Невидимка из парка Пукхансан

      Завывающий в трубе ветер врывался в окна, колыхал сквозь щели в досках занавески, и я раскрыл глаза, сильнее закутываясь в куртку и мечтая, чтобы эта зима наконец-таки закончилась. Встав со слегка продавленной кровати, я направился к противоположной стене, где как раз и находилось пресловутое окно, и выглянул, осматривая окружающую меня местность. Ночной Сеул похож и на вечерний, и на утренний, и на дневной, несмотря на то, что менялось положение солнца, город оставался таким же суетливым, полным людей, ярким от вывесок и реклам и таким манящим, что порой хотелось спуститься с горы вниз и пройтись впервые за некоторое время по лёгкой пороше снега, что укрывала землю. Я не любил это время года, полное серых пейзажей, тёплой одежды и радости маленьких детей от того, что на Рождество они получат подарки от Санта-Клауса, а потом всем будут доказывать, что сказочный дедушка в красном костюмчике существует. У меня были собственные причины закатывать глаза, когда речь заходила о праздниках, зиме, наверно, за столько лет нахождения в невидимом состоянии я банально привык не праздновать ничего в кругу своей семьи, не дарить коробочки, упакованные в бумагу и украшенные бантами, а научился выживать сам, даже когда над головой течёт крыша, а дух праздников так и шепчет: «Бэкхён, перестань быть невидимым». За столько лет, что меня не видит практически ни одна живая душа, я привык к своему положению, пускай бедственному и весьма скверному, но даже это не сломило моих моральных сил просто продолжать жить, радоваться каждому дню и… не находить причин возвращаться в привычное для всех людей состояние видимости.       Я затянул потуже шарф, натягивая его на нос, и, убедившись через странно-ненужный в частном доме глазок, что рядом никто не ходил, чтобы испугаться внезапно открывшейся и захлопнувшейся двери, а потом оглянулся — нет, никого не было в радиусе полукилометра точно, если же кто-то и проходил, то не заметил меня, выходящего из скромного убежища. Летом я вообще предпочитал не выходить, а если и приходилось, то делал это тогда, когда парк Пукхансан немного пустел, никто не обращал внимания на места, скрытые во мраке, а уж тем более на меня, если я, матерясь, взбирался по каменным ступеням наверх, пускай и старался вести себя тихо. Я не знал, слышно меня или нет, но многочисленные эксперименты давали мне понять, что каждому сеульцу всё равно, что какой-то человек достаточно сиплым от частого и многодневного молчания голосом практически на ухо нашёптывает такие простейшие фразы как «привет, как дела?» Ну, либо мои подопытные считали, что они уже конкретно так по фазе съехали, раз уже слышат голоса в голове, потому им и остаётся, что притворяться нормальными в глазах большинства и не реагировать на мои выпады. Одно я мог сказать точно — животные если меня не слышали, то чуяли, бегая рядом, оглядываясь и надеясь, что я тоже обращу на них внимание, поглажу пушистые бока или упаду рядом, чтобы мы лежали так до скончания веков. До того момента, как исчезнуть двадцать лет тому назад, я держал в квартире родителей двух очаровательных вельш-корги, чьи милые мордашки и пушистые ушки радовали меня изо дня в день, и я искренне любил моменты, когда собаки сновали рядом, но не могли меня увидеть.       