Поэтические бабочки и бенгальский огонь

Настроения нет никакого, но он заставляет себя сделать очередной глоток дорогущего кофе, купленного после работы в качестве небольшого поощрения. На стаканчике красуется нелепая надпись — «С Новым годом!». Как будто Новый год уже наступил. Как будто в его праздновании есть хоть какой-то смысл. Даты сменяют друг друга, заставляя закупаться новыми календарями, но невозможно не заметить, что каждый год происходит одно и то же. Одиночество и рутина, беззвучные слезы, попытки собрать себя по утрам, чтобы днем выслушивать тысячи оскорблений и чужих сомнений относительно собственной компетентности. К вечеру устаешь, как собака, сил хватает только на то, чтобы доползти до своего чердака и свернуться клубочком в его тесноте. Одно и то же, без надежды на изменение. Он не безумен, он разбит. И уже давно ни на что не надеется. Но этот год успел под самый конец предоставить ему сюрприз. Заставил поверить, что жизнь все же меняется, когда выплюнул из жадной пасти слегка надкусанного, но все еще живого Кризалиса. Тот стоит рядом, все с таким же нелепым стаканчиком в руке. Улыбается — чему? Но пусть улыбается, такое редкое зрелище. Активно жует, кроша трдельником на легкую спортивную куртку. Хочется вытряхнуть его из нее, настоять на более теплой одежде, но на чем Поэт может настаивать? У него самого ни шарфа, ни шапки, кофе помогает не дрожать слишком отчетливо, а глаза сами собой ищут подходящее помещение, куда можно хотя бы на минутку зайти погреться. Руки чешутся натянуть Кризалису шапку на уши, но тот уверяет, что все в порядке. Радостно показывает прошлогоднюю фотографию — его голая задница светится на фоне проруби — и трещит что-то о закалке и силе духа. Закалка привела его к недельному непрекращающемуся чиханию и соплям, Поэт помнит, как пришлось поставить перед Кризалисом пачку платочков, иначе заляпал бы книгу, которую исследовал в читальном зале. Здоровенная детская энциклопедия про бабочек, помнит как сейчас — большой ребенок чуть ли не тыкался носом в картинки и что-то восторженно причитал, заставляя каждый раз напоминать о необходимости соблюдать тишину. Интересным человеком был Кризалис. То ли большой удачей, то ли страшным проклятьем — непонятно, чем он обернется. Руки сильнее вцепляются в стаканчик, когда Кризалис переводит восторженный взгляд с ёлки на Поэта. Поэт узнает этот взгляд — друг что-то задумал. Их сближение слишком стремительное, Поэт предпочел бы и дальше держать дистанцию, но случаются моменты, когда «дальше» уже просто нельзя. Когда сердце разрывается от боли, когда уже не можешь тянуть в одиночку. Отходящий от депрессии бывший спортсмен кажется уже не такой плохой идеей. Общие проблемы, один лечащий врач, это просто не могло не подтолкнуть их друг к другу. Поэт понимает, что все решения в своей жизни должен принимать сам, но сейчас готов попробовать передать управление другому. — Один отмечаешь? — спрашивает Кризалис. Как бы невзначай, как будто ни капли ему не интересен ответ. Хотя, конечно, он и так его знает. Кто может быть у сироты? Коллеги? Не так хорошо он идет на контакт, чтобы его к кому-то пригласили. — Один. Кофе, предатель, закончился, не дав взбодриться и не отработав свою стоимость. Самочувствие поганое, что удается скрыть за привычной отстраненностью и холодностью. Поэт скрывал свои чувства, сколько себя помнит. Иногда ему кажется, что он забыл, какого это — их испытывать. Настоящие чувства, а не болезненно-искаженные отголоски, которые вырываются наружу, не позволяя скрыть их в глубине собственного подсознания. Но боль уходит на второй план, когда