектор выдохнул и поднял руку, касаясь пальцами щеки друга. Осторожно, щекоча и заставляя вздрагивать. Лишая дыхания. — Я любил тебя тогда. Люблю и сейчас. За то, как сильно ты хочешь всех спасти, и вопреки тому, что иногда их этого получает.              Дрю задрожал. Слезы навернулись на глаза, и мучительный звериный рев застыл в горле. У него дрожали руки, а Гектор прижимался к ним так наивно и безрассудно. Будто не эти руки проливали его слезы и кровь. Руки палача и убийцы: сложно сказать, что хуже. Он мечтал, как и все, о справедливости и спокойствии, но вышло, похоже, как всегда.              О какой справедливости только можно говорить, если Гектор плачет. И если жизнь в его душе и теле давно замерла.              — Ты был самым лучшим из всего, что дала мне жизнь. Я даже не мог и надеяться... — он стер пальцами скатившуюся по щеке слезу. — Тише. Я прошу тебя: в этом нет твоей вины. Ты все сделал правильно.       — Почему?! — пробормотал Дрю, и в собственном голосе с ужасом различил интонации Волка. Гектор в ответ даже не моргнул. Лишь улыбка его, слабая, болезненная, стала еще печальнее. — Если ты действительно любишь меня, почему ты сбежал?       Ему показалось, что Гектора этот вопрос удивил, заставил задуматься. И в душе встрепенулась надежда. Еще можно повернуть обратно! Он стиснет руку Гектора, как когда-то, когда они плечом к плечу преодолевали милю за милей, деля на двоих любую тоску и радость, любую пищу и любой кров, и выведет его к людям. Он найдет нужные слова. Он убедит Бергана дать Гектору новый шанс, новый и на этот раз точно последний.              И все будет хорошо. Без магии, без тревог, без сомнений. И без прошлого.              Гектор повел плечом.       — Наверное, потому что я правда сошел с ума? Я должен был попытаться, вот и все, — Дрю хотел его прервать, так сильно в нем рокотал гнев и так бушевала обида. Сколько раз магия разводила их по разные стороны всех мыслимых границ, так неужели это обязательно должно было произойти вновь? После всех уроков и всех жертв? И почему эта глупость должна была развеивать пепел их неслучившегося будущего? Но Гектор прижал палец к его губам и мягко обозначил: — Пожалуйста, дай мне закончить. Я должен был. Иначе ничего бы и не изменилось: я до старости просидел бы в своей темнице. Темнице разума и тела. Все мои мысли были о магии, которая мне стала недоступна, но по-прежнему манит своей неизученностью и тем, как много нам еще предстоим узнать, о Ринглине, путь к которому, если он и есть, мне запрещен, и о тебе, думающем о свободе, об Уитли и о лучшем друге, — он улыбнулся шире, сделал вдох и хриплым голосом продолжил, игнорируя слезы: — И я бы никогда не покинул стен Брекенхольма, а на смертном одре жалел бы только о том, что так и не попытался.       — И что?! — Дрю не выдержал, выплюнул этот пропитанный возмущением и злобой вопрос вместе с жалким детским всхлипом. — Теперь ты ни о чем не жалеешь?       Гектор наклонил голову к плечу и прикрыл глаза.       — Жалею. Всего об одном.              Слипшиеся ресницы поблескивали от слез, и на резких скулах ясно выступал бледный румянец. Он был смущен, он улыбался и плакал, и в его груди, горячей и дрожащей от волнения и трепета, билось сердце. Самый живой и нежный. В своих ошибках, в своих словах и неловких признаниях, наичестнейших из всего, что Дрю доводилось слышать.              И он не сдержался.              Он целовал Гектора так жадно, как никогда и никого прежде, словно хотел этим поцелуем искупить все свои грехи, и пасть на колени, и поглотить и заслонить его от всех бед, и утонуть самому. Он чувствовал холодную ладонь на своей щеке, чувствовал соленые слезы, дрожь и немые слова. И не оставалось ничего, кроме ужаса, боли и нежности, от которой становилось невозможно дышать и сводило челюсть. Ближе, если только еще возможно, пробраться под кожу, где не будет ни этих теплых губ, ни нервной ласки, ни ветра, ни времени, а только жар тела. Живой. Настоящий. Вечный.              — Почему… — Дрю прижался к лбу Гектора, не смея открыть глаз, не зная даже, убьет ли его всегда преданный дружеский взгляд и вид по-прежнему безразличного леса, — почему ты не дал мне увидеть это раньше?       Гектор мягко засмеялся, ероша его волосы. О Бренн, и когда он успел вырасти?! Когда среди наивности и веры в нем родилось столько храбрости?              Дрю бы отдал все на свете, чтобы получить право стать его учеником.              — Теперь, Дрю, я ни о чем не жалею.              Гектор отстранился. Собственные руки показались Дрю чудовищно холодными и пустыми, почти мертвыми. Он пошатнулся, пытаясь снова ухватиться за плечо, но пальцы только бессильно царапнули в воздухе. И в предательской полутишине ему померещился скрип когтей о поверхность стекла.              Гектор оттянул воротник рубашки. Размазанная кровь над ключицами была едва ли ярче доверчиво разомкнутых губ.              Дрю помотал головой. Его сердце забилось ещё быстрее. Ещё недавно растопленное любовью, оно теперь сходило с ума, сбивалось со всех ритмов от кошмара, невидимого, но неизбежного. Дрю попятился, падая, отползая на пару футов, задыхаясь и царапая ладони о камни. Его Волк был глубоко-глубоко. А мальчишка с Холодного Побережья едва сдерживал пронзительный крик.              — Дрю, — позвал Гектор и положил ладонь на грудь. Где билось сердце. Живое. Настоящее. Вечное.              В горле Дрю клокотали рыдания. Он мотал головой, ловил губами раскалённый воздух и ничего на свете не видел.              Ни Гектора, ни леса, ни своих рук и ног, ни пути.              Только ладони ещё ощущали холод рукояти, привычный и надёжный. Столько раз спасавший его жизнь. И другая ладонь, бессмысленно нежная, цеплялась за его одежду и изогнутую усмешку опустевших ножен.