что-то на уставшем.

Гарри устал. Гарри плохо и больно. От Гарри все чего-то ждут, а он ведь просто ребенок, ему только шестнадцать. У Гарри совсем недавно умер крестный. Задумайтесь, да? Гарри так много потерял, что это уже так неважно. Гарри в кошмарах видит эту чертову Арку и уже не помнит, когда это началось. У Гарри половина лета слилась в один сплошной комок смазанных воспоминаний. Он лежал в полубреду, на потных простынях и выныривал из забвения только после особо ярких кошмаров, когда снова и снова и снова переживал весь этот бред. Как наяву смотрел за исчезающим в туманной пустоте Сириусом. И ему снова было больно, его грудную клетку снова разрывал крик, и душили рыдания. Гарри из-за этих снов помнит все в мельчайших деталях. Тонкая паутинка седины в грязных кудрях, напускная беззаботность и такая ощутимая паника в глазах. Гарри сорвал тогда горло от крика и еще недели две молчал. Он бы и без этого молчал, но так хоть оправдание было. У Гарри теперь никого не осталось. У Гарри родители умерли, и он даже не знал их. Они поступали иногда так глупо, по словам других, а иногда их возносили до небес. У Гарри не было четкого представления о них, но он так чертовски сильно хотел их просто обнять. Какими бы они не были. Гарри не заблуждается на их счет, но все же. Он так долго, ниточка за ниточкой, строил с Сириусом хоть какие-то отношения. Он Сириуса не видел очень много лет. Сириус был ему чужим человеком. Они долго, очень долго шли к хотя бы минимальному доверию. Дамблдор не помогал от слова совсем. «Сириусу не стоит сейчас так рисковать, мальчик мой» «Сириус сейчас в большой опасности» «Сириус все еще считается преступником, мальчик мой» «Гарри, ты ведь тоже многим рискуешь» «Разве ты не понимаешь, мальчик мой, что находиться с Сириусом тебе сейчас очень опасно» «Я запрещаю тебе, Гарри, жить на Гриммо» «И ехать туда на Рождество тоже» Обходить все это было очень сложно, но они справлялись, скрывали небольшие кусочки времени, бегали от директора и понемногу узнавали друг друга. Сириус был таким чертовски интересным. Сириус понимал его, они могли болтать часами обо всем и ни о чем одновременно. У Сириуса была куча проблем, и в голове тараканы танцевали сальсу и мракобесили что есть мочи. Тараканы Гарри были рады новым друзьям. Гарри так долго чувствовал себя одиноким. Гарри так долго закрывался от всех и ловил панички от касаний. Гарри так долго носил маски и строил из себя мальчика, которого все хотят видеть, которого должны любить и ценить. Гарри рыдал на плече у Сириуса три часа, перед этим разгромив комнату и швырнув об стену стул. У Гарри срывало маски, и рушились стены рядом с Сириусом. Они сцеплялись своими комплексами, вываливали друг на друга мысли прямо из грудной клетки, из души, вибрирующей так тихо и удовлетворенно. Они пили вишневый сок и дурачились, они скрывали свои редкие встречи от всех и гуляли по маггловскому Лондону так долго, что болели ноги. Гарри потом оправдывался за резкую пропажу перед друзьями так же долго, но это приносило меньше головной боли, чем обычно. Сириус Гарри комфортил и получал то же в ответ. Они потом ходили еще целый день с полным запасом энергии. Они за рекордно короткое время добились такого доверия, что страшно становилось. А теперь Сириуса нет. А теперь у Гарри будто половина души исчезла. А теперь Гарри как будто на мясорубке прокрутили и наспех склеили обратно. И он теперь функционировать как-то должен. А теперь Гарри остался один. А теперь Гарри просыпается ночами от собственного хриплого крика. А теперь Гарри иногда думает, что лучше бы он умер вместе с Сириусом. У Гарри вообще-то друзья есть. Но Гарри плохо, а друзей нет-нет-нет. Друзья