Моя любовь - боль моя...

      Ручка, водимая жилистой рукой, бегала по незаполненным полям документов, оставляя после себя следы в виде узких острых букв. Тишину кабинета прерывали скрип кончика стрежня, шелест бумаги и рвущий горло кашель, смешанный с тихим хриплым полустоном-полусмешком. Алебард отложил документы подальше от себя, чтобы не запачкать их летящей с губ кровью. Мужчина зажал рот ладонью и закашлялся, оставляя в ладони цветы и лепестки сиреневых гвоздик. После приступа министр откинулся на спинку стула и, круговыми движениями массируя виски, закрыл глаза, став размышлять о том положении, в которое попал. Он бы рассмеялся над своей слабостью и беспомощностью, да в груди горело и жгло так, что мужчине дышать порой тяжело было, не говоря уже о том, чтобы смеяться. Боль волнами захлестывала сознание, выжимая все силы и остатки рационального мышления из медленно умирающего тела. Зонтик… Великий Зонтик… Этот маленький, по-своему серьезный в чем-то и чертовски… милый, что ли?.. парнишка, который с некоторой ребячливой наивностью радуется мелочам, но также крайне легко расстраивается, который так по-детски боится чего-то не такого уж и страшного, если посмотреть на это немного под другим углом. В первые несколько недель Ал усвоил все тонкости характера и привычки своего правителя, а затем, потихоньку, постепенно влюбился в кроткую улыбку, во взгляд синих глаз, полный безоговорочного доверия, и в робкие, почти невесомые объятия со спины, которые Зонтик дарил своему помощнику после каждой прогулки по Зонтопии. И каждый раз мальчишка шептал, заставляя Алебарда покрыться бегающими по телу мурашками и класть руку поверх замочка из мягких пальцев.       — Алебард, я сегодня такое видел!..       — Я рад за вас, господин… — бормотал серо-голубой, поглаживая большим пальцем маленькую ладошку. «Черт… Если… если это продолжится, то… то я не смогу себя контролировать… Господи… " — мысли путались в голове змеиным клубком и обрывались, словно нитки из плохой пряжи. — Простите, но мне надо работать… — и старший аккуратно, будто боясь повредить хрупкие пальчики повелителя, расцеплял руки Зонта, после чего пару секунд держал их в руках и отпускал. Места прикосновений горели и чуть ли не плавились. Всегда, это происходило всегда, и порой на обычно строгое лицо налезала никем не видимая улыбка…       Из мыслей первого министра бесцеремонно вытянула жгущая резь в боку чуть ниже груди, и мужчина снова зашелся в разрывающем горло кашле, прижав руку к пораженной области, из которой медленно вылезали нежные, как душа Великого Зонтика, лепестки и жесткие, практически как деревянный корпус кисточки, стебли. На глаза непроизвольно навернулись слезы, мгновенно высохшие, когда в кабинет постучались. Звук был робкий, и Альб машинально спросил, выкинув вылетевшие изнутри соцветия в мусорное ведро:       — Кто там?       — Алебард, это я, — негромкий голос начальника заставил старшего вздрогнуть. Ой, что сейчас будет…       — Входите… — в груди зашевелилось плохое предчувствие. Но оно ли? Может, эти гребанные гвоздики снова ищут нетронутый кусочек плоти, чтобы оплести и его, чтобы заполнить Алебарда до предела и потом пышным густым букетом вырваться наружу, проломив ребра и позвонки и орошая небольшую комнатку горячей, вязкой и алой жидкостью. Кровью…       Дверь открылась, и трефовый валет быстро прошмыгнул к министру. Он сидел спиной к выходу, поэтому Зонтик по привычке обнял старшего со спины, но вздрогнул, когда Ал передернул плечами в практически незаметной попытке освободиться от тонких ручонок и закашлялся, почти согнувшись напополам и прикрывая губы ладонью.       — Алебард, ты в порядке? — встревожился мальчишка и присел сбоку, пытаясь заглянуть старшему в лицо и машинально положив руки на колени Альба. Серо-голубые глаза на мгновение встретились взглядом с синими и веки тут же закрылись, а под ресницами, как показалось валету буквально на долю секунды, блеснули слезы. Показалось… А когда кажется, креститься надо, так говорил Куромаку… Кашель вывел младшего из полутранса, и он, снова посмотрев на верного помощника, бессильно расплакался, не зная, что сделать, чтобы Алебарду стало лучше. Услышав рыдания своего любимого повелителя, мужчина совсем тихо, почти беззвучно то ли всхлипнул, то ли простонал и положил бледную чуть подрагивающую ладонь на бирюзовую макушку, после чего еле встал и относительно быстрым, пошатывающимся шагом направился к двери, тихо, но отчетливо прохрипев:       — Я… скоро вернусь…       — Алебард! — он остановился, только не из-за оклика. Тонкие стебли совсем легко, аккуратно, как выслеживающий жертву хищник, скреблись и ворочались около сердца, вызывая у главного министра боль в груди, настолько сильную, что хотелось кричать. Это не солидно… «А я… сдохну…» — подумал длинноволосый, схватившись левой рукой за дверной косяк, а пальцами правой смяв ткань вместе с кожей с левой стороны грудной клетки. Перед глазами мелькали черные точки и плавали цветные круги, предвещая потерю сознания. Старший дрожал, как под током, а ноги готовы были подкоситься, роняя хозяина на пол и заставляя удариться острыми коленями о твердую поверхность. В ушах пулеметной очередью стучала кровь, голова раскалывалась, словно будучи в пыточных тисках, в горле неприятно, остро пульсировал непонятный ком. Тут мужчина сделал какое-то неловкое движение, оступился и упал у дивана, ударившись спиной. Снова кашель, и по подбородку от уголка губ потекла тонкая, как нарисованная красным фломастером линия, струйка крови. Трефовый подполз к министру, взял его большую ладонь в свою маленькую и прижал ее к губам, сквозь слезы едва видя Альба. Холодная… как у мертвеца… Синеглазый всхлипнул и залепетал:       — Да что же это?.. Алебард… Ч-что с то-тобой?.. Встань… встань, пожалуйста… — мужчина дышал хрипло и поверхностно, грудь едва вздымалась, а сам старший, казалось, не слышал Зонтика и смотрел куда-то почти остекленевшим взглядом. В своей тревоге глава Зонтопии не заметил, как на пальцы стекла теплая вязкая кровь. Блестящая… Младший, заметив, что дорогой министр не реагирует, а на его бледной скуле распускается сиреневая гвоздика, закусил губу, чтобы не завыть, и снова заревел, склонив голову. Прозрачные соленые капельки сначала расчерчивали личико шестого клона, а после падали на холодную, практически мертвую руку…       — Не умирай, ты мне так нужен… Я не смогу без тебя… Я… я люблю тебя, Ал… Умоляю, только не умирай… — валет Куромаку поцеловал тыльную сторону родной ладони и бессильно припал к худому, заросшему гвоздиками телу, сжимая в побелевших пальчиках ткань одежды, принадлежащей человеку, сделанному из оружия, грозного и большого. Время для истерзанного любовью к своему подчиненному главы будто остановилось… Он плакал и плакал…       Из забытья мальчишку вывело невесомое прикосновение к волосам и тихий, севший до неузнаваемости голос:       — Простите за наглость, но можете дать мне воды?..       — Алебард?.. — просипел, встрепенувшись, Зонтик и стиснул старшего в нежных, но довольно крепких объятиях. — Жив, родной…       — Благодаря тебе… — крякнул серо-голубой и попытался сесть в более удобную позу, но охнул и замер от несильной, но ощутимой ноющей боли в спине. — Так… можно воды?.. Пить хочу, умираю, — Зонтик чуть нахмурился и глянул на мужчину, мол: «Не смешно…». Алебард хрипло хохотнул, немного закашлялся и, утерев рукавом кровавый след с подбородка, поцеловал свое счастье, которое его едва не погубило, в лоб…