Кризалис протягивает ему свой стаканчик. Прямо под нос, настаивая, чтобы выпил, и Поэт не отказывается, прикусив край стаканчика зубами. Делились ли с ним когда-нибудь? Нет, он не может такого вспомнить. Это он всегда отдавал слишком много, боясь, что они уйдут. Но им всегда было мало... Как и ему. — Девочка-сосочка, был один, сейчас станет два! — совершенно неуместно шутит Кризалис, подмигивая. Поэт едва не поперхнулся от такого словесного оборота. — В общем, ответ неправильный, отмечаешь ты со мной. Поэту бы радоваться, но он лишь смотрит пристально. Все же не сдерживается и тянет шапку вниз, несмотря на все возражения друга, причем тянет так, что под тонкой тканью скрываются и глаза, и нос. Маленькая месть поднимает настроение. — Ты чувствуешь себя лучше? — Да, я... — Кризалис высвобождается, а затем, стягивая с себя шапку, нахлобучивает ее на голову Поэта. Сразу становится теплее, запахло древесным шампунем. Кризалис что, еще и голову помыл? — Кажется, да. Я даже немного украсил квартиру, представляешь? И убрался. Это праздник... так на меня влияет, — и просяще, но вместе с тем неуверенно, заглядывает в глаза. — Приходи. Праздник? Ах да, Новый год же... Люди закупаются ёлками, дарят друг другу подарки. Воспоминание — воспитатели отбирают рваную одежду, одевают во все праздничное. Не всегда по размеру, зато чистое и красивое. Ёлка до потолка, под которой громоздятся бесконечные подарки от спонсоров. Сами спонсоры с камерами, нахохлившиеся, гордые собой. От их лицемерия тошнило. Каждый год Поэт загадывал, чтобы его забрали в семью, но вместо этого ему доставались дешевые пластмассовые роботы и плюшевые медведи. Да и те более предприимчивые сверстники отнимали, ломая. Поэт сказывался больным, избегая участия в нелепых представлениях. Не хотел с фальшивой улыбкой водить хороводы и петь дурацкие песенки. Единственное, на что он соглашался всегда — это на чтение стихов. Перед ненастоящим дедом Морозом, перед спонсорами, это не было важно. Стихи были его стихией. — На свете так бывает, что только раз в году на ёлке зажигают Прекрасную звезду... — тянет Поэт и качает головой в ответ на свои мысли. Не надо больше детдома, не надо. Это было так давно, взрослые празднуют по-другому. Наливают себе алкоголь, слушают поздравление президента. А подарки... Нет у взрослых вроде него денег на подарки. Кофе, вот, себе купил. Уже радость. Носки теплые — и себе, и Кризалису, вручит потом. А шапку-ушанку? А ее на день рождения. Кризалис принимает его жест на свой счет. Сразу как-то сникает, горбится. Гаснет улыбка. — Н-не хочешь со мной? — потерянно спрашивает он. Переминается с ноги на ногу, прячет руки в карманы. — Думаешь, слишком рано? Поэт уже давно ни о чем не думает. Не с Кризалисом, который ворвался в его жизнь под конец года, пропахнув печалью и дешевыми сигаретами. Друг окружает его неловкой заботой, которую стыдно не принять, и Поэт заставляет себя улыбнуться, стараясь, чтобы скулы не свело: — Не рано. Я приду. Он так устал. Так отчаянно устал на что-то надеяться, чего-то ждать. И не понимает, откуда Кризалис находит в себе силы. Когда они только познакомились, бывший спортсмен выглядел мертвее мертвого. Едва переставлял ноги, смотрел в пустоту остекленевшими глазами, ничего вокруг себя не замечал и мечтал только о том, чтобы все это, наконец, прекратилось. Теперь же он хватал Поэта за рукав не по погоде тонкого пальто, потянув его греться в одном из магазинов, и радостно перечислял, сколько еды ему удастся наготовить в этом году. Если Поэт, конечно, на нее скинется. Сбережений их двоих едва ли хватило бы на шикарный