ему летом не пишут. У друзей своя жизнь и свои заморочки. Друзья из Рона и Гермионы откровенно херовые. Гарри им на самом деле пытался доверять только на первом курсе. Ему тогда было жалко маленькую кудрявую выскочку, а Рон сам прибился. Гарри так не хотел этого всего. У Гарри не было выбора. Эти люди постоянно пытались в Гарри что-то изменить, переправить, чтобы им удобно было. На самом деле так делали почти все, ведь он не соответствовал их представлениям и стандартам. Он ведь на Героя абсолютно не похож. Он ведь Героем и не являлся. Он же, сука, просто ребенок. Но кто хоть раз спросил его мнение об этом? Правильно, никто. Он всегда кого-то не устраивал. Гарри было плохо всегда. Сколько он себя помнит. Это на самом деле такой пиздец, что и правда страшно. Гарри страшно тоже. Ему страшно всегда. Когда его родная тетя с размаху бьет его ладошкой по щеке за то, что он слишком громко ходит/плачет/зевает, нужное подчеркнуть. (А ему, знаете, всего лишь пять лет, и он мало что понимает в этой жизни, кроме, пожалуй, того, что лучше молчать.) А потом Гарри очень страшно, что его могут выгнать из самой лучшей магической школы, он так боится оплошать. И, да, ему чертовски страшно идти за Роном и Гермионой к этому чертовому огромному и страшному, как ад, псу, но он идет. Ему страшно решать все эти задачки и не знать, что там впереди. Он буквально трясется от страха, когда стоит совершенно один перед профессором Квиреллом и помощи ждать неоткуда. (И ему, знаете, всего одиннадцать, а он убил человека.) И еще Гарри очень страшно умирать. Он в каком-то странном, холодном и темном подземелье, спасает незнакомую ему девочку — это же сестра Рона, Гарри, как ты можешь! — и истекает кровью. (И ему, знаете, двенадцать, когда его чуть не убили, а после даже не разрешили сходить в Больничное крыло.) (У Гарри потом еще два месяца болит рука, путаются мысли и размывается перед глазами.) А потом ему так качественно ссут в уши все вокруг, что тоже страшно. Страшно опять быть на волоске от смерти в то чертово полнолуние. Страшно так и не узнать хотя бы одного реально близкого ему человека. (И ему, знаете, тринадцать, когда он наконец признает, что все люди хоть раз, но пиздят ему прямо в лицо. И улыбаются лживо, и предлагают лимонную дольку.) Гарри так страшно остаться одному. Он до последнего думал, что ему не важно мнение толпы. А потом ему не только страшно, но и больно, когда его предают примерно все, негласно поддерживая травлю и избивания. Гарри страшно видеть по глазам Гермионы, что она с Роном согласна, и что с ним она остается только из жалости. (Ему четырнадцать, он молчит почти весь день, иногда отвечая на уроках, и он очень благодарен Невиллу — за эти ебучие жабросли, Малфою — за значок, который носят все, но подпись «ты справишься, тупой гриффиндурок», — Гарри уверен, — есть только на его экземпляре. А еще очень благодарен человеку, из-за которого в его сумке переодически появляются заживляющие и успокоительное.) И Гарри снова чуть не убивает одна настырная гнида (которая теперь еще и безносая), и Гарри опять до усрачки боится и чудом в истерику не скатывается. (И это полный пиздец, потому что, знаете, ему всего четырнадцать, а он окончательно принимает, насколько двуличные бывают люди, насколько мерзкие и лицемерные. И это полный пиздец, потому что паника охватывает его всего, и у него нет времени, даже чтобы поплакать.) (Седрик был хорошим, знаете.) И мы возвращаемся к тому, с чего начали — Гарри плохо, больно, страшно и настолько хуево, как никогда. Гарри снова никто не пишет, и он даже этому рад. Он всегда рад, если его оставляют в покое. Дядя, тетя и кузен привыкли за все годы, что у Гарри