Мальчик с Бэтменом в голове

Марьиванна была человеком глубоко верующим. Давным-давно, когда Марьиванна ещё была просто Машей, она верила в любовь своего мужа. Потом благоверный сбежал от неё к манекенщице¹ из Вильнюса, и Марьиванна вышла замуж за государство, уверовав в победу коммунизма. Когда же в декабре девяносто первого государство в одностороннем порядке развелось с Марьиванной, бедной женщине не осталось ничего, кроме как уверовать в ближайшего мага из телевизора. И, как любая уважающая себя глубоко верующая дама, прошедшая брак, компартию и сеансы заряженной воды, Марьиванна стремилась осчастливить все заблудшие умы в радиусе нескольких километров. В общем, история эта не о Марьиванне, а о Серёже, который не верил ни во что, но постоянно страдал от оскорблённых чувств воспитательницы. Кто может стабильно выводить из душевного равновесия человека, глубоко погружённого в тонкие материи? Только атеист с творческим прибабахом. Скептически взирая на Кашпировского, Чумака и Андреева², Серёжа большими совиными глазами наблюдал коллективный симорон³, бормоча что-то про свихнувшихся смертных. Попытки испробовать на себе НЛП⁴ он вежливо игнорировал. ("Даю установку!" – говорил Кашпировский с экрана. "Иди нахер!" – отвечал Серёжа одними глазами, а после разводил жёлтую гуашь водой и пакостил Пашкину кровать, имитируя у того энурёз.) Даже иконы и молитвы Татьяны Михайловны Серёжу не заинтересовали – пару раз пофальшивив ноты и повертев в руках образа, Серёжа решил, что сатанинский антикоммунистический скрежет на кассетах Олега нравится ему больше, а классическая живопись с развратными плодами прогнившего Запада куда красивей каких-то плоских чурок со стрёмными младенцами. После последних слов Серёжа неделю провёл в одиночном заточении с горящей адским огнём задницей, но даже пост его не исправил. Серёжа вообще всегда был немного себе на уме. С самого попадания в детдом коллектива сторонился, щёки под кулаки и сюси-пуси подставлять отказывался, ударяясь в бегство, исподлобья сверкал глазищами из очередной своей нычки, откуда его выковырять мог лишь сторож и то через раз, и мелко пакостил обидчикам. Абсолютно капиталистический ребёнок, индивидуалист, аутист и трус. Замужняя женщина внутри Марьиванны ужасалась такому дитятке, у комсомолки-пионерки руки чесались перевоспитать, а великие маги из телевизора побуждали спасать, спасать заблудшую душу! Переломный момент настал, когда душа эта заблудилась в прямом смысле. Ушла гулять рано утром, не вернулась поздно вечером. Валидол пили всем детдомом. Ближайший лес прочёсывали с ментами и собаками, ожидая найти труп в копилке очередного маньяка. Нашёлся Серёжа на третий день у залива. Как ни в чём не бывало сидел на опрокинутом пне, трепал рукой бездомную дворнягу. Сзади высились чёрные остатки какого-то сарая, вокруг которых вертелась ещё одна группа ментов – убийство расследовали. Менты-ищейки и менты-следователи встретились, перетёрли за жизнь, а потом одним серо-голубым потоком снесли Серёжу в ближайший участок и уже оттуда на буханке для зэков в детдом. Из "лимузина" Серёжа выходил с гордо задранным носом. Для детей – знаменитость ближайшие два дня, для воспитателей – малолетний придурок ближайшие много лет. Круче мусоровозки была бы только карета скорой с врачами-фрейлинами или чёрная крутая иномарка местных мафиози. Ничего, хмурый усатый мент дядя Коля с блестящими на поясе наручниками вполне сошёл за рыцаря царской особы. А уж усами как шевелил! Вся мелочь прониклась и начала спешно придумывать, по какой статье их могут тоже покатать. – Ни по какой. Разовая акция, – обрубил надежды мент дядя Коля и уехал на своём серо-синем ментовском коне. *** Через день после Серёжи в детдом из больницы вернулся Олег, гордо дефилируя загипсованной рукой. К несчастью для больного, дети отреагировали как-то погодя, без огонька. Подумаешь, умирающий! Вернулся не на скорой, да и гипс был маленький. Фе! Вот Серёжа вчера, вот это да! Опасный преступник приехал, в наручниках, под конвоем! Страшно очень! – Серый, ну ты фрукт, – уважительно, но с толикой обиды выдал Олег, выслушав про загул Серёжи. – Чё меня не дождался? Я рыбачить умею, мы б такой поход замутили!.. А ещё грибы есть, как Васютка⁵ бы выживали! Проходившая мимо Татьяна Михайловна не оценила. Вот так вот сломал Олег руку, а неделю потом болело почему-то ухо. "Опасным преступником" Серёжа пробыл ещё три дня, пока не огрёб от Пашки за борзость и вообще. Олег заступился, едва повторно не стал "умирающим" на то же предплечье, зато разбил Пашке нос и укусил Артёма за ладонь. Медсестра сильно ругалась, не стала дожидаться воспитателей, лично отходила каждого содранным с крючка полотенцем. Пострадала в итоге у всех лишь гордость, и дело борзого Серёжи детский коллектив спешно замял. К тому же, его охранная псина вернулась загипсованной, но по-прежнему бешеной. С Олегом вообще связываться было чревато – Волков слыл главной личинкой АУЕ⁶ среди малышни. Последние два года курсировал между питерскими детдомами с воистину круизной скоростью – в прошлом июне жил в Невском районе, в октябре уже во Фрунзенском, а в марте вовсю обустраивался в петродворцовской Радуге. Жил волчонок по воровским понятиям, вернее, тому, что считал воровскими понятиями. Одно Волков усвоил точно: самые крутые парни на "раёне" мелочь не задирают, а крышуют. К сожалению, в Радуге вся поляна давно была поделена старшими, один Разумовский болтался бесхозным и считался стрёмным психом. Ну, Олегу не выбирать. Серёжа оказался ничего так. Восхищённо внимал трёпу про покемонов (на самом деле просто умел делать заинтересованный вид и вовремя поддакивать), с придыханием рассматривал фишки (ему тогда от старшаков досталось, вот и свистел при каждом вдохе). Везде за ним таскался и выполнял поручения (смысл в охранной псине, если она чёрти где? Да и Олег командовал чисто для проформы, тут же бросаясь помогать). А главное – Серёжа был милашкой и делился всеми добытыми конфетами (потому что признавал только дорогой шоколад, а не дешевые леденцы, которые ему все всовывали). В общем, отличная шестёрка, дайте две. Только в переделки влипал постоянно. Вот и теперь, после всех приключений с пропажей, ментами и дракой, Серёжа не нашёл ничего лучше, как излить турбулентные детские чувства на бумагу прямо посреди продлёнки у Марьиванны. Будучи натурой утончённой, нарисовать легендарный, но приевшийся квадратный трёхчлен⁷ из учебника алгебры у старшаков он не мог. Просто, банально, пошло! Эти трёхчлены пандемией шагали по детским тетрадям последние полгода, если бы воспитатели пороли за них каждую жопу, все руки бы стёрли! Глядя на красивую голую девку с вотакими буферами, Олег понимал, что витиеватому классическому стилю Серёжи всё же отчаянно не хватает привычного трёхчленного кубизма. Попытка подарить рисованной даме букет геометрических писюнов прямо в руки закончилась чисто змеиным шипением про плебс⁸ – это что вообще? Какая-то новая газировка? – который "ничего не понимает в искусстве". Ну и ладно. Ну и не надо. Олег обиженно фыркнул и убрал прокравшуюся к чужому листу ручку, вновь зачахнув над сочинением, но быстро плюнул и решил всё-таки тоже предаться творческому порыву. Хотелось доказать шестёрке, что он очень даже понимает в искусстве. Просто он, в отличие от витающего в буферах Серёжи, был больше по прикладу (кажется, это называлось как-то не так, но Олегу было откровенно пофиг). Вооружившись надёжной ручкой, Олег уверенно направил её прямо на свой гипс и принялся за работу. Серёжа на его внутренние метания наплевал и вместо этого продолжил увлечённо обводить вотакие буфера. Наверное, поэтому они слишком поздно заметили, что свет вокруг как-то потускнел. – Так, Разумовский! – прямо над Серёжиным местом высилась скала Марьиванны, заслонив могучей грудью и не менее могучей жопой любую надежду на нормальное освещение. Олег едва успел закрыть свой весьма неплохо получившийся трёхчлен и сделал очень умное сосредоточенное лицо. Серёжа попытался спародировать черепаху и втянуть голову в шею, но Марьиванна давно точила на него свои змеиные клыки и даже не думала укусить и отвалить, как с другими детьми. – Ты почему вместо того, чтобы сочинение писать, какие-то каляки-маляки ресуешь?! "Господи, да какое тебе дело, женщина?" – устало подумал Олег. – "Это наша домашка. Хотим делаем, не хотим – не делаем". Вслух он этого не сказал. Отбитым Олег был лишь под настроение, а вот "подневольным рабом системы" (как выражался Серёжа) – постоянно. Рабскую цепь эта самая система обещала ослабить лишь в средней школе, а до этого прекрасного далёка цепь с удовольствием душила их каждый день с четырёх до шести, пока не напишут всю домашку. "Сижу за решеткой в темнице сырой вскормленный в неволе орел молодой", – вспомнил Олег любимое стихотворение Серёжи, которое тот цитировал с просветлённым лицом идущего на казнь. Сам Олег знал только пошлые частушки из Маски-шоу и советские стишки с чёрным юмором⁹, но подходящей ситуации, чтобы их