стол. Зарплата библиотекаря с вычетом всех штрафов и пенсия по инвалидности, даже сложенные в общий фонд, представляли собой жалкое зрелище. Кризалис это, конечно, прекрасно понимал. Вот почему он позвал на праздник третьего. Они встретились в коридоре перед сеансом все того же доктора. Загадочный мужчина, окутанный бинтами и сидящий в инвалидной коляске, не мог не притянуть к себе внимание, ведь он травил анекдоты, сверкая ярко-желтыми глазами, и так и намеревался кого-нибудь поджечь. Кризалис совершил большую ошибку, когда вышел вместе с ним покурить — его новый знакомый буквально голову терял от вида огня. У болезни этой было научное название, но в подробностях Кризалис не разбирался. Просто увез однажды Огонька в близлежайший парк, чуть не сбросив его коляску с пологого склона, и разговорился с ним. Огонек был не такой, как другие. Он умел зажечь! Правда, почему-то не особо жаловал Поэта (взаимно), но Кризалис старался примирить их между собой. — Останешься? — Кризалис старается говорить нагловато, чтобы совсем уж не походить на дворовую псину, грустно смотрящую на человека в ожидании то ли подачки, то ли пинка. Поэт нервным движением снимает с себя пальто, вешая его на крючок и оглядываясь. Их общий знакомый еще не приехал, значит, пока можно немного расслабиться. Он не знает, правильное ли принял решение. Может, стоило все-таки остаться дома и не волноваться о том, что можешь не уйти с этого праздника жизни целым? — Спички убрал? — игнорирует вопрос Поэт и сам заходит на кухню, перепроверяя. — Зажигалку? Плита, к счастью, электрическая. Устроить пожар будет не так-то просто. Поэт едва сдержался, чтобы не потратить последние деньги на огнетушитель. По всем углам уже расставлены бадьи с водой — так, на всякий случай. «Такие, как мы, должны держаться вместе. Как стая, понимаешь?» — сказал когда-то Кризалис, знакомя его с Огоньком. И Поэт тогда согласился. Одного Кризалиса ему было мало. Но Кризалис не опасен, если следить, чтобы он вовремя принимал таблетки (свои тоже надо не забыть... так, сегодня уже все принял, молодец, ухудшения состояния не предвидится). А Огонек... Не зря они его так назвали. Один раз не уследил — и все сгорит. Кто в этом будет виноват? — Убрал, — глухо отвечает Кризалис откуда-то сзади. Кладет ему руку на плечо, Поэт вздрагивает от неожиданности. Рука тут же исчезает. — Я тут это, не успел ничего... Поможешь? Кризалис отчаянно выбирал между пивом по акции и уцененным шампанским, но Поэт сказал ему, когда они связывались по телефону, что не придет к нему, если последнего не будет. Салаты Поэт нарезает аккуратными кубиками размером в половину кризалисового ногтя. Кризалис не понимает, как у друга так получается, поэтому только восхищенно покачивает головой. Тему празднования избегают — Поэт ни словом не обмолвился, что согласится остаться. Может, уйдет сразу же после боя курантов. А может, согласится на прогулку до самого утра. Кризалис надеется на последнее. В этом году Поэт и Огонек — единственные, кого не отпугивают его... Странности. Кто согласился общаться с ним, несмотря ни на что. Звонок в дверь застает их, когда салаты уже нарезаны, а из духовки вытаскивается только-только приготовленное мясо по-французски — несколько подгоревшее, но все еще вполне съедобное. Огонек приползает на своих двоих, таща с собой мешок петард, хлопушек и бенгальских огней. Поэт невозмутимо забирает его и прячет на балкон, надеясь, что Кризалис так заболтает гостя, что тот и не вспомнит о своем подношении. Кризалис, правда, резко забывает о технике безопасности и уже просчитывает, как будет устанавливать