разбитая коленка

он никогда не хотел видеть её слёзы. не хотел слышать её тяжёлые всхлипы, чувствовать на себе заплаканный взгляд её прекрасных, всегда таких добрых глаз. сколько раз он находил в этом глубоком омуте такое нужное ему понимание, обыкновенное человеческое сострадание и просьбы простить, простить за всё, что было сказано и сделано даже не ею? сколько раз, а главное почему она брала всю вину матери и сестры на себя, спокойно выдерживая на себе все его срывы, не отталкивая в отвращении, а напротив крепче прижимая к себе в моменты, когда он уже не мог сдержать крики и слёзы? когда всё, чего хотелось – это буквально рвать и метать, в истерике бить посуду и заявлять о сложности и никчёмности собственной жизни, просто чтобы выплеснуть всё, что накопилось за столько времени. потом, сидя в углу своей холодной пещеры, он будет с корнем рвать свои волосы, понимая, что нельзя было срываться на единственного человека, что все ещё любит тебя. но она.. она никогда не винила его в переживемых им эмоциях, не говорила, что он должен ничего не чувствовать, не ограничивала его в самом себе, таком сложном, но таком, каким он был. и это до самого конца оставалось для него непривычным, странным, непонятным. он был благодарен ей за это, за каждое непонимание. он точно знал один простой факт – его сердце не выдержит, если однажды её грудная клетка всё-таки рвано подымется и так же беспокойно опустится, предупреждая о скором появлении нового солёного озера на их планете. наверняка остановит свой ритм от подобных пыток, ведь сам он будет не в состоянии пережить их, как подобает – уверенно и непоколебимо, стойко, как должен был бы принять их любой мужчина на его месте. он не мог, не был он любым, да и на месте своём находится никогда не желал. будь возможность, он бы не долго раздумывал, прежде чем отдать свою роль всем этим "другим", что так рвутся в пьесу чужих жизней всегда, когда разговоры начинаются с "а если бы" и "будь ты иным". и всё же, а если вдруг станет случайным свидетелем её душевных мук? что тогда, как он ей поможет, когда он себе то действенную помощь оказать не в состоянии? без сомнений, он в ту же секунду завоет в пустоту, как раненый зверь. раненый куда более жестоким способом, чем царапиной от острого лезвия, чем иглой последнего укола. навряд ли сможет долго продержаться, чтобы не прослезиться вслед за ней – её эмоции часто были и его имуществом, пусть оба не знали, хорошо это или плохо. документы о наследии в любом случае уже подписаны ими, даже если подпись написана не их почерками. но как это всё поможет ей? а если хоть раз он окажется причиной её горя? ночным кошмаром наяву, именно для неё, а не для кого-то там, именно для своего последнего луча света в этом мире, для единственного солнечного зайчика, что до сих пор бегает по стенам его пыльной души? он не хотел думать, что тогда будет. как в этот раз будет наказывать себя – теперь вырванных волос будет недостаточно, провинность, грех был гораздо более велик, чтобы так просто его отмыть от тела. как будет стараться не потерять её любовь и заботу по отношению к нему, как будет стоять на коленях, помятый и жалкий, и просить сжалиться над его никудышной, бедной во всех смыслах личностью. он знал, догадывался о том, как всё будет, и лишь радовался тому, что до сих пор не увидел ни одно из предположений в своих видениях. было невыносимо знать, что единственному человеку, что всё ещё любит тебя, как ни крути, но может быть плохо. что ей тоже может быть больно и одиноко. о, он был готов забрать все её терзания и переживания на себя, была бы только возможность!.. ему терять нечего, да и было ли у него когда-то то, что он мог бы потерять? а у неё есть. и он хотел быть уверенным, что она никогда не лишиться этого, хотел сделать всё, чтобы самому не сомневаться в том, что она защищена от всех невзгод. слишком много значит для него