цитировать, как-то не находилось. Однажды он на пробу выдал "дети в подвале играли в Гестапо – зверски замучен сантехник Потапов". Серёжа тогда голову на бок склонил и задумчиво так, с лёгким флёром интереса в голубых глазах посмотрел на сторожа Дядь Васю. Больше Олег ему поэзию не рассказывал. И другим не давал. От греха подальше. Скандал у соседней парты, между тем, набирал обороты. Марьиванна коброй совершила бросок прямо в центр Серёжиной парты и выдрала оттуда шедевр изобразительного искусства, игнорируя попытки шестёрки вернуть свою тетрадь по русскому. Олег подавил желание зарычать и уставился на грязный линолеум в проходе, пытаясь игнорировать расстроенный голос Серёжи – сделать он всё равно ничего не мог, что бесило. Дружба с шестёркой напоминала железные рыночные весы с гирьками¹⁰. С одной стороны, шестёрка был бедовый донельзя, вот как сейчас. Олег ненавидел этот холодный, тянущий вниз ком отчаяния в животе, каждый раз, когда Серёжа вляпывался, а Олег был вынужден изображать терпилу. Ему ясно дали понять, что ещё одна драка с госпитализацией, и следующее место его проживания будет называться не "Радуга", а "Кресты"¹¹. С другой стороны, без шестёрки ты в детдоме никто, а Олег всё же планировал вырасти и надавать всем люлей, пока не станет главарём всего, чего можно. Да и мама Серёжи явно была товароведом, потому что еду и приблуды Разумовский наколдовывал почти из воздуха – пёр всё, что не приколочено, а летом саранчой проходился по рядам баб всех возрастов и возвращался чуть ли не с полными руками жрача (и иногда заколками в шевелюре). – ЧТО-О?! – пока Олег размышлял, где-то слева и сверху Марьиванна начала биться в припадке, озарённая светом рисованных сисек. Олег набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. – Ах ты поганец мелкий! Вы только посмотрите на этого паршивца! Десять лет сопляку, а он уже голых баб рисует! Я так и знала, что ты извращенец какой! – заскрежетала всем по ушам Марьиванна. Шестёрка едва слышно всхлипнул, прижав руки к груди. Нет, Олег сейчас точно на неё кинется и пошло оно всё к чёрту. Вместо того, чтобы дать этой дуре проораться и сцедить яд, Серёжа вступил в дебаты. Как будто этого было мало, какой-то смертник хихикнул, и вскоре весь класс начал смеяться над ЕГО подчинённым. У Олега зачесался загипсованный кулак, скучая по родному теплу Пашкиной рожи. Серёжа и Марьиванна быстро оставили бренный русский язык и перешли на какой-то лунный. Вернее, Серёжа на нервах попытался проделать свою любимую фишку – сказал что-то непонятное с таким видом, как будто это очевидно. Марьиванна не выкупила и стала ругаться в ответ. С одной стороны, Олег Марьиванну понимал – Серёжа реально иногда как будто залезал в какой-то сбой матрицы и вынимал оттуда непонятные факты и стрёмные рисунки ворон (реально, что за "Батичели", братан). С другой стороны шестёрку опять обижали. ЕГО шестёрку обижали. Олегу хотелось драться, но с учителями драться было нельзя, к тому же Марьиванна была женщиной, то есть вроде как взрослой девочкой, а девочек тоже обижать было нельзя. Можно ли обижать именно взрослых девочек, Олег не знал – Толик-торчок в прошлом детдоме объяснял, что их надо так, так и потом во-от так, но образ этот с Марьиванной не вязался, скорее с Серёжиной голой бабой. Марьиванну вообще не стоило привязывать к этому. Совсем. Сов-сем. Олег скорчил кислую рожу, пытаясь удержать в голове рвущуюся на части картину мира и вытолкать оттуда Марьиванну. – Олеженька, с тобой всё в порядке? – ласково отвлеклась от откусывания Серёжиной башки учительница. Олег что-то крякнул сквозь сомкнутые губы и из последних сил помахал гипсом. – Рука болит. – Вот! – чудом не заметив трёхчлен на его запястье, тут же продолжила откусывать Серёжину голову Марьиванна, – у соседа рука болит, а он, вместо того, чтобы помочь, пакость всякую малюет! Два тебе, Разумовский! Олег печально воззрился на Серёжу, мол, прости, братан, сделал всё, что мог. – Олеженька, золотце, зайди к медсестре, хорошо? – вновь ласково обратилась к нему Марьиванна, и тут же рявкнула на Серёжу. – А ты быстро к директору и только посмей улизнуть! Из класса выходили вместе. Олег задумчиво скрёб граффити на гипсе здоровой ладонью, глядя в окно – вид из него был так себе, на соседнее крыло П-образного детдома. – Не реви, – на корню обрубил он послышавшийся рядом всхлип. – Не реву, – шмыгнул шестёрка. – Вот и не реви. Ревели только девчонки, и их нельзя было обижать. С другой стороны, Серёжу тоже нельзя было обижать, и он