Вдохновение Эрвина Смита

— Программа у нас сегодня свободная. Оглянитесь вокруг и изобразите то, что вас вдохновит, — пожилой преподаватель взглянул на студентов поверх очков. — Сегодня проверять не буду, как закончите — можете уходить, но учтите, что в конце семестра будет просмотр, по итогам которого я выставлю вам зачет. Закончив свою речь, преподаватель уселся на маленький стульчик перед этюдником — во время пленэров он всегда работал наравне со студентами. Группа второкурсников расположилась в одном из самых живописных мест города, а потому найти предмет вдохновения было несложно. Эрвин Смит любил бывать здесь. Он расстилал плед под раскидистым каштаном, и часами мог сидеть, глядя на сохранившиеся кое-где развалины древних замков и уцелевшую после прошедшей почти сотню лет назад войны архитектуру. Жмурил глаза со светлыми ресницами, подставляя лицо навстречу теплому ветру. Рисовал, читал, размышлял и строил планы. Сейчас студенты деловито рассаживались по местам и раскладывали свои принадлежности. Эрвин, который уже был готов, огляделся, выбирая, что написать сегодня. Взгляд его скользнул по пареньку, который расположился неподалеку со своими инструментами — и задержался на нем. Леви Аккерман — так звали парня. Он совсем недавно перевелся в их захолустье из престижного художественного училища Троста. Почему ему пришлось переехать, Эрвин не знал — новенький ничего о себе не рассказывал, был неразговорчив и большую часть времени держался особняком, хоть и бросал иногда на него ответные долгие взгляды, по которым невозможно было понять, о чем он думает. Не то чтобы Эрвин пытался наладить контакт, но мысли его устремлялись к Леви довольно часто. Ему было интересно узнать о нем побольше. Леви был красив — отрицать это было бы глупо. Невысокий, темноволосый, с идеальной осанкой, он сидел в тени того самого каштана, под которым Эрвин так любил проводить время, и неспешно раскладывал кисти и краски. Это выглядело так живописно, что пальцы сами потянулись к краскам, чтобы запечатлеть это. Эрвин осторожно оглянулся, чтобы убедиться, что никто из сокурсников не сидит у него за спиной, и решился. Студент не переживал за просмотр в конце семестра — за все проведенные здесь часы он не раз уже писал здешние пейзажи, так что подобрать подходящую для преподавателя работу не составляло труда. На холсте один за другим появлялись мазки. Чем больше Эрвин смотрел, чем дольше скользила по поверхности его кисть, тем детальнее ему хотелось изобразить то, что он видел. Да, Леви был настоящим произведением искусства. Солнечные блики, пробивающиеся сквозь листву и оставляющие легкие отблески на бледной, тонкой коже. Тонкая шея, упруго изгибающаяся каждый раз, когда Леви наклонял или поворачивал голову. Ключицы, видневшиеся из-под рубашки с расстегнутыми верхними пуговицами. Неулыбчивые губы и сосредоточенные брови, ровный нос, изящная линия челюсти. И глаза. Боже, его глаза! Обычно они были похожи на две ледышки — настолько обжигающе холодными они были. Однако сейчас его взгляд выглядел по-другому. Леви сосредоточенно смотрел на холст, но было очевидно: ему искренне нравится то, что он пишет. Глаза ощутимо потеплели, уголки тонких губ подрагивали в намеке на улыбку. Кисти Эрвина продолжали легко порхать по поверхности холста. Студенту не хотелось, чтобы сокурсник догадался о его заинтересованности — не хватало еще, чтобы его подняли насмех. Прямо как в старшей школе, когда кто-то обнаружил на полях его рабочей тетради детально прорисованные портреты одноклассника. Эрвина тогда полгода обзывали заднеприводным, пока всем не надоело — и самым страшным для него было то, что это правда. Не то чтобы сейчас Эрвин скрывался: отношения во время учебы у него были. И все-таки такой неожиданный каминг-аут перед однокурсником пока не