петарды. — Если тебе оторвет пальцы, никто не будет их пришивать, — замечает Поэт, поглядывая на третьего настороженно. — Скорая до нас попросту не доедет. Не в такую метель, которая начинает подниматься за окном, пугая своим завыванием. Не в праздничную ночь, которая оставит после себя слишком много покалеченных пьяных идиотов. Поэт вдруг понимает, что в такую погоду лучше не высовываться, и уже поздно давать заднюю — Огонек накидывает на него взятый из огромной коробки дождик, замечая: — Ёлку вы поставить не догадались, так что ты, зеленый, будешь за нее. Огонек вновь ныряет в зачем-то вытащенную Кризалисом с антресолей коробку с игрушками — стоит Поэту на секунду отвернуться, как он оказывается полностью обернут в мигающую яркими лампочками гирлянду на батарейках. Гирлянда настолько старая, что вполне может воспламениться прямо на нем. Поэт тянется к нему, чтобы вытащить батарейки, но Огонек уворачивается. Смотрит хитрыми, лисьими глазами и замечает: — Не доверяешь? У меня ремиссия. Я целый месяц ничего не поджигал, думаю, я справлюсь. Огонек не такой, как Кризалис. Он с самого начала немного дерганный и нервный, странная улыбка не покидает обожженных губ. Все тело, более не скрытое бинтами, изуродовано настолько, что хочется отвести взгляд. Поэт никогда бы не посмотрел в его сторону, но Кризалис куда проще заводит знакомства. Поэт все еще не знает, как ему взаимодействовать с чужаком. Они общались всего пару раз, когда Огонек скидывал деньги на организацию стола, в которой отказался участвовать. Кризалис подкатывал Огонька на коляске прямо к библиотеке во время обеденного перерыва, втягивая Поэта в общий, ни к чему не обязывающий разговор. Почему Поэт на все это согласился? Неужели ему настолько одиноко? Хитрые глаза гипнотизируют. Поэт моргает — Огонек тянется к нему с неясной целью, хочется ударить его, защищаясь. Оттолкнуть. Но Огонек вытаскивает из-за его уха спичку, разражаясь заливистым смехом, который, на удивление, становится заразительным. Поэт смеется вместе с ним, ощущая, как сводит горло, а Кризалис зовет их за стол, подливая в бокалы шампанское. Странный Новый год в странной компании... Они садятся за маленький круглый стол, за которым всем троим слишком тесно. Их ноги переплетаются, что становится проблемой, когда они выпивают слишком много. Поэт думал, что будет контролировать количество выпитого, но недооценил дар убеждения Огонька. Постепенно он расслабляется — по-настоящему, без притворства — ощущая, как тяжелые руки со всех сторон ложатся ему на плечи. Это секундное единение... Рассказы о бабочках, нашептывания о взрывах, перемешивающиеся с отрывистыми стихами, горький вкус внезапного поцелуя на губах, который выбивает из колеи, но не заставляет открыть глаза, чтобы определить, кто... Поэта ведет, несет танцевать посреди все также захламленной (но все-таки слегка приукрашенной!) квартиры. Две пары глаз смотрят на него, не отрываясь, с любопытством и восхищением, и это лучший на свете комплимент, заставляющий двигаться еще активнее и безрассуднее. Уже не встает вопрос, останется Поэт на ночь или нет, просто в один момент он оказывается в крепких объятьях, а потом засыпает, переплетясь на полу всеми конечностями с обоими друзьями (друзьями ли?) не думая о том, что на следующий день ему будет за это стыдно. В конце концов, врач у них один и тот же, групповая терапия выйдет дешевле, а значит, он может себе это позволить. Обожженная рука осторожно перебирает вьющиеся темные волосы, и ее обладатель загадочно улыбается, вытаскивая из-за шиворота чужого свитера заранее припрятанный бенгальский огонь.