тоже постоянно норовил реветь. Значило ли это, что Серёжа девчонка? Олег вновь свёл брови к переносице и с сомнением уставился на шестёрку. Тот честно не ревел, но в глазах его стояли злые слёзы. В своём фиолетовом свитере с совушками он реально был похож на бабу. Как там мама когда-то говорила? Выглядит, как утка, плавает, как утка, крякает, как утка – это утка. Решено. Обижать Серёжу нельзя, защищать Серёжу надо, а когда он вырастет… В этот момент наставления Толика-торчка наслоились на рыжее чудо напротив, и Олег понял, что окончательно ничего не понял. У него же для "во-от так" вообще плоско. С другой стороны, Толик сказал, что делать "во-от так" можно будет "только когда яйца упадут"¹², что бы это ни значило (Олег после этого откровения неделю бдел, боялся, что отвалятся и укатятся куда-нибудь, но Толик, видимо, его просто надул). Вдруг к тому времени у Серёжи всё появится? – Что ты делаешь, – озадаченно поинтересовался Разумовский, забыв плакать. Олег смущённо одёрнул руку, тем более, что жамкать в Серёжином свитере было всё равно нечего. – Ничего, – отвернулся он. – Пошли к директору уже. – А ты разве не к медсестре? – Вот ещё! *** Директор детдома – усталый дядечка лет пятидесяти, на лице которого намертво отпечатались годы руководства склочным женским коллективом – был человеком в целом понимающим, но упрямым. Упрямство его выражалось в основном в стойком желании дойти до пенсии, не потеряв по пути рассудок. Любые склоки и интриги он чуял уже на подходе и, повинуясь интуиции, стабильно выбирал наименее нервозатратный вариант решения проблем. Так, раз в полгода экскурсия в музей заблуждалась до ближайшего храма, где всем детдомом ставили свечки во имя спокойствия Татьяны Михайловны – кроме Серёжи Разумовского, Серёже Разумовскому было наказано стоять снаружи в цепких когтях Марьиванны и к свечкам не приближаться. Сама Марьиванна, по мнению директора, была похожа на Т-34: простая, бронированная, смертоносная. Бесполезно было вставать у неё на пути, гусеничная тяга смалывала всё под весом своих идеалов. Марьиванну можно было только, подобно танковой башне, разворачивать в нужное направление и отпускать в свободный полёт, наблюдая за разрушениями с безопасного расстояния. Именно поэтому, когда в середине дня под его дверью сначала образовался дуэт из надутого Разумовского и странно-задумчивого Волкова, а после дыхнул вдалеке драконий огонь бывшей партийной работницы, директор понял, что вечер ещё не наступил, но уже был слишком томным для его нервов. Уверенно прошагав к его столу, Марьиванна вперила в него целеустремлённый взгляд и покрепче сжала в красных от лака когтях простую бежевую тетрадь по русскому, на которую голодным зверем взирал Разумовский. Устало окинув взглядом детей, ещё более устало посмотрев на беснующуюся в его кабинете учительницу, директор заранее был согласен на всё. – Да-да, Мария Ивановна. Рисунки его показать всем хотите? И что, много рисует? Целую тетрадь? Конечно-конечно, Серёжа у нас молодец. Страна должна знать свои таланты, – с улыбкой кивнул директор на просьбу – считай, требование – выделить вечер для воспитательных нужд. Разумовский, судя по турбулентному взгляду синих глаз, готовился стать великомучеником. Или отвеликомучить всех остальных – никогда не знаешь с этим ребёнком. Волков же исподлобья буравил директора презрительным взглядом. Ну-ну, мальчик, посмотрим, как ты запоёшь, когда до пенсии всего чуть, а в подчинённых комсомолка-революционерка. "Через пять лет", – думал директор с немалым чувством превосходства, – "я буду смотреть, как внуки копают картошку на моей даче, а ты, маленький засранец, так и останешься здесь с Машкой". В ответ на его мысли татарчонок осклабился и бросил отчаянный, печальный взгляд на своего подельника. Директор позволил себе тень усмешки в уголках губ. Ему будет хорошо в любом случае – пацан либо возьмётся за старое, и тогда можно будет сплавить его если не в колонию, то в Ленобласть точно, либо будет ради друга паинькой сидеть до выпуска. Удивительно даже, что они с Разумовским спелись, а не сцепились, но кто он такой, чтобы смотреть дарёному коню в зубы? – О, страна этот талант не забудет, – тем временем едко сказала Марьиванна и победно взмахнула тетрадью. Посмотрев ей в глаза, директор решительно моргнул. Какой чудесный день, какой чудесный пень¹³, какие чудесные дети. Идите отсюда. *** Собрали всех в актовом зале – в свободное время, чтобы неповадно было. Серёжу оставили за "кулисами" – то есть у