Таков обычай...

      Таков обычай… Неизменное и непреходящее течение жизни. Так уж заведено: даже самым сильным и смелым лидерам суждено когда-нибудь покинуть этот мир, оставив после себя достойного преемника, способного взять бразды правления в свои руки.       На’ви верно и безукоризненно следовали этому обычаю, с почтением относясь к заповедям предков. Старые вожди погибали на поле битвы или же угасали со временем, превращаясь в бесплотный дух, — один из миллионов других, что связывались между собой священным древом, — Эйвой.       Смерть Эйтукана была внезапной, болезненной и скорой… Люди развязали войну, желая избавиться от неугодных «аборигенов», дабы на руинах их мира построить собственный — серый, грязный, прожжённый до основания вредоносными испарениями, газами и отходами. И в столь непростое время потеря предводителя стала настоящим потрясением, выбившим почву из-под ног оматикайя.       И лишь вступление на престол сильного и достойного воина — прирождённого лидера — смогло зажечь в сердцах На’ви надежду на то, что ещё не всё потеряно. И хотя страх перед неизвестностью будущего по-прежнему гложил народ оматикайя, они изо всех сил старались не терять веру. Веру в справедливость карающей десницы, веру в собственные силы, веру в молодого вождя.       Цу’тэй в течение долгого времени проявлял себя как искусный воин, боец, охотник и лидер. Не знающий страха и поражений, он стал единственным кандидатом на место будущего оло’эйктана. Многие годы назад Эйтукан выделил юного воина среди других. Когда же тот вырос и возмужал, вождь принял решение касаемо кандидатуры преемника.       И когда воля вождя была озвучена, вопрос о том, кто именно станет супругом юной Нейтири, отпал сам собой. И хотя ни молодой преемник, ни будущая цахик не испытывали друг к другу даже тени тёплых и нежных чувств, пойти против воли оло’эйктана они не могли. А потому приняли решение вождя как данность.       И продолжительное время всё шло своим чередом — так, как и должно было идти. И лишь появление чужака — Джейка Салли — разрушило привычный уклад жизни оматикайя. Казалось бы, один человек. Однако сколько всего способен сделать он, раз и навсегда изменив судьбы тех, кто его окружает.       Цу’тэй не