её счастье. значит, значило и будет значить, что бы ни случилось. куда важнее ему всегда была её улыбка, чем собственные чувства и слёзы, чем очередной галдёж незнакомых голосов в гудящей по швам голове. главное, чтобы она была спокойна, и чтобы тёплые лучи солнца каждое утро без исключений светили в её окно, даже если для этого им придётся обойти стороной его комнату. он делал всё, что было в его силах, чтобы её жизнь состояла лишь из ясных и безоблачных дней – этого было мало по сравнению с той заботой, что он получал от неё, и он это знал. но это было всё, что могла ей предложить его затасканная до дыр душа, и потому он старался над хрупкой скульптурой её счастья ещё более осторожно, сосредоточенно и долго. он не желал просто сделать этот монумент, он хотел сделать его идеально, должен был, чтобы хоть как-то отплатить за всё, что она делает и делала для него. и дело далеко не в принципах. она заслуживает этого, заслуживает лучшего и идеального. он боялся причинить ей боль. уже не раз заверенный в своей же злобе горожанами, что видели в нём лишь неприятности и неудачи, а иногда и собственной матерью, что медленно на его глазах переходила с его стороны на сторону обиженных судьбою жителей их деревушки, он и сам начинал безосновательно винить себя во всех бедах. что-то сломалось, потерялось, испортилось – это всё он, конечно, это всё этот кудрявый несуразный мальчишка, какие могут быть сомнения? ему начинало казаться, что злоба, в которой его так рьяно винят, действительно поселилась в его душе и неспеша давала первые плоды. и потому он боялся за неё. вдруг он сам не заметит, как причинит ей вред, как помешает, вертясь под ногами, да хотя бы случайно уронит какую-нибудь миску с тестом, испортив этим её настроение. её боль воспринималась им иначе – за неё он считал всё, что отклоняется от понятия радости, от чувства счастья, от вида ласковой улыбки и приятного блеска в глазах. а значит и собственные поступки рассматривались по-другому, рядом с ней каждый промах казался огромнейшей ошибкой, за которую он обязан просить прощения, даже если тот на самом деле настолько незначителен, что его можно сравнить с пылью в шкафу – ну кто, кто хоть раз действительно обращал на неё внимание? – боже, нужно же быть аккуратнее! не сильно ударился, всё в порядке? что же ты такой невнимательный.. он как сейчас помнит, как ему тогда было страшно смотреть на неё. с какой скоростью билось его сердце, когда её силуэт стремительно приближался к нему, опять такому глупому, неудачному. словно плохой, сделанный в попыхах школьный проект. везде пятна клея – синяки, которые появятся к вечеру, сейчас отдаваясь лишь ноющей болью. старательно собранные высушенные листья и травы скреплены как попало, теперь лохматыми прядям закрывая его виноватое выражение лица от её обеспокоенного взгляда. старый велосипед валяется где-то рядом на сухой траве, правда без заднего колеса, кажется оно укатилось так далеко, что его уже и не найти. он не думает о том, как мама будет ругаться на него за сломанный транспорт. его волнует лишь помогающая ему встать сестра, её бегающий по его худой фигуре взгляд, реакция на его новые ссадины и царапины на месте других, ещё не до конца прошедших. на разбитую коленку. мелкие мурашки проходили по телу от ощущения того, как тоненькие струйки крови текли вниз по ноге. он снова оступился, снова заставил её волноваться, поселил в её душе переживания.. и знал бы кто, как быстро в нём появилось желание забиться в угол и тихо заплакать из-за осознания всего перечисленного. опять, опять всё не так, как он хотел, опять всё испортил! – прости.. я.. задумался немного, поэтому не заметил яму.. но всё в порядке, честно! хах, м-можешь не переживать, правда! – не переживала бы, если бы не было повода. пойдём, горе луковое, будем лечить тебя.. она лишь слегка хмурится и заботливо берёт его под руку, ведёт в