пиздец. Но они снова шарахаются, когда он выходит из комнаты спустя неделю. И у него синяки на половину лица, и запястья расцарапаны. Родственники слышат, как он орет в судорогах в двух случаях из десяти, когда сил на невербальное заглушающее не остается совсем. У Гарри в голове каша, а перед глазами туман (так похожий на туман этой тупой Арки, что грудную клетку разрывает снова и снова), во рту привкус железа, и футболка в крови. Гарри не помнит, когда расцарапывает руки настолько, не помнит, как бьет стены, как лопаются капилляры в носу и на глазах. Он весь опухший и такой равнодушный, что тетю Петунью можно понять, когда она быстро выходит из кухни, вскрикивая. Гарри неожиданно начинает чувствовать чувства, когда отросшими ногтями слишком сильно проводит по запястью. В голове чуть проясняется, а истерика резко потухает. Осознание бьет по голове сильно, но помогает наконец хоть немного собраться. Сириус бы не одобрил такого. И Гарри моется, меняет одежду и перематывает руки бинтами. Перестилает постель и кормит прилетевшую Хэдвиг. Гарри все еще пиздец как больно и страшно, он еще не осознал до конца, что, блять, происходит в этой жизни. Но Гарри старается. Физическая боль выводит его немного на поверхность, перекрывает душевную. Физическая боль не должна помогать, но помогает. Гарри пьет кофе с молочком и читает учебники, покупает новые вместе с Дурслями, но сначала штудирует все, что есть в их домашней библиотеке. Гарри с Сириусом так много нового узнал — все-таки Блэки — это вам не хухры-мухры, Сохатик! Гарри читает детские маггловские сказки и устало трет глаза. Гарри боится спать, и тетя заваривает ему чай с ромашкой и гладит по волосам — тебе идет длина, Гарри, — говорит она, понимая в очередной раз, что как мать и тетя она проебалась по всем фронтам. (возможно, Гарри ее даже прощает, кто знает) Гарри за все месяцы с Сириусом выучил так много невербальных, что залечить порезы, когда он находит в магазине канцелярский нож, проще простого. Гарри смотрит иногда сериалы и носит легкие футболки с длинными рукавами, Гарри пьет ромашковый чай тети Петуньи и улыбается примерно никогда за последние полтора месяца. У Гарри панические атаки раза четыре в неделю, и периодически от сильного напряжения судорогой ноги сводит. Гарри сходил в парикмахерскую и поменял очки, и ему даже нравится. (Сириус предлагал такое как-то). У Гарри нервные срывы и истерики, а еще простыни с пингвинчиками — он сам выбирал, между прочим. А еще у Гарри бедра, плечи и ребра изрезаны в мясо. У Гарри порезы не успевают заживать даже с заклинаниями и мазями, он иногда не может контролировать смех (и это пиздец как пугает Дадли, сидящего в соседней комнате, если он не ставит заглушку). Гарри еще пытался в тоналку под глаза, но это мало помогало, поэтому он вспомнил про такую чудесную вещь, как подводка. Гарри похож на фрика, но так он капельку меньше страдает, и его все на самом деле устраивает. В глазах Дурслей жалости нет, только немного страха, — и Гарри не знает, боятся они его или за него, — но они покорно ходят с небольшими нарисованными Гарри глазами на своих руках. У Гарри в этих глазах все предплечья, а черных чернил у родственников на кистях совсем мало, но этого хватает. Гарри не знает, как к этому пришел, но в его глазах светится восторг каждый раз при виде своих рисунков на чужих руках. Гарри пиздец как хочет проколоть язык уже второй год, и, наверное, это не такая плохая идея. Уж лучше, чем бить стену в полной темноте в пять утра. Он снова сорвался, а ведь так, сука, не хотел. Но он режет-режет-режет, снова и снова. Теперь раз в три-четыре дня, что, конечно, улучшение, но настолько небольшое, что выть