окна. Глядя на полный зал злых детей, Серёжа чувствовал, как подгорает. Что именно подгорает, он понять не мог: не то Марьиванна, не то собственные уши, не то выпоротая задница, не то синие занавески, за которые он пытался забиться, одновременно нервно щёлкая пёртой у хулиганья зажигалкой. "Кажется, всё-таки занавески", – решил Серёжа и от греха попятился от них подальше. Из покинутого угла потянуло флёром палёной синтетики, который никто не заметил за пылкой речью учительницы. Марьиванна среагировала на движение, совсем как динозавры из парка Юрского периода, и мощным хватательным рефлексом вытащила Серёжу в центр сцены, для устрашения тряхнув за ворот свитера. Серёжа печально повис, пытаясь прикинуться мёртвым. С первого ряда на него не менее печально взирал Олег, скрывая косвенный стыд на лице загипсованной рукой. Несчётные грехи Серёжи, к сожалению, оказались вполне исчислимы и даже хорошо задокументированы. Он подумать не мог, что Марьиванна такая злопамятная. Кто же знал, что, будучи натурой романтичной, Марьиванна с детства вела дневник, а партийное прошлое и склочный характер давно сделали из неё профессионального доносчика. Марьиванне не надо было помнить все грехи Серёжи – Марьиванна их скрупулёзно записывала в отдельную, большую амбарную книгу, где на каждого малолетнего засранца было выделено минимум три листа. Эти самые листы теперь по памяти, с чувством и немалым филологическим опытом зачитывались перед всем детдомом. Марьиванна вопрошала, кляла, экспрессивно вскидывала свободную руку и не менее экспрессивно трясла Серёжу рукой занятой, напоминая всем, что вот он, вот он, этот преступник, эта дрожащая тварь¹⁴! Уж чем-чем, а дрожащей тварью Серёжа точно не был. Тварью – возможно, но не дрожащей! Марьиванна проигнорировала его мятежный взгляд, в глубине которого, казалось, навсегда поселились отсветы рыжего пламени. – …Всё оттого, что мы неправильно живём, неправильно питаемся, неправильно содержим своё жильё, – вещала воспитательница. – Доводим жильё до антисанитарных норм. Когда каждый из вас последний раз убирал свою комнату не из-под палки? Все ваши болячки, все простуды от того, что вы тащите в свои комнаты то, что там совсем не нужно! Один раз он насвинячил в комнате! Один раз! Ему было пять! Какая-то мстительная часть Серёжи – та самая, что и заставила его тогда порвать подушку и зарыться в гусиные перья с головой – подначивала вновь достать зажигалку и опробовать её на подоле учительской юбки. Он уже почти поддался, как Марьиванна вдруг отпустила его, прошагала к парте у стены и взяла с неё… Ух-ох. В руках у Марьиванны была Серёжина тетрадка, да не по русскому с Венерой, а та, другая, со всякой пернатой хренью и трагическими ямбохореями про то, как его никто не понимает. Серёжа почувствовал, как всё внутри холодеет и ухает в живот неприятным грузом. Всё-таки тварь. Всё-таки дрожащая. Заметив ужас в его глазах, Марьиванна зловеще сверкнула очками и деловито раскрыла тетрадь прямо на изображении Птицы. – Ну например, что значит вот такое страшное изображение? Оно вообще нужно для жизни? – помахивая тетрадью, воскликнула Марьиванна. Где-то на галёрке кто-то истерично закашлялся. Не зная, куда себя деть от стыда, Серёжа скосил взгляд на окно, мысленно уже выпрыгивая из него в мокрую вечернюю чернь. …Показалось или дым от занавесок стал сильнее? – Какие эмоции вызывает это страшное изображение, называемое, – тут Марьиванна подобралась и почти выплюнула следующее слово: – Бэтмэном?! Серёжа обернулся, непонимающе нахмурив брови: – Но это не Бэт- – Какая реакция у вас? – веско перебила его Марьиванна. Реакция была смешанная. Что-то между жалостью и радостью, что огрёб лишь Серёжа. Марьиванну этим было не испугать, она ещё во времена СССР могла достать всё и кого угодно, хоть польский гарнитур, хоть секретаря парторганизации¹⁵. Отпустив Серёжу, Марьиванна шагнула в зал, поближе к народу, выловила в первом ряду Олега и пошла в наступление. – Тебе нравится эта картинка? – приказала Марьиванна. Олег метнул на Серёжу панический взгляд. Серёжа пусто уставился в ответ, освещённый зернисто-жёлтым светом потолочных ламп. – Нет, – мявкнул Олег, когда ему повторно ткнули тетрадкой в рожу. – А вот что ты чувствуешь с этой картинки? Любовь, страх или что-то другое? – не отставала Марьиванна. – Приятно смотреть тебе? – Она на меня ужас нагоряет, – ляпнул Олег явное первое, что пришло в голову. Серёжа подумал было обидеться, но вид у его цепной псины был слишком побито-виноватый, а