Но возвращаться в видимое состояние только из-за животных? Зачем? В нынешнем моём состоянии есть несколько неоспоримых плюсов: за все двадцать лет, что я невидим, внешне я точно не изменился, седых волос на расчёске и при собственноручной стрижке, явно кривой, не было мною замечено, да и вроде спина не болит, колени тоже не ноют на непогоду. Если так можно сказать, то я будто бы остался в теле себя двадцатилетнего, что было достаточно приятно, но в то же время ощущалось очень странно. Я мог бы раз за разом ощупывать себя, удивляться, но действительно, я такой, какой есть, и пускай не имел высшего образования, работал только в подростковом возрасте, чтобы вместе с родителями оплатить учёбу в школе, а потом просто пожелал стать невидимым. Нет ничего удивительного в том, чтобы однажды просто присесть на бордюр, придерживая в руках сигарету, знать, что я не поступил в университет, и пожелать исчезнуть, чтобы никто, ни одна живая душа не знала, что я тут, существую, а ещё я ничтожество, которое не справилось. В начале двадцать первого века в Республике Корея были те же проблемы, что и сейчас, в двадцатых его числах: если ты, будучи старшеклассником-выпускником, пускай с плохим семейным достатком, не смог поступить в высшее учебное заведение, то ты никто, разве тебя учили плохие учителя?       Спускаясь вниз по каменной лестнице и надеясь не поскользнуться на свежей гололедице, я надеялся, что снег подо мной не будет так оглушительно скрипеть, а стук зубов никто не услышит, а если это и произойдёт, то примут за дрожание сосулек. На самой последней ступеньке я чуть не совершил кувырок назад, но в последнюю минуту смог выстоять, широко расставив ноги и вытянув руки в разные стороны. Внеплановая физкультура могла затянуться, но я спрыгнул на посыпанную солью от гололедицы дорожку, которая не позволяла скользить, и выдохнул, почёсывая затылок и надеясь около ближайшего к парку ресторана найти что-то съестное. Часто по утрам или глубокими вечерами, когда приезжали грузовики с продуктами, мне предоставлялась возможность забрать одну или две коробки, сколько уместится в руки, и убежать, качая про себя головой и говоря, что надо что-то принести хозяевам заведения, чтобы их убытки восполнялись. Я осознавал, что рабочей силой не помогу, денег у меня не находилось ни в кошельке, ни в карманах, потому каждый раз обещал себе подумать, но заботился в итоге о самом себе: таскал тёплые вещи с задворок секонд-хендов, крал еду, в общем, вёл себя, как самый настоящий бездомный, которому не было куда возвращаться. Сейчас тоже высматривал тот самый грузовик, что привезёт объёмные коробки с продуктами, а как только заметил, то рванул через дорогу, выйдя за ворота парка и предвкушая, что же окажется в провизии на этот раз, чем буду питаться ближайшие пару дней: сырная или колбасная диета? Мясо или молочка? Звучит всё вполне неплохо, хотя непостоянность и недостаточность рациона в конечном итоге могут меня натурально убить.       Рабочие разгружали грузовик, о чём-то говоря с хозяином ресторана: его звали Ким Чунмён, он буквально недавно вернулся из армии и практически сразу же при помощи поддержки родителей выкупил небольшое здание с шикарным внутренним интерьером. Бывало, я заходил туда, чтобы просто понаблюдать за людьми, вспомнить, как сам в своё время именно здесь работал официантом, и пускай утекло много воды, что-то, а именно зарплата таких же среднестатистических работников, как я, не менялось. Иностранцы, когда заходили поужинать, пихали чаевые, и всем приходилось терпеливо объяснять, что в нашей стране не приняты такие вот «подачки», даже несмотря на то, что на кухне уже готовы заказы, а многие посетители ждать не будут, когда обслуживающий персонал наговорится с кем-то. Ничего не поменялось, и от этой несправедливости становилось больно за абсолютно посторонних людей, которые не принимали никакого участия в моей жизни. Присмотрев одну небольшую коробку, исчезновение которой явно не заметят, я взял её, сразу же пряча с помощью своей куртки, и неспешно пошёл по направлению к парку. Каждый предмет, что я брал в руки, неизменно становился невидимым, поэтому никогда не поднимались крики, что вещи парили по воздуху, не поступали сообщения в нужные службы, что где-то по дороге «ходило» пальто.       