Колючие снежинки

- Ну, ты, Жданов, тот еще затейник! Весь вечер нажираться виски, рассказывая девочкам, как ты устал от Пушкаревой, чтобы потом уснуть в такси у меня на коленях. Спасибо тебе, дружище! Я же так и планировал провести эту ночь — таща тебя до квартиры, а не в объятиях красоток. - Не кричи, - прошептал Андрей, медленно выходя из лифта. Вид у господина президента сегодня был не самый презентабельный. - Что такое? Голова болит? - участливо спросил Роман. - Всё. Болит. - Какой интересный диагноз. А трубы, позвольте узнать, у вас не горят? - Трубы в полном порядке. Можешь не переживать. - Товарищ Жданов, а почему вы идете в противоположную от своего кабинета сторону? Уж не встречи ли с Катенькой вы избегаете? Жданов остановился, посмотрел на Малиновского с острым желанием взять мухобойку и прихлопнуть эту заразу в свитере с белочкой. - По твоим вчерашним девизам, произнесенным на трибуне танцпола, я понял одно: Катенька тебя отшила. Я прав? Зараза Малиновский не просто не отставал, он еще и улыбался ехидно, совсем страх потерял. Андрей оценил свои шансы прихлопнуть Ромку как нулевые. Сквозь дикую головную боль и плохую концентрацию мысли формулировались слабо — ответить едко и метко тоже не представлялось возможным. Поэтому Андрей принял единственно верное решение — развернуться и пойти обратно, в свой кабинет. - Не будь таким жестоким, Палыч, - Малиновский поплелся следом. - После всего того, что между нами вчера было, я заслужил хотя бы маленькие, но подробности. Андрей остановился (идти и думать одновременно пока не получалось), маленькими подробностями от Малины вряд ли отделаешься, но если, при этом, сделать злое лицо и нахмурить брови... то есть шанс, что у Ромки выстрелит инстинкт самосохранения. - Мы расстались... с Катей. Окончательно, - сказал, и пошел дальше. Ромка забежал вперед. - Не поверишь! Но то, что вы расстались, я понял сразу. Вот в тот же момент, как ты мне вчера позвонил. Я хочу знать причину. Почему? Что произошло? - Причину?.. Катя меня не любит, вот... в чем причина. Ром, отстань. Работать надо. - Катя не любит? Ты ничего не путаешь? Звучит, как фантастика. Инопланетяне захватили ее — сестру Квазимодо — Квази... антимодо. Они стерли ей память, почистили жесткий диск, и внедрили в нашу компанию. А ты уже проверял Катерину на вирусы Касперским? Жданов прижал Ромку к стене. - Тебе не надоело упражняться в остроумии? - Мне надоело видеть твою кислую рожу. Ты же оживаешь, только когда Катенька рядом. А как ты на нее смотришь! Не знаешь? Как на мисс мира. Палыч, это клиника. Андрей отпустил Ромку, руки плавно упали вниз. - Теперь я на нее никак не буду смотреть. Можешь успокоиться. Все кончено. - Когда ты говоришь таким тоном, мне становится еще страшнее. Кстати, Кира и Маргарита мне сегодня звонили дважды — каждая. - Ну, передавай им привет, - посоветовал Андрей, и двинулся в сторону своего кабинета. Любопытство не позволило Роману отсиживаться в своем кабинете, оно толкало прочь от работы — к Жданову, на разведку. Трижды толкало, и трижды, заглядывая в окрестности президентской вотчины, Малиновский натыкался на занимательную картину: Жданов, отвернувшись к окну, перебирал бумажки в одну сторону — влево, а Катенька, окружив себя тусклыми просторами каморки, бросала другие бумажки и в другую сторону — вправо. А между ними, как между двумя полюсами, кружила бедная Клочкова — то "кофе принеси", то "Катерине договора передай", то "в бухгалтерию сходи". - Викуля, скажи, они не разговаривают, что ли? - тихо поинтересовался Роман, оттащив Клочкову в сторону. - Я не знаю, - простонала Вика, натягивая, пострадавшую где-то в пробежках, стрелку на колготках. - Поругались, наверное? - Поругались или не поругались, но они оба на меня кричат. Ро-ом, я требую приструнить Пушкареву! Какое право она имеет заставлять меня носить ей что-то? Она такой же секретарь, как и я! Это не справедливо! Я требую повышения зарплаты. И эту... как ее... компенсацию за морали-стический ущерб. И так далее