пёсиков Серёжа любил. Олега хотелось похлопать по макушке, поводить под носом пёртой в столовке сосиской и сказать "апорт!" – Во-от, детям тоже не нравится! – победно возгласила Марьиванна, ещё раз показав всем тетрадь. – Вы только посмотрите, это творит наш ребёнок! Это гибель нашего общества, потому что дети больны, больны головой из-за каких-то вот таких картин! Вот это самое изображение, оно коснулось вот этого ребёнка, у кого есть гарантии, что какая-то картинка не перейдёт завтра в остальных детей?! И ведь это не худшее его творчество! Зашелестели страницы. Указующий перст больно ткнул Серёжу в грудь, заставив отпрянуть. Где-то на задворках сознания послышалось злое шипение и клёкот, но Серёже было откровенно не до этого. – Нарушая заповеди божьи, – проникновенно продолжила Марьиванна, повернувшись в сторону Татьяны Михайловны, – мы не думаем, что это грех. Все изображения, да таких ещё безобразных предметов, объектов – они умертвляют и укорачивают жизнь наших детей, нас с вами. Татьяна Михайловна согласно кивнула и печально сложила бровки домиком, взирая на Серёжу своими выразительными серо-зелёными глазами. От этого взгляда хотелось почесаться. Вспомнился отрывок какой-то чернушной передачи, где попы поймали девочку и увлечённо изгоняли из неё дьявола на алтаре, а она изгибалась дугой и визжала. "Пусть рискнут, я им шеи укорочу", – зашипела какая-то часть Серёжи, и в кои-то веки Серёжа был с ней полностью согласен. Вот только укорачивать шею, кажется, собрались ему. На плечо Серёжи легла обманчиво нежная ладонь, опасно скребанув треугольным ногтем прямо над аортой. Серёжа сглотнул. – Серёженька, это ведь твой любимый персонаж? – елейно спросила Марьиванна, как будто после предыдущего разноса кто-то ещё мог сомневаться. – Выйди сюда, пожалуйста. Давайте послушаем о том, как наши дети болеют, какими страшными отвратительными вещами увлекаются! Под давлением когтистой лапы на плече Серёжа сделал, должно быть, самый маленький шаг в истории человечества, из последних сил задавив в себе желание распушить крылья и клюнуть удерживающую ладонь. – Во-первых, Серёженька, расскажи, как ты у нас увлёкся искусством и вот как мы дошли вот до такого изображения с тобой, – ласково приказала Марьиванна. Серёже вручили в руки микрофон и дали последнее слово. Серёжа выдержал долгую паузу – Марьиванна нежно вонзила когти в мясо его плеча – и скосил прощальный взгляд на дело рук своих. Серёжа выпучил глаза. – Блять, – гулко сказал Серёжа на весь зал под звон динамиков и треск роняемых стульев. Произошло то, что должно. Медленно тлеющая синтетическая штора задела вполне себе натуральные обои, и тонкая струйка зловонного пластика превратилась в пылающую стену. Кто-то начал визжать – кажется, сама Марьиванна, но может и Татьяна Михайловна. Серёжа нервно хихикнул, что на фоне пылающих обоев и расстроенного микрофона вышло жутко. Пока в зале начинались паника и визги, Олег решил действовать, как настоящий охранник: дать дёру, прикрывая спину своей ВИП-персоны. Броском бойцовской овчарки он нырнул на сцену и выдрал Серёжу из цепкой хватки коммунистической гарпии, утянув к двери. Запястье от его рывка взвыло тихой болью, а кеды заскользили по линолеуму в коридоре, оставляя некрасивые тёмно-серые полосы, но Серёжа лишь рассмеялся. Они выбежали на улицу, испуганно оглядываясь в поисках места, где можно было спрятаться. Золотая осень уже начала сменяться сырой октябрьской стылостью, а от пушистых кустов шиповника осталась лишь светлая память и полусгнившие картонки чьего-то домика. Деревья ещё хранили остатки листвы, но их некогда раскидистые кроны стали жидкими, как каша в столовке. Олег эффектно пыхнул носом и со злым прищуром оглядел двор. Покрепче перехватив запястье Серёжи, он рванул в сторону технических построек, где хранили садовый инвентарь и часть списанной мебели. – Да бляха-муха, Серый, хватит ржать! – истерично воскликнул Олег, повиснув на хлипкой двери сарая-подсобки. После третьего рывка замок истерично клацнул, пустив их в обитель сторожа. Сидеть в подсобке оказалось очень скучно, а истории про то, как сломали тот или иной стул, у Серёжи быстро кончились. Тем более, что эпичней Анькиной пылающей тумбочки в сарае ничего не было. – Преступник всегда возвращается на место преступления, – спустя полчаса важно заявил Серёжа, болтая ногами на старом комоде и нюхая отголоски гари и решающихся судеб, – пошли посмотрим? Олег не хотел смотреть. Олег явно хотел сладкую булочку из столовки и не нервничать