Зевнув и поёжившись, я случайно задел плечом какого-то молодого человека, что выходил из парка, и тот вздрогнул, оборачиваясь, будто бы поняв, что рядом с ним никого не было, но он же с кем-то столкнулся. Я застыл на некоторое время, рассматривая парня, что сам явно не понимал, что делать дальше: то ли просто пойти по своим делам, то ли спросить «здесь кто-нибудь есть?» Его тёмные волосы слегка вились, а внимательные карие глаза скрывались за дужкой очков, он близоруко всматривался в темноту, и я, потеряв интерес к тому, чтобы ещё и завыть, как подобает киношным призракам, покачал головой и развернулся. Конечно, для меня осталось загадкой, как этот парень почувствовал меня и даже отреагировал, а не прошёл мимо, как и все остальные, но я решил, что мне пора возвращаться в свою скромную обитель и улечься спать, перед этим просмотрев содержимое коробки и узнать, чем буду питаться. Как только мне удалось аккуратно взобраться по ступеням, попеременно с этим чертыхаясь и надеясь не упасть, я вошёл в холодный дом и дал себе слово, что завтра точно затоплю небольшую печку, которую мне удалось очистить полностью от золы, что оставили предыдущие хозяева домика, обычные рабочие прогулочной зоны, пару месяцев назад.       Моя жизнь не была сладкой, всякая её романтизация убивалась каждый раз, как только я понимал, что у моих ровесников, что по возрасту, а не по лицу, намного больше опыта в плане общения с людьми, любви и налаживания собственной судьбы. Я же имел вполне себе реальные и неоспоримые трудности — не дай бог спину сломаю, сорвавшись с тех же самых каменных ступеней, я не смогу даже в скорую позвонить, потому что у меня нет телефона, а меня самого никто и не увидит, просто будут спотыкаться и не понимать, почему люди вообще запнулись. Это позитива не внушало, но я, если честно, был и без понятия, как вернуться в видимое состояние, не прилетит же ко мне Крёстная фея, сказав «бибиди бобиди бу», и не расколдует меня этим заклинанием. Со своей удачей, которая была на пониженном уровне ещё со времён юношества, когда мне отказывали разные девушки в просьбе с ними встречаться, а потом я вообще понял, что в раздевалках после физкультуры мне жарко не от физических нагрузок, а от собственных одноклассников, я рисковал после применения магии превратиться в невидимую тыкву. Вообще, забавно, но сейчас я всё чаще стал ловить себя на мысли, что меня привлекают именно мужчины, и я как-то… не удивился, что ли, — если в школе в старших классах конкретно приходилось прятаться, то когда я слегка пожил невидимым, то выработал собственную концепцию — люди по природе своей бисексуальны, просто существует крен в сторону отношений со своим или противоположным полом, и я принял, что меня тянет к парням. Сейчас на кого только не посмотришь — мальчики ходят за ручку с мальчиками, девочки с девочками, потому и выбиваешь из своей головы мысли, что это как-то неправильно и неестественно. Любовь — это прекрасно, любовь — это хорошо, любовь — это то, чем я болел, и сказал бы, что это не смертельно и не страшно.       Я присел на кровать, распаковывая коробку и понимая, что там наложено всё по мелочи — какая-то нарезка сыра, колбасы, пачка молока, крупы, конфеты, и я нахмурился, понимая, что это больше похоже на какой-то паёк, чем на то, что потом доставляют на кухню поварам. Я запаковал всё обратно, не понимая, что вообще делать с этим набором, и решил завтра сходить да проверить, что же будет происходить рядом с рестораном, и, так как, скорее всего, эти самые пайки расписаны поштучно, мне придётся вернуть то, что я добыл.