входил в его планы. Леви в принципе не выглядел как человек, которого интересуют отношения. Несколько раз их взгляды сталкивались, и тогда оба торопливо отводили глаза, утыкаясь каждый в свой холст. При этом каждый раз взгляд Леви на какое-то время снова мрачнел. Эрвина это задевало: неужели один только его вид так неприятен? Постепенно студенты, уже выполнившие задание, один за другим стали подниматься со своих мест и уходить по домам. Эрвин закончил одним из последних. Опасаясь, как бы никто не увидел результат, он спрятал холст и краски, сложил этюдник — и, уходя, обнаружил, что Леви тоже начал собираться. Он шагал по парковой дорожке и думал. Ноги сами несли его вперед, полы расстегнутой рубашки с крохотными пятнышками краски развевались на ветру, в этюднике лежал драгоценный портрет человека, занимающего его мысли последние недели. Дома он достанет холст и поставит где-нибудь на видном месте (в кои-то веки он был благодарен судьбе за то, что живет один и сможет избежать лишних вопросов). Если бы Эрвин не увяз в собственных мыслях, он бы, наверное, смог избежать столкновения — и неизвестно, как бы тогда все повернулось. На выходе из парковых ворот он засмотрелся на безделушки в сувенирной лавке и не заметил приближающуюся невысокую фигурку. Звук удара, недовольное шипение, ушибленный локоть, грохот — и, обернувшись и опустив взгляд, Эрвин с ужасом обнаружил, что этюдник от столкновения с землей раскрылся, его драгоценная ноша вывалилась и теперь лежит на асфальте, ничем не прикрытая. А рядом стоит Леви и с интересом разглядывает портрет. Сердце Эрвина ухнуло куда-то в желудок. По правде говоря, посмотреть было на что — портрет получился отличным. Человек на холсте выглядел как живой. Солнечные блики на бледной коже, нанесенные небрежными мазками, выглядели такими настоящими, как будто только что сами прыгнули на холст. Изящные ключицы выглядывали из-под расстегнутой рубашки, прописанной с удивительной тщательностью. Глаза, частично скрытые полуопущенными веками, хранили какой-то секрет, а губы как будто готовы были вот-вот растянуться в улыбке. Эрвин поднял глаза с нарисованного лица на настоящее — и сердце забилось еще чаще. Леви стоял и ухмылялся, удивленно приподняв брови. — Эээ… Извини, пожалуйста, — окончательно стушевавшись, Эрвин покраснел и кинулся заметать следы преступления. Он торопливо запихнул портрет в этюдник и хотел было уже ретироваться, но почувствовал, как однокурсник мягко дотронулся до его руки. — Красиво рисуешь, — Леви продолжал улыбаться, но злой насмешки в этой ухмылке не было. Его пальцы, легко прикасавшиеся к предплечью Эрвина, как будто пригвоздили несчастного к месту. — Спасибо… Э… Ну, я, пожалуй, пойду, — Эрвин предпринял еще одну попытку смыться. — А тебе не интересно посмотреть, что я написал? Мне кажется, так будет честно, учитывая то, что я… кхм… видел твою работу. Обменяемся опытом, так сказать, я ведь тут новенький, а ты кажешься мне… достаточно опытным человеком, — Леви тихо фыркнул от смеха, и Эрвину немедленно захотелось провалиться сквозь землю. Внезапно паренек сделал то, чего Эрвин никак не ожидал. Леви выхватил у него этюдник, ловко вручил взамен свой и, отсалютовав, двинулся к выходу. — Потом можем поменяться обратно! Если, конечно, захочешь, — и ушел, больше не оборачиваясь. Эрвин стоял, в смятении приоткрыв рот. Эффект неожиданности сработал идеально, он даже не успел возразить. Тяжело вздохнув, юноша открыл чужой этюдник и уставился на портрет. Его портрет. С холста на него смотрел Эрвин Смит, который, как и Леви Аккерман на его полотне, выглядел удивительно живым. Глубокие голубые глаза (кажется, они получились даже лучше, чем его собственные), светлые, немного растрепанные волосы, мускулистые плечи. Эрвин улыбнулся, сунул этюдник подмышку и зашагал прочь.