сторону их дома, наверняка намереваясь накормить своей исцеляющей стряпнёй. его сбивает с толку её забота, к которой давно пора бы было привыкнуть, он не сразу понимает, что вообще происходит, когда велосипед с местами потрескавшейся краской уже остаётся далеко за спиной. в смятении он заглядывает в её лицо, находит глаза и чувствует, как колени чуть дрожат – не из-за ран, а от её вновь встревоженного взгляда, сейчас опущенного на тропу под их ногами. нет, всё не так, не должна была она переживать за него, не должна была грустить! почему ж он не может просто не расстраивать её? опускает голову и начинает рассматривать собственные пальцы, боясь ненароком встретиться с ней взглядами. он и без того чувствует себя виноватым перед ней, настолько, что никто бы просто не смог жить с такой виной на своих плечах, слишком тяжёлый груз, который хочется скинуть с себя любым возможным способом. прячет свободную руку под пончо и сжимает его край, надеясь хоть немного отвлечься от слабой боли по всему телу и от её серьёзного выражения лица. отвлечься, так, на что можно отвлечься.. ам.. о! интересно, что именно она ему даст, чтобы вылечить? нет, глупый вопрос! но он, пожалуй, не отказался бы от сырников.. – мне жаль.. жаль, что заставляю тебя так волноваться.. слова сами собой неслышным шёпотом слетают с языка и, почти сразу ударившись о тонкие стены узкого коридорчика, падают на пол, словно пожухлые листья. вокруг темно, холодно и пыльно, и он стоит в углу всего этого беспорядка, вглядываясь в маленькую трещину между досками стены. по ту сторону почти ничего не видно, такая же тьма, как и в его укрытии. но он знает, что комната не пуста. – я не хотел, чтобы всё так получилось.. я.. пожалуйста, прости меня.. голос дрожит, как и его хозяин. как и тонкие пальцы, невесомо лежащие на холодном камне стен, как и печальная душа, размером меньше крупицы соли, но испытывающая непозволительно много чувств. он всё так же слаб, даже больше, чем раньше, и внутри всё так же вспыхивает яркий пожар, когда он слышит её слёзы по ту сторону стены. в последнее время она так много плачет, как можно тише, чтобы семья не услышала её тоски. но он, он уже давно не часть семьи, и потому слышит каждый её вздох так, словно стоит перед ней на коленях и пытается успокоить, а не прячется где-то в тени. каждая её слезинка в итоге оказывается на полу, становится мокрым пятном на деревянных досках, но он точно чувствует, что на самом деле они текут по его рукам. катятся по запястьям до ладоней, падают с пальцев на его сандалии. и оставляют после себя обжигающий кожу след, теперь уже навсегда оставшийся на нём. он правда не хотел. но есть ли хоть в одной из сказок выбор у предателей и лжецов, у злодеев, даже если они таковые лишь по слухам и чужим словам? ему пришлось оставить её одну, остановить работу над скульптурой, которую он так старался сделать идеальной, побросать свои инструменты и забыть оставить хотя бы пару кривых слов на каком-нибудь клочке бумаги. но ей никогда не узнать об этом, она так и будет переживать и плакать по ночам, прячась в тени так же, как и он. знала бы она, несколько на самом деле была близка к его тощей фигуре, с каким трудом преодолевал он желание заговорить с ней, успокоить и объясниться. он жалел о многом, и в особенности о том, что не смог сказать ей о своей благодарности и любви, когда была возможность. по полу пробегает крыса, садится у его ног и терпеливо ждёт, когда он обратит на неё внимание. в её зубах небольшой, уже давно остывший сырник, а его брюки слегка порваны на коленке, и на коже как и раньше видна свежая царапина. снова разбил, снова не заметил яму, но на этот раз в лабиринте своих тёмных коридоров, а не в густой траве. а сам он.. сам он стал тем, кем так боялся стать, кем видел себя в давящих на грудь кошмарах. теперь он был причиной её горя. и к своему ужасу не знал, как всё исправить.