* * *

      Я часто не мог заставить себя подняться с кровати, всё время находясь в доме в будто бы оцепеневшем состоянии: я либо лежал на боку, либо смотрел в потолок, либо же изучал давно уже осмотренные стены, порой даже брал карандаш, что-то писал, стирал и снова делал надписи. Пару раз хотелось всю стену украсить хангылью, наслаивать слова друг на друга и сделать их практически неотличимыми друг от друга; мне казалось это безумной мыслью, но одновременно с этим было смешно, ведь когда я покину своё зимнее убежище, то сюда же придут работники парка, будут не понимать, почему же тут такой бардак развели, а я уже умчусь далеко. На самом деле, мне хочется этой весной стартовать куда-нибудь на юг, в Пусан, к примеру, к морю, и пускай я понимал, что если двадцать лет сижу в одном городе, то и в этот раз никуда не двинусь с насиженного места, отдав предпочтение знакомым окрестностям. Но сегодня мне требовалось подняться и дойти до ресторана, чтобы узнать, кому эти пайки и предназначались.       Ступени будто бы проходились быстрее, пускай я скользил, а потом вышел к воротам; был ещё не вечер, потому по дорожкам ходили люди, разговаривали, а я оглядывался по сторонам, переходя дорогу, дабы не быть сбитым машиной. Сжимая в руках коробку, я подошёл к ресторану, что пока не закрывался, но, на моё счастье, на заднем крыльце, где вчера шла разгрузка, уже стоял Ким Чунмён в одноразовой маске с каким-то списком на планшете. Рядом с ним находились люди, по виду — работники ресторана, каждый, кто подходил, кланялся и поздравлял всех присутствующих с сочельником, и сейчас я понял — это же явно коробки с едой для обслуживающего персонала, которые позиционируются как подарок на Рождество, возможно, излишки производства, не верю, что сам господин директор ездил, заключал нужные договоры и сейчас будет вручать это всё. Я занервничал, потому что подойти к коробкам, что громоздились в помещении, дабы ничего там не замёрзло, не представлялось возможным, люди занимали всё пространство заднего двора, время от времени грозно смотря на тех, кто вздумал закурить в униформе ресторана, даже сам Чунмён был не в восторге от такого сборища в тесном пространстве.       — Как вы знаете, завтра у нас Рождество и мы не работаем, — как только самый главный начал говорить, все вмиг стихли, будто бы до этого не было весёлого оживления, — ну а я понял, что работаю здесь уже пять лет, столько лет и мы с вами вместе, и потому на наш первый юбилей я хочу сделать вам небольшой подарок, так как знаю, что большая часть из вас если не школьники, то студенты, оплата учёбы и жилья стоит дорого, на остальное денег не хватает, потому и были собраны небольшие пайки.       Его речь была странной и порой пафосной, видимо, он впервые что-то такое говорил большому количеству народа, да и стеснялся своих же работников; в моё время к нам вообще относились странно, благо деньги за смену не швыряли прямо в лицо, говоря, что мы их не заслуживаем. Ким будто знал, что в официанты не от хорошей жизни приходят, раз у него в своеобразной очереди стояли и взрослые дяди с уставшими глазами и самыми дешёвыми пачками корейских лёгких сигарет в руках, и шестнадцатилетние дети, у которых на рубашках эмблема школы, в которой они учатся. Эти девушки без макияжа, с волосами, собранными в хвост, и в тёплых дутых куртках держались обособленно, стайкой от всех, как пингвинчики, прижатые друг к другу, чтобы спастись от стужи, и я сам привалился к кирпичной стене, потому что ноги устали стоять. Видимо, я не настолько молодой, как считал.       — Так, я вручаю коробки по именам, всё рассчитано, всем достанется, а получивший отходит, чтобы не толпиться, — сказал Чунмён, и все кивнули, понимая. На самом деле, тишина и внимание, с которым официанты и кухонные работники слушали своего директора, говорили о том, что они его уважают, явно ни одного плохого слова в свой адрес Ким никогда не получал, и это вызывало положительные эмоции. Мы своих работодателей таким матом, смешанным со слезами, покрывали, что они, бедняги, наверно, каждый раз икали и не могли свою икоту прекратить, бесились и чуть ли не захлёбывались водой.       