хочется. Гарри так устал от себя, от того, какой он слабый и ничтожный. Гарри все еще страшно. Гарри все еще ребенок. Гарри все еще слишком дохуя потерял для своего возраста. Он очень не хочет потерять и себя. Ему иногда кажется, что это уже случилось, он уже не существует, он уже никто. Мальчик, который всех разочаровал. Мальчик, который истерит по мелочам. (И он режет-режет-режет с еще большим остервенением) Где-то в магмире Волндеморт страну пытается захватить. Где-то страдает очень много людей. Где-то паршивые газетенки снова поменяли свое мнение о нем. (Ему честно так смешно с того, как быстро они мечутся от того, какой он плохой, до того, какой он замечательный.) (Такие лицемеры, ей богу.) Где-то хорошо проводят время Гермиона и Рон. Друзья лишь по названию. Гарри так тошно. Он доверия между ними не видел ни разу, но эти двое что-то пытаются ему доказать. Гарри устал сопротивляться. У Гарри чай с ромашкой, линии ручки на руках и бедра в мясо. Где-то, где Гарри нет, есть так много всего. А у Гарри внутри последние растоптанные звезды и заброшенные города. Гарри считает, что красный ротманс та еще параша, но винстон заслуживает оседать черным пеплом у него в легких. Гарри не распускает небольшие косички, которые заплетала ему маленькая девочка-соседка, и носит серебряные кольца, что подарил Сириус. Гарри боится резать ключицы, смотрит на тонкую кожу в зеркале и снова борется с комком в горле. Он не замечает боли от шрама на лбу, она сливается с остальной, и это, наверное, меньшее из того, что волнует его сейчас. Гарри две недели назад исполнилось шестнадцать. У Гарри не получается в счастливую жизнь. Гарри бы хоть в обычную уметь. У Гарри меньше месяца, прежде чем начнется школа. Он снова смеется, думая, как судьба захочет убить его в этот раз, и закуривает, провожая закат. В его волосах цветная ленточка, и он странно расслаблен сегодня. (Ночью, меняя запачканную кровью простынь, он понимает почему.) Гарри очень сильно хочет смеяться, глядя в ошарашенные глаза директора. Они идут к какому-то мужичку, который зачем-то понадобился Дамблдору, и Гарри чувствует себя отвратительно. Он просто приманка, красивая штучка на витрине. Гарри спал сегодня четыре часа, и как только директор уходит, блюет за первым же углом. Его до зубного скрежета бесит такое отношение. (А еще то, что Дамблдору кажется нормальным так грубо пытаться ворваться ему в голову.) (Гарри очень хочет, чтобы его тренировки по окклюменции не прошли даром, и хотя бы небольшая мигрень у старикашки случилась.) Пиздец, дядь, ты ебанулся, прием. У ребенка крестный отец умер, где малейшие утешения? Хотя бы сделать вид, что не похуй? Гарри не узнают в Косом переулке, и он спокойно покупает себе все, что нужно. Гарри устал, Гарри снимает со своего счета больше денег, чем обычно. В конце-то концов, это его херовы деньги. Гарри так нереально хорошо в черном шелке. Гарри купил там много подобных рубашек и брюк. Ему чертовски нравится такой стиль одежды, какого хрена он до этого ходил в обносках? Он побродил около часа по книжному и зашел за мороженым. А еще купил себе рюкзак с расширением пространства, наконец-то. Гарри рад. Ему не придется везти этот чертов тяжеленный чемодан. Гарри сегодня поистерил уже, можно немного расслабиться, поэтому он заходит в маггловский магазин одежды и для успокоения души покупает желтые носки с енотиком, а еще зеленые с собаками и черные с авокадо. (И еще пар пятнадцать самых разных цветов и рисунков.) (И, о боже, ему так нравятся кеды, он за лето и так купил себе довольно много, но это же кеды. Кед много не бывает. Особенно с разными шнурками.) (Скажу по секрету, Гарри та еще бунтарка.) Ночью его опять ломает