и в том же духе. Песня Клочковой не нова: мотив известен, содержание тоже. - Вика, солнце, я подумаю, что тут можно сделать. Пойду. Подумаю, - сделал вид, что размышляет о чем-то серьезном, важно кивнул Клочковой. Викуля тоже кивнула в ответ с выражением полного непонимания на лице. Роман поспешил скрыться скорее, пока признаки разума не вернулись к Клочковой. А ближе к обеду «Зималетто» накрыло еще одно зло: прибыл Воропаев, и, с чувством оскорбленного достоинства (за свою сестру и вообще за все), начал звенеть угрозами забрать свои акции из компании, как кандалами. Кира, правда, настроения брата не разделяла. Она чуть-чуть поскандалила, чуть-чуть поплакала, чуть-чуть поперечисляла адреса, куда Жданов должен отправиться в ближайшем будущем, а потом уехала из компании — поправлять свои нервы. И все вернулось на круги своя: «Женсовет» разбежался по рабочим местам, молча переваривая объем полученной информации, другие работники отправились готовиться к предстоящему показу, Андрей ушел на обед с Маргаритой — каяться и убеждать ее, что решение его окончательное и обсуждению не подлежит. Одна лишь Катя выбивалась из всеобщей нормальности — она передвигалась по компании слишком уж быстро, так быстро, что почти невозможным было разглядеть красные пятна на ее щеках, полыхание шаровых молний на стеклах очков, и вообще, насколько помощница президента некрасива. «Может быть, у Жданова случилась расфокусировка зрения? Надо записать его к окулисту», - решил Роман. * * * Водоворот предстоящего показа увлек «Зималетто» в пучину хаоса и неконтролируемой суеты. Андрей устало потер виски, снял очки, и кинул их на стол. Он устал за эти дни, устал от всего: от переживаний по поводу предстоящего совета директоров, от нервной Киры, от истеричного Милко, от любопытного Малиновского, а особенно от сухой и вежливой Кати... Настоящий отчет с реальными цифрами лежал рядом с фальшивым — красная папка и желтая, правда и ложь, страх и предательство. Желаемое и действительное всегда стоят по разным сторонам — это всем давно известно. «И правду сказать нельзя. И врать больше не могу». Если вспомнить себя из прошлого, можно не слабо посмеяться над тем, каким глупым и посредственным он был, как самонадеянно бросался в авантюры и верил в их безоговорочный успех. Рисковал многим, действовал с размахом, не разменивался по мелочам. «А сейчас изменился? Вдруг? Так внезапно?». Нет, не изменился, просто... устал, погас... не хочется больше ничего: ни бороться, ни бежать дальше. Это дальше слишком туманное. Пусто там и холодно. «А что, собственно говоря, произошло?». Ничего... Ничего страшного не произошло, по крайней мере, непоправимого точно. Но почему же паршиво так, словно ад уже наступил? Невыносимо паршиво. И очень холодно... Андрей начал замечать, что он мерзнет, даже в теплом свитере в жарко отапливаемом офисе. И этот холод не просто физический, он пронизывает изнутри, выстуживает мысли и стремления. «Я совершенно один», - подумал вдруг Андрей, стоя посреди толпы гостей, в самом центре показа. Рядом с ним стоят довольные родители, а также зрители, восторженно взирающие на новую коллекцию. Показ имеет успех. Милко плещется в лучах славы. Многие бизнесмены уже изъявили желание скупить всю коллекцию. - Палыч, поздравляю! - кричит Ромка. - Мы сделали это! День простояли, нам бы еще ночь продержаться — это я имею в виду совет! Андрей кивает Малиновскому. - Продержаться. На самом деле, никого не хочется видеть. Андрей уходит в сторону - подальше от музыки и толпы. «Продержаться? А имеет ли смысл держаться?». Краем глаза выхватывает Киру, она сплетничает с Тиной Канделаки, наверняка поливает его, Андрея, грязью, и наверняка делает это с большим воодушевлением, сливая самые неприглядные детали их бывшей совместной жизни. «Киру не жаль. Совершенно. Как же я бы слеп все это время, если собирался жениться на этой женщине! Я же ничего к ней не испытываю... И все же... Красная или желтая?». Холодно и пусто. Как в Арктике. А показ имеет успех.