У холмов есть не только глаза

Скучной жизнь на холмах не была никогда. Возможно, она была немного гнетущей, да и то не для Ящера. Ящер приспособился к Пустыне лучше, чем кто-либо — за это он и получил своё имя. Среди холмов имелось всё, что он хотел. Хотел он прежде всего трахаться днями напролёт. Эйфория, азарт и энергия распирали его — тело горело не только снаружи, но и внутри, шкура словно зудела с изнанки тысячами волдырей, соединённых нервами с самым центром похотливого нутра. Ебля была воздухом Ящера, его культом, языком, на котором он общался с другими — всё равно обычная речь здесь не очень котировалась. Женщины и дети его не интересовали, а в остальном он был не брезглив. Сначала, в юности, он развлекался только с младшим братом, Бровью. Того звали так потому, что, по мнению главы клана, правая бровь была единственной сносно выглядящей частью его тела. Хотя Ящеру с внешностью повезло больше, братья немного походили друг на друга в изъянах. Оба обладали косой нижней челюстью и чудовищной заячьей губой, поэтому Ящеру нравилось лизаться с Бровью и, устроившись с ним на кровати валетом, сосать его член, подставляя собственный точь-в-точь такому рту, как у него. После этого Бровь обычно драл Ящера, и тот так закусывал нижнюю губу, что иногда боялся, как бы от неё тоже не остались лишь клочки. Когда Бровь умер дурацкой смертью, попавшись в одну из ловушек, Ящер переключился на двоюродного брата, Плутона. Этот слабовольный дурак всегда делал то, что от него требовали, и Ящер с удовольствием использовал его хер. Ощущение собственной разъёбанной дырки было самым прекрасным ощущением, ведомым Ящеру. Вскоре он совсем сошёл с рельсов, и теперь вот уже много лет брал от Пустыни всё, что она могла ему дать. Плутон так пристрастился к их потехам, что сам начал домогаться Ящера по нескольку раз на дню. Будь у того менее страстный темперамент, он бы пожалел о том, что приучил братца к этим делам. И всё же, хотя ебаться Ящеру хотелось даже больше, чем Плутону, он дразнил его, забавляясь его похотью. Он наслаждался тем, как Плутон ревел и колотил кулаком в стену, когда Ящер, не дождавшись его разрядки, вдруг слезал с него, застёгивал штаны и делал вид, что уходит. Иногда он и правда уходил — к кому-нибудь другому, оставляя Плутона громить всё вокруг от обиды. А ведь Плутон знал, что Ящеру с ним очень хорошо. Он неоднократно видел, как у того лопаются от жара, идущего изнутри и извне, фурункулы, покрывающие грудь, плечи и бёдра. И всё же брать его силой он не смел. Ему оставалось лишь слушать. На холмах быстро привыкли к диким крикам Ящера, которые разносились по округе, отскакивая от пластиковых тел манекенов и, казалось, отражаясь в их глазах. В привычку давно вошли и его потасовки с Секачом из соседнего клана, спонтанно переходящие в еблю. Это были жестокие драки, во время которых оба разбивали друг другу лица в кровь. Ящер любил драки, они его раззадоривали, а вот Секача скорее раздражали. Он, здоровенный ублюдок, иногда даже боялся худого Ящера, и тогда бил особенно яростно. Ящер и сам Секача побаивался, поэтому предпочитал как можно быстрее либо оседлать его, либо оказаться под ним. Принуждённый принять его правила, Секач скрипел зубами с досады, обильно капая слюной, и Ящер, видя это, ухмылялся. А то даже хохотал и испускал победный клич. С Кистой он тоже дрался, хоть и реже, чем в то время, когда тот отказывался с ним трахаться. Ящеру стоило немалых усилий таки насадиться на его маленький кривой член — пришлось сломать руку, которой Киста его отталкивал. Ящеру сильно прилетело от главы клана — единственного, к кому он не рисковал лезть, зато Киста после этого сдался и стал позволять почти беспрепятственно объезжать свои бёдра. Его тело так и вовсе не хотело отпускать Ящера — у Кисты была очень густая, клейкая сперма. Благоуханная, как гной. Не остались в стороне и другие обитатели холмов. Например, Муравьед с восьмидюймовым языком и слабосильный Угорь, живший в большой ванне, потому что чувствительная кожа не позволяла ему долго находиться на воздухе. Зато состояние воды могло быть любым, поэтому её никогда не меняли… Двигался он только в пределах ванны — вяло, однообразно, и Ящеру приходилось каждый раз забираться к нему в вонючую вязкую жижу. Угорь был глух, слеп и нем, так что Ящер понятия не имел, что тот думает по этому поводу. Он только видел, как каждый раз при его приближении у Угря трепещут ноздри — чёрные, будто шахтные стволы, а воздух втягивается в них неотвратимыми рывками. У Шахматной Доски левая половина лица была обычная, а правая — безобразная. С телом дело обстояло ровно наоборот. Когда Ящер трахался с ним, ему казалось, что его ебут сразу двое. Особенно если учесть, что у Шахматной Доски было два языка. Марс любил смотреть, как Ящер разделывает мясо. Ему это настолько нравилось, что однажды он со всего маху бросил Ящера в бочку с потрохами и выпущенной кровью, чтобы посильнее перемазать. Тот не оценил эту затею, но решил, что каждый имеет право на безобидные причуды. Ебал Марс так, что выть хотелось от восторга, и Ящер выл. Безносый смешно задыхался, когда ему зажимали рот, поэтому его было приятно душить. Сенокосец обладал очень тонкими, но очень цепкими руками, поэтому им было приятно подставлять собственное горло. Разговорчивый Радист, смышлёный, но докучливый, не смолкал даже во время ебли, продолжая бормотать что-то под нос. Ящер, обычно молчаливый, как большинство жителей холмов, часто болтал с ним, а потом не мог вспомнить из этих бесед ни слова. Когда Радист говорил, с губ у него свисала слюна, а щели прореженных зубов издавали мягкие свистящие звуки. На взгляд Ящера Радист был особенно уродлив. Его Ящер даже в зад трахал, хотя обычно редко этим занимался. С Большим Мозгом тоже было интересно и поговорить, и не только. Ящер единственный беседовал с ним подолгу — хотя куда больше слушал, чем говорил. Большой Мозг рассказывал о странных, диковинных вещах, а слова, в которые он облекал суть, были ещё причудливее. Ящер понимал не всё, но никогда ничего не переспрашивал. Речь Большого Мозга лилась тягучим вязким потоком, засасывающим, как самая мрачная и самая интригующая тайна в мире, как откровение, которое ты всегда чувствовал, но никогда не сможешь принять; как зрачки полых облупившихся манекенов, как сама жизнь на холмах. Большой Мозг вовсе не был никаким умником. Его голова раздулась от спинномозговой жидкости. Он бредил. Ящер сознавал это, но не смущался. Смущаться на холмах вообще было не очень принято. Ящер слабо представлял, как течёт жизнь за пределами Пустыни. Впрочем, от Большого Мозга он слышал много рассказов о тех, по чьей милости здешние обитатели стали такими. Ящер знал о зажравшихся чинушах и их ядерных испытаниях, о равнодушных офицерах, отдавших приказ, о безразличных солдатах, его выполнивших, о сонных обывателях и лишённых сна шахтёрах, но совсем не злился на людей из большого мира. Он был им благодарен. И когда они появлялись в Пустыне, он щедро выражал свою благодарность. Как уж умел.