на смятых простынях, он кусает губы до крови, пьет теплое молоко, что сделала тетя, и засыпает снова только к утру. Гарри снова режет-режет-режет с такой обреченностью. Потому что скоро школа. Скоро Рон с Гермионой и их постоянные понукания. Скоро сладкие речи в лицо и гадости за спиной. Скоро опять надевать тяжелую фарфоровую маску, давящую вниз, и скрывать эмоции. Быть тем, кого хочет видеть общество. Гарри репетирует улыбку (получается криво до невозможности) перед зеркалом, губы трескаются, а щеки сводит. Гарри закуривает прямо в комнате и думает, что все, приплыли. Ему завтра на поезд. Ему завтра снова слушать вранье и врать в ответ. (Гарри снова режет-режет-режет) А еще Гарри вспоминает, что все-таки есть Невилл и Малфой. Хорек белобрысый крутой на самом деле, у него тоже выбора нет. У них всех. Это огорчает, и Гарри топит печаль в ромашковом чае и фенечках, сплетенных маленькой соседкой, на руках. Глаза — в этот раз красные, черная ручка закончилась — смотрят прямо в середину. Туда, где сожженным пеплом листья и кисло воняет гнилью. Туда, где когда-то давно еще оставались последние звезды. Гарри разбивает зеркало в спальне и берет с собой побольше бинтов и сигарет. Складывает аккуратно книги и рубашки, покупает специально много простых маггловских ручек и пьет напоследок ромашковый чай. Его бесит все и сразу. Вокруг шумно и душно. Все толкаются и что-то кричат. Сразу начинает болеть голова, но плюс все же есть. На нем бесформенная черная кофта с капюшоном, и он легко смешивается с толпой. Неузнанным добирается до свободного вагона и быстро запирается. Гарри готов заработать нервный срыв спустя всего двадцать минут в этом курятнике, и страшно предполагать, что будет дальше. (Резать только начинающие заживать бедра в пустом вагоне Хогвартс-экспресса пиздец как глупо и опасно, но кто сказал, что Гарри этого не сделает?) У него течет карандаш с век, и приходится экстренно за пару минут все подкрашивать заново, но Гарри ведь не виноват, что по полю, мимо которого они приезжали, бежала целая стая крупных мохнатых черных собак. Он не виноват, что каким-то чудом на такой скорости вообще разглядел их. (Он не виноват, что Сириус так и не успел научить его превращаться в животное.) Фестралы и Полумна в карете встречают рассеянными взглядами, и материться хочется чуть меньше. Он слышал как в поезде, да и сейчас тоже, его искали друзья. А еще с ними бегает Джинни, поэтому Гарри садится к Луне и прикрывает глаза. Бедра расслабляюще пощипывают и по всему телу чувствуется гулкое биение крови. Ему спокойно, и он, кажется, нашел комфортного человека, потому что Луна молчит почти всю дорогу, восторженно смотря в звездное небо, а потом говорит, что Гарри справится. Что Гарри очень сильный духом, сильнее всех в этой чертовой школе. Что Гарри не один. (А еще ей нравятся его красные кеды и косички с лентами в волосах. Она предлагает тоже заплетать ему их, и он в полном восторге.) Он выслушивает истерику друзей вместо распределения первокурсников, и ему снова хочется резать. Гарри так от них устал. А еще он ловит пристальные взгляды директора и Снейпа, и показывает последнему язык с серебряной железкой посередине и ловит удивление на дне черных глаз. Потому что хочется, потому что может. Потому что его вообще-то очень привлекает зельеварение, потому что Снейп ему сам по себе интересен. В нем так много секретов, он такой загадочный, — шутит про себя Гарри, потому что тоже может. Потому что профессор все-таки довольно хорошо научил его окклюменции. Запечатывая полог кровати и накладывая заглушку, он откровенно срет на мнение Рона. Рон по отношению к Гарри проебывался миллионы раз. Рон может отъебаться