Пока коробок хватало, каждая девушка достаточно глубоко кланялась, зная, что сегодняшним вечером приготовит вкусный и, главное, хороший рис, в котором не было лишнего мусора, вскроет пачку с шоколадными конфетами, а на завтрак попьёт кофе с молоком, а не обычный чёрный. Даже мужчины, суровые, явно давно отслужившие, как-то сразу смягчались, кланялись, но не настолько глубоко, и уходили, наконец-то засовывая в рот сигарету. Последняя коробка была вручена, Чунмён начал озираться, и совсем уж внезапно из темноты выступил щуплый мальчишка, которого я поначалу не заметил; управляющий глянул в список, увидел единственное не зачёркнутое имя, оглянулся — а нужной коробки так и не обнаружил. Что сказать мальчишке, он не знал, а я сам стал отходить к дороге, потому что абсолютно не понимал, что делать дальше, надо было просто прорваться через толпу, а я же просто стоял, как наблюдатель, и думал, как всё провернуть. Но на моё счастье, или ужас, я пока не разобрался, я снова, как и вчера вечером, с кем-то столкнулся, да так, что молодой человек ойкнул, а о тротуар что-то клацнуло. Каково же было моё удивление, когда я увидел того самого парня, с которым был зрительный контакт с моей стороны вчера, а сейчас он присел на корточки, нащупал очки, слегка их протёр и готовился идти дальше по своим делам, но, как только он водрузил на себя уже чистый предмет и приготовился шагать дальше, я впихнул в его руки коробку. Сказать, что он был шокирован — ничего не сказать, потому что он не понимал, откуда она взялась, а потом уже я раскрыл рот, заставив незнакомца подскочить и устремить не особо осознанный взгляд прямо на меня:       — Там директор ресторана раздаёт коробки с провизией, пацан остался без еды, скажи, что ты нашёл тут коробку.       Послушной марионеткой парень повернул за угол, прямо к разговаривающим людям, которые были шокированы появлением третьего лица, что отчаянно покраснел и начал что-то мямлить. Я закатил глаза и ткнул его под рёбра, чтобы собрался с мыслями и выдал интересную историю экспромтом, потому что быть чревовещателем он точно не сможет, да и мой голос очень уж сильно отличается от обычного — чересчур хриплый, будто пил, не просыхая, а ещё будто проблемы с носом. Я лишь смог шепнуть ему то же, что и чуть раньше, и мой послушный мальчик повторил фразу, кланяясь и протягивая обеими руками якобы найденный предмет шокированному Чунмёну, который не понял, как это вообще было допущено вчерашними рабочими, а потом улыбнувшись парню, что утирал нос после внезапной паники, что ему не досталось подарка. Ещё раз поклонившись, молодой человек дал задний ход, явно рукой пытаясь нащупать меня, но я предусмотрительно отошёл в сторону, посмеиваясь с его попыток найти меня. Явно решив, что он потихонечку лишался рассудка, парень махнул рукой и просто пошёл по улице, а я сделал пару шагов назад, внезапно понимая, что пластмассовый треск у меня под ногами — это не нормально. Присев на корточки, я нахмурился, увидев бейдж в пластмассовом корпусе, лежащий лицевой стороной к асфальту, и поднял его, отряхивая от грязи, что налипла, как только я сделал шаг. С фотографии на меня серьёзным взглядом смотрел тот самый незнакомый молодой человек в очках, в то время как его данные были расположены правее: «Чжан Исин, преподаватель», а выше шла надпись «Университет Корё, кафедра гражданского права». Сколько же тебе лет, Чжан Исин, если ты уже преподаватель в одном из самых крутых университетов?..

* * *

      Ночь выдалась достаточно тяжёлой, я будто не мог успокоиться после того, как узнал, кому вот так просто пихнул коробку в руки и отправил к директору ресторана; его бейдж грел карман куртки, в которой я спал, и под утро я чувствовал себя расхлябанным и сонным. Решив, что с меня хватит, я запер дверь в домике и, спустившись вниз, пошёл к воротам, а там уже — по направлению к университету, чтобы посмотреть, не работают ли преподаватели сегодня. Утром я взял карандаш и небольшой листок бумаги, написал «жду в парке Пукхансан в семь вечера сегодня у каменных ступеней» и всунул в пластиковый корпус, чтобы он точно всё заметил. Я оставил его на вахте, положил незаметно для мужчины, что вглядывался в камеры, но чтобы Исин точно увидел свою вещь и повертел ею из стороны в сторону. Как только я проделал все операции, в коридоре послышались голоса, и я замер, будто бы меня могли заметить. Из-за поворота вынырнул как раз Исин, что был без бейджа, и его коллега, так же, как и он, одетый в костюм-двойку и выглядящий опрятным и мудрым преподавателем. Я почувствовал себя глупо, захотел скрыться как можно скорее, но взгляд нужного мне человека упал прямо на предмет, который он вчера, в отличие от очков, не нащупал, и глаза за линзами округлились.       — Господин Ким, идите без меня, я немного задержусь. С Рождеством и привет домашним! — смуглый мужчина с полными чувственными губами слегка поклонился и пошёл на выход, а Чжан взял в свои руки бейдж и улыбнулся охраннику. — Это вы его нашли?       Мужчина, на груди которого была нашивка с именем «До Кёнсу», нахмурился и слегка глянул на преподавателя, который позволил себе помешать его времяпрепровождению. Я ухмыльнулся, когда охранник покачал головой и вновь стал заниматься своим делом, а Исин, вздохнув, повертел бейджик в руках, внезапно останавливаясь и вчитываясь в слова, что я написал. Он оглянулся по сторонам, будто надеясь найти меня или кого-то другого, а потом явно вспомнил события вчерашнего дня: ресторан рядом с парком Пукхансан, коробка, появившаяся из воздуха, и хриплый шёпот прямо в ухо. На самом деле, даже у меня от этого пробежались по спине мурашки, а преподаватель, понявший, что этот вечер у него занят таинственным невидимкой, который так и не назвал своего имени, но почему-то очень уж сильно захотел с ним встречи, направился на выход, что-то бормоча себе под нос. Я вышел буквально следом за ним, не толкал, не трогал, наслаждался моментом и знал, что мне не нужно следить за Исином, ведь он обязательно придёт в парк, сядет на скамейку у каменных ступеней и дождётся, когда я соизволю прийти. Ну или появиться, кто знает, ведь именно в этот день двадцать лет назад я и исчез для своей родни и друзей, которые явно подумали, что я позорно сбежал, не вынеся тягот жизни.       В назначенное время я был на месте, пускай мне до него идти всего пару минут, если не учитывать время на молитву за спасение моих бренных костей до того, как я ступал на лестницу, и на уже благодарственное послание прямиком к Богу, что я не разбился, после. Наверное, сапоги, которые я нашёл в зоне бракованных товаров одного из торговых центров ещё до зимы, были не особо бракованными: держали тепло, не пропускали влагу и почти не скользили, если не считать редких моментов, когда лёд почти растаял, пошёл снег и грянул мороз, а тут из дома решил высунуть нос я. Погрязнув в своих мыслях, я совершенно пропустил тот момент, когда молодой человек, которому я сегодня вернул бейджик, всё же подошёл к ближайшей от лестницы скамейке и, оглянувшись и расчистив место, присел, морщась и будто бы брезгливо натягивая и так длинное тёплое пальто на ягодицы, что уже подмерзали. Так и хотелось сказать «ты в курсе, что если мёрзнет что-то, то это надо размять? Хочешь помну твою попку?», но я остановил себя и осторожно подошёл к Исину, что, к своему ужасу, приметил следы на снегу, но явно пока не понял, что вообще происходит.       — Привет, я Бён Бэкхён, — кашель сковал горло, и я прочистил его, — спасибо, что пришёл.       Исин некоторое время пытался рассмотреть меня, а потом вытянул руку, внезапно для себя натыкаясь на край моей куртки, а я даже шагу назад не сделал специально, чтобы он не выпал, бедняга. Ухватившись за ткань, он стал аккуратно тянуть меня к себе, и совсем скоро я уже стоял прямо перед ним, а он смотрел чётко вперёд, куда-то в мой ремень, явно соображая, что делать дальше. Куртку нащупал? Нащупал. К себе притянул? Притянул. А что делать дальше?       — Если что, мои глаза выше, а там находится то, что на первом свидании не показывают, — ухмыльнулся я — почему-то пробило на шутки и захотелось сделать так, чтобы и молодой преподаватель усмехнулся, но он лишь серьёзно нахмурился и глянул вверх, неосознанно сталкиваясь с моим взглядом, а я уже во второй или третий раз просто потонул в его взоре, в бездне, осознавая, что этот человек мне очень даже симпатичен. — Я думаю, у тебя много вопросов, не так ли?       — Да. Это вообще как? Ты что, правительственный эксперимент? Нет, я понимаю, как-то в государственной школе работал по первому высшему, там чего только не было: если всякие прививки — то апробация на работниках-бюджетниках, если что — то во всём мы виноваты… ты невидимый? — совершенно внезапно пробило Исина на разговор, как Сократа во время того, как он умирал от яда. — Или что?       — Невидимый, конечно, — проговорил я и присел рядом, осознавая, что мы практически одного роста. — Представляешь, и такое в жизни порой бывает, хотя давно думаю, как вообще так вышло.       — И давно ты невидимый?       — Уже двадцать лет, — я думал, что Исин скажет нечто другое, но никак не «вау, так тебе двадцать?», а мне пришлось вздохнуть и осадить его: — Ну, когда я исчез, мне было двадцать лет, так что мне сейчас сорок лет и я, возможно, ещё постарше тебя.       Где-то начали греметь фейерверки, хотя было ещё рано, и я увидел отблески зелёного, слегка толкая нового знакомого и трогая его щёки, чтобы он повернул голову в нужную сторону и вместе со мной насладился залпами. Я хоть и не любил Рождество, любил фейерверки, огни, это меня привлекало и заставляло вылезать из своих убежищ даже в новогоднюю ночь, когда хотелось только спать, а на следующее утро гулять по пустому полупризрачному городу, где каждый житель, перебравший с алкоголем и идущий от гостей, похож на привидение с выпученными глазами и бледным лицом. Исин, что сидел и дул на свои ладони, потому что явно забыл дома или на работе перчатки, смотрел окончание салюта вместе со мной, будто бы терпеливо дожидаясь, пока я хоть что-то скажу, ведь ему, видимо, было неловко от того, что он не видел собеседника, а я, наоборот, видел. Сейчас, пока я размышлял, понял, что Чжан ничего не произнёс на мою реплику о первом свидании, возможно, воспринял её всерьёз, а я просто решил подыграть, тем более это первый человек за два десятка лет, что отреагировал на мои толчки, слышал меня и выполнил просьбу одинокого отшельника — пришёл в парк вечером в Рождество, хотя мог остаться дома со своей семьёй.       — Ты тоже одинок? — поймав взгляд из-под очков, я поспешил уточнить: — Ну… семьи нет своей?       — Я сам из Китая, меня дома ждёт только банда кошек, а все эти праздники я не люблю, — меня удивил второй факт, нежели первый, и я даже повернулся к нему. — Что? Отчёты и программы мне лень дома делать, потому остаюсь работать в университете порой до закрытия, чтобы не тащиться с несделанными делами домой.       — Да ты у нас сильный и независимый, если у тебя дома банда кошек, — молодой преподаватель рассмеялся, а потом слегка поправил очки, попытавшись скрыть ладонью красноту на щеках. — И как их зовут? Бусинка, Мью и Пью?       — Лулу, Луобо и Лаосан, думаю ещё одного завести в ближайшее время, — сказал с гордостью Исин. — А чего ты невидимым стал?       Я откинулся на скамейку, скользнув руками по спинке, и уставился в тёмное небо, некоторое время сохраняя тишину; мой собеседник казался хорошим парнем, и пускай его голос был громковат, наверно, из-за того, что он читал на огромные аудитории лекции, но он определённо мне нравился. Не убегал, не называл себя сумасшедшим, вежливо задавал вопросы и так же на них отвечал, даже несмотря на то, что я решил его сразу закидать своим искромётным юмором, из-за которого официанты, когда я работал в ресторане, ловили лицом собственные ладони и говорили: «Бэк, боже, двадцать лет — ума нет». Может, и из-за этого пренебрежения мне тоже хотелось исчезнуть, и теперь у меня был шанс поразмыслить над этим в компании молодого человека, что терпеливо меня выслушивал и не позволял себе лишнего.       — Да в своё время никуда не поступил после школы, работал денно и нощно в качестве официанта, под Рождество, не люблю его, ничего не выплатили и ещё постарались выпереть, вот я и… сломался, что ли, — я хмыкнул, поворачиваясь к Исину и замечая, что он до сих пор пытался согреть ладони. Закатив глаза, я вынул из кармана перчатки и осторожно положил их на его колени, давая понять, что он мог надеть мои вещи на себя и хоть немного согреться. — Так что у меня знания школьные, ничему не обучен.       — А не хочешь походить на мои лекции? — Исин с готовностью натянул перчатки на руки и вздохнул, улыбаясь, а я буквально поплыл, глядя на эту улыбку — она была настолько искрящей и приятной, что я почувствовал внутри трепет, от которого мне хотелось парить высоко в небесах. — Я бывший юрист-практик по гражданским делам, отработал пять лет в суде, моя дисциплина, гражданское право, является одной из основных. Конечно, если ты судьёй хочешь стать.       — Погоди, а сколько тебе лет, раз ты в школе работал, в суде работал, а теперь работаешь в университете после явно второго высшего образования? — я нахмурился. Мне было сложно произвести вычисления, но раз он офигенный специалист, то почему не ведёт практику дальше, а учит шкетов тому, как потом работать, зная наизусть все кодексы страны?       — Не принято спрашивать, сколько лет, на первом свидании, — видимо, мы с ним действительно были на одной волне, и я даже прыснул со смеху, ведь ему тоже явно понравилась та фраза про первое свидание.       — Господи, Исин, ты не баба.       Мы бы и смеялись дальше, но я крепко задумался над его словами: а действительно, раз мне предлагают посетить лекции, пускай и в невидимом образе, почему бы не воспользоваться этим? И самое главное, почему я даже спустя двадцать лет нахождения вне поля зрения людей не догадался, что мог абсолютно спокойно получить образование, пускай и без разных корочек, именно так — просто приходя на лекции, слушая, записывая, интересуясь многим? Наверно, тогда, давно, только что окончивший школу и понявший, что не получу никогда образования в университете, я решил, что мне это всё в принципе не надо: ни бакалавриат, ни магистратура, ни аспирантура. Видимо, я многим не интересовался, многого не хотел и был по-настоящему инфантильным подростком, который только и годился, что на то, чтобы разносить тарелки и стаканы гостям ресторана. Всё это я вывалил Исину, как пищу для размышлений, и, честно, явно его напряг своими умозаключениями неудавшегося философа, что не спился только из-за того, что никак не мог добыть алкоголь. Я никогда не хотел быть одиноким, каждый день молил о компании и человеке, что будет рядом со мной, и пускай я не верил в рождественскую мишуру, во все исполнения желаний, может, как и двадцать лет тому назад, моё желание, только не исчезнуть, а перестать быть одиноким, исполнилось?       — Ну… ты приходи на лекции, — Чжан посмотрел на наручные часы, замечая, что мы сидели на одном месте уже полтора часа. Он быстро встал на ноги, стянул перчатки с рук и положил их на место, где до этого сидел, я же с готовностью принял свои вещи обратно. — Ладно… мне надо ещё до дома добраться, я на станции Бонхвасан живу, а надо бы ещё котиков покормить. С Рождеством, Бён Бэкхён, был рад с тобой познакомиться.       — С Рождеством, Чжан Исин.       Знали ли мы с Исином, что после каникул я действительно приду своеобразно учиться в университет, пускай и в невидимом виде? Да, мы всё это время, что студенты отдыхали, гуляли по парку, много разговаривали, узнавали друг о друге, молчали, когда рядом проходили люди, и кажется, Чжан даже стал своеобразно «видеть» меня, находил глаза, вглядывался в них, а однажды был в моём скромном убежище. Он как-то грел мои замёрзшие щёки и говорил, что хотел бы, чтобы я переехал к нему, чтобы больше не мёрз, а я буквально на следующий день сказал ему, что должен это сделать. Впервые в жизни, впервые за всё время, что я жил на свете, я нашёл причину, из-за которой мне хотелось вернуться в видимое состояние и осчастливить его первой своей улыбкой, что он увидит. Эта самая причина, преподаватель, бывший практикующий юрист и учитель в школе, лежала рядом, перебирая в сотый раз мои волосы, а трое счастливых котиков, чистых и сытых, расположились вокруг нас, будто бы защищая от всего мира, что мог нас не понять.       Я знал: однажды Исин вернётся после работы, уставший, понурый из-за вытягивающих жилы студентов, и увидит меня таким, каким я был двадцать лет назад, пускай в душе мне сорок, на кухне, готовящим и что-то напевающим. Я никогда не верил в судьбу, но знал, что это именно тот мужчина, что устало засыпал на моём плече во время просмотра вечерних программ, терпел мои вопросы, когда я видел новые для себя предметы, коих был лишён, и понимал — рождественское чудо всё-таки существует, ведь именно оно помогло мне стать невидимым, а потом и обрести счастье с тремя котами в небольшой квартирке на конечной станции шестой линии сеульского метро.