по поводу тюрячки, но Серёжа уже отворил дверь и уверенно шагнул навстречу событиям, что имели наглость вершиться без его непосредственного участия. …Актовый зал пылал. Длинные, ярко-жёлтые языки пламени тянулись из открытых окон, взвивались к сумеречному небу, широкими мазками пытались слизать первые звёзды. На земле копошились и пожарники, и менты, и даже бригада скорой. – Круто, – восхищённо выдохнул Серёжа, за рукав подтащив Олега к себе поближе. Где-то на другом конце корпуса не менее восхищённых детей заталкивали в подогнанный ПАЗ. – Разумовский! Волков! – обнаружив недосдачу, белугой завопила Марьиванна, подзатыльником эвакуируя последнего ребёнка в автобус. – Я в кичман¹⁶ не поеду! – воскликнул Олег и дёрнул Серёжу за пожарную машину. Где-то рядом с Марьиванной печальной, профессиональной плакальщицей заголосила Татьяна Михайловна. Внутри автобуса Серёжу с Олегом тоже уже восторженно хоронили. Суетливость госслужб вокруг приобрела оттенок паники, то там, то тут кто-то начинал спонтанно, но с чувством читать рэп из ругательств. – Успокойтесь, гражданочка, – неподалёку послышался флегматичный голос одного из пожарников. Марьиванна вцепилась в него не хуже репья и орала что-то истерично-гневное. Мужик лишь меланхолично наблюдал за языками пламени, раскуривая дешевую Яву. – Если до сих пор не нашли, значит, достанем два обгоревших трупа. Успокаивать мужик явно не умел. С одной стороны, Серёжа был очень добрым мальчиком и не любил причинять окружающим страдания. С другой стороны, от одной мысли о том, что сделает с ними Марьиванна, булки нервно поджимались под фантомным ремнём. А вдруг и правда по этапу? Надо было как можно дольше оттянуть интимное знакомство с физическими наказаниями, но так хотелось посмотреть на пожар! Когда ещё будет так замечательно гореть дом родной? Вот-вот, раз уж поджёг, надо насладиться по максимуму, пока не потушили! – …Люди никогда не смотрят вверх, – задумчиво сказал Серёжа, отгоняя из головы настойчивый мотив Владимирского централа¹⁷. Кивнув на крышу пожарки, он переглянулся с Олегом. – Ты совсем? Нам так жопу надерут! – ответил Олег, хотя в глазах его читался лишь энтузиазм. – Лезем? – Лезем, – важно согласился Серёжа и первым вскарабкался по заду пожарки к заветной серой лестнице. Воровато выглянув из-за крыши машины, он убедился, что с другой стороны по-прежнему чисто, Марьиванна убежала беситься на другой конец двора, а мужик закончил перекур и тоже куда-то свалил. – Никого, давай! Серёжа помог Олегу забраться наверх, не травмируя руку. Обзор с крыши пожарки открывался прекрасный. Свесив ноги с прикреплённой к крыше лестницы, Серёжа и его рыцарь с удовольствием наблюдали за тушением актового зала. За содеянное Серёжа чувствовал лишь гордость. Такое с наскока не повторишь, выкуси, Пашка! Вечная слава ждала внизу, когда их снимут с лестницы – если их снимут, потому что Серёжа всерьёз подумывал укатить верхом на пожарке в пожарную часть и жить у них в столовке и каждый день кататься на шесте со второго этажа на первый, как в мультиках. А потом ездить тушить пожары, но только после того, как вдоволь на них наглядится. – Хорошо горит, – спустя минуту молчания, оценил Серёжа. Помолчали. – Нет, ну Марьиванна, конечно, да, – наконец, глубокомысленно выдал в ответ Олег, глядя на орущих внизу взрослых. *** Некогда тихий, по-своему уютный двор Радуги был похож на разворошенный муравейник. Вой стоял жуткий. Менты, скорая, пожарка, орущие в автобусах дети, толпа зевак, скалящаяся за оградой, точно стая шакалов. Марьиванна мечтала оказаться в их тёмной, бедной учительской с протёртыми коврами и продавленными диванчиками, и залпом выпить валидол или хотя бы валерьянку. В горле першило. Она успела оббежать весь приют, залезть в каждую дверь, пока дым окончательно не заволок здание, и вытрясти как минимум из трёх пожарных обещание найти потеряшек. Татьяна Михайловна, напротив, давно оставила попытки найти детей, и теперь шептала под нос молитвы, уставившись на пылающий детдом. Марьиванна ей завидовала – сама она стоять на месте не могла, нарезая круги по разбитому асфальту. Сердце бешено колотилось, руки сами собой вцепились в волосы, а мысли метались между всеми известными серёжиными нычками и мрачным планированием будущих похорон. Судорожный, отчаянный взгляд женщины в который раз метнулся по округе. Зеваки, менты, скорая, пожарники… Всё было по-прежнему, но что-то всё-таки выбивалось. Марьиванна прищурилась, ещё раз, куда медленнее осмотрев двор. Взгляд