от него хотя бы ночью. Потому что ночью Гарри снова больно и страшно, он блюет желчью в ванной, а потом идет на Астрономическую башню покурить. Он — Герой, и имеет право хоть раз этим воспользоваться. Гарри очень некомфортно с новым учителем зельеварения, Слизнорт смотрит скользко и уделяет ему особое внимание. Гарри заливает свой учебник зельем к чертям, и это единственный плюс. Теперь у него есть супер путеводитель в мир зельеварения, и, не сразу, но он узнает, кто его автор. И это восхитительно, но не спасает от паничек сразу после урока со Слизнортом. (Миртл, оказывается, довольно интересное приведение, а если плакать вместе с ней, так вообще шедевр.) Гарри смеется ночью, вспоминая лица гриффиндорцев, но смех быстро переходит в истерику. Господи, когда этот человек-который-возможно-Снейп снова начнет подкладывать ему успокоительное? Гарри правда считает, что дурачок, раз не подумал об этом сам. А это ведь максимально круто. Он встречается в дверях Большого Зала с Малфоем и по-детски вскрикивает от радости. Ведь у Малфоя помимо белой отглаженной рубашки, заправленной в брюки со стрелками, и растрепанных светлых волос, черные ногти! Это первая его яркая реакция хоть на что-то за полторы недели, и у него идет прилив адреналина. Ему неважно ничего, кроме того, что — Малфой, господи, черный лак! Как я сам до этого не додумался! И Малфой сначала растерянно хлопает глазами, а потом усмехается. И Гарри, наверное, впервые с начала учебного года, искренне улыбается, — по крайней мере, у него поднялись уголки губ, это можно считать достижением, — когда Малфой предлагает отдать одну склянку лака, потому что у него их завались. Он достает лак из сумки прямо там, и теперь Гарри точно собрал весь набор ебанутости для себя. Когда эйфория проходит, он ожидаемо ловит на себе сотни удивленных и немного презрительных взглядов. Дышать сразу становится тяжело, но Гарри уже по уши плавает в этой хуйне, поэтому справляется относительно быстро и незаметно. (А ночью, за закрытым пологом, снова режет-режет-режет.) (И утром снова натягивает на лицо улыбку и снова пытается в жизнь.) Через две недели ученики снова сидят с беспорядком в голове, потому что приметная Хэдвиг роняет перед Героем три блока винстона и коробки с чаем. (Потому что у Гарри в этой чертовой школе так много стресса и лишних взглядов, а кожи уже не хватает.) (Ключицы все еще слишком тонкие, а Гарри все еще слишком боится) Гарри строит из себя клоуна в этих стенах, и видит, что купились почти все. Боже, они все его так бесят-бесят-бесят. Гарри теперь за завтраком и ужином пьет ромашковый чай, это немного спасает ситуацию. Еще ситуацию спасает Луна, что плетет ему косички и вплетает забавные ручные украшения в виде редисок и бусинок-звездочек. Они обсуждают с Невиллом маггловские сказки, иногда встречаются с Малфоем на Астрономической башне, и они курят винстон и разделяют серую въедливую пыль и пепел в хрупкой грудной клетке. И у Гарри в сумке наконец снова изредка появляется успокоительное, чтобы не перебарщивал, а у Снейпа здорово получается вести ЗОТИ. У Гарри по утрам ромашковый чай и ленты в волосах. У Гарри кошмаров стало совсем немного меньше, но в синяках все еще могут жить кенгуреныши. Гарри подтягивает зельеварение и шарахается от Слизнорта. Гарри курит по ночам винстон с Малфоем и красит ногти черным лаком. У Гарри через день истерики и ноги судорогой сводит. Гарри носит кольца Сириуса, расчесывает иногда запястья и кусает губы до крови. У него на руках нарисованы ручкой глаза, и висят фенечки от малышки-соседки. И Гарри все еще режет-режет-режет, и его все еще бесят люди вокруг, но он пытается в жизнь. (И у него, возможно, получится)