воспитательницы неожиданно упал на пожарную машину, зловеще-бордовую в отсветах пламени. Машину, на крыше которой преспокойно сидели оба говнюка. В голове вдруг стало пусто. Так пусто, что хотелось протянуть руки небу, впиться маникюром в костлявые щиколотки, сдёрнуть детей на землю и пожать обоим засранцам шею. Медленно убрав руки от волос, она на автомате поправила растрёпанный пучок, тут же сжав и разжав кулаки. Хулиганы продолжали сидеть на крыше пожарной, болтая свешенными ногами и с восторгом рассматривая тушение огня. Марьиванна долго наблюдала за ними с каким-то отстранённым восхищением. Бывают же дни! Ты их так, а они тебя этак! Ты их "ух", а они как "ах"! Разумовский смотрел на пожар и хихикал с весёлым задором чертёнка. Волков, несмотря на щуплость и юность, напоминал мелкого, сильно отатарившегося мафиози. В этот момент Марьиванна чётко, с кристальной ясностью поняла, что Кашпировского недостаточно. Она лечила им задницы, а надо было лечить сразу головы! И вот теперь, когда оба случая СДВГ¹⁸ оказались безвозвратно запущены, стоило обратиться, так сказать, в вышестоящие инстанции. Коллективным запросом. На деревянных ногах прошагав к коллеге, Марьиванна ещё раз пустым взглядом уставилась на детей. А после решительно пристроилась рядом с впавшей в транс Татьяной Михайловной и с опытностью бывалой комсомолки легко подхватила партийный манифест небесной канцелярии. – Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесет мне наступающий день. Господи, на всякий час этого дня во всем наставь и поддержи меня¹⁹… Сноски 1. Манекеньщица – модель. 2. Кашпировский, Чумак и Андреев – знаменитые целители/гипнотизёры позднего СССР. Первый лечил детский энурёз (моченедержание) фразой "Даю установку!", второй заряжал воду через экран, третий – писатель, возомнивший себя целителем. https://www.m24.ru/articles/celiteli/11082014/52668 3. Симорон - школа и методика психотренинга. Основная фишка - "осознанная глупость" и всякие ритуалы а-ля "Хочу пойти на свидание с дипломатом" => "Сделать ужин при свечах с кожаной сумкой" https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/210126 https://youtu.be/T20hufR4P-E 4. НЛП - Нейролингвистическое программирование. Создатели НЛП утверждают, что существует связь между неврологическими процессами (нейро-), языком (лингвистическое) и паттернами поведения (программирование), а также о возможности влиять на них специальными техниками для достижения желаемых целей. 5. Васютка – Виктор Астафьев "Васюткино озеро", 1955 г. Про мальчика, который потерялся в тайге. 6. АУЕ - Арестантский Уклад Един. Криминальная субкультура среди несовершеннолетних. 7. Квадратный трёхчлен https://cs8.pikabu.ru/post_img/big/2016/03/16/8/145813265015384551.jpg https://s00.yaplakal.com/pics/pics_original/6/2/3/8298326.png https://img0.liveinternet.ru/images/attach/b/0/22458/22458493_Kvadratnuyy_trehchlen.jpg 8. Плебс - пришлое население Древнего Рима, первоначально не пользовались политическими правами в отличие от патрициев. 9. Частушки из Маски-шоу (1994 г.) и советские стишки – по сути одно и то же. Держите ролик, по ТВ крутили без цензуры https://youtu.be/H-YNCq_Ao7I 10. Советские весы с гирьками https://cache3.youla.io/files/images/780_780/59/e0/59e0a729226e48d003707fc3.jpg 11. Кресты – знаменитый следственный изолятор в Спб. В 2006 их перенесли в г. Колпино. А рядом находится Воспитательная Колония (для малолеток) - Колпинская воспитательная колония, которой Олегу и грозят. 12. Понятия не имею, есть ли аналог в русском языке, но в английском есть when the balls drop (когда "мячи" упадут) как обозначение пубертата. У нас нашла только глубоко научные статьи, но когда это меня останавливало от пошлых шутеек. 13. Какой чудесный день (м/ф Песенка мышонка) https://youtu.be/zfbiKTo_7TE 14. Достоевский, ПиН. Отсылка к фразе "тварь ли я дрожащая или право имею?" 15. "она ещё во времена СССР могла достать всё и кого угодно" – в позднем СССР многие вещи, особенно дорогие, надо было "доставать" по блату, либо отстаивать очередь. Нельзя было просто прийти в магазин и купить тот же гарнитур. https://www.gazeta.ru/business/2018/10/12/12019123.shtml 16. Кичман – тюрьма. 17. Культовая блатная песня. Михаил Круг – Владимирский централ https://youtu.be/xXlej70Lmtg 18. СДВГ - Синдром дефицита внимания и гиперактивности. Поставлен комиссией из Марьиванны на основе аватарок Волкова и Разумовского в их личных делах. 19. Молитва оптинских старцев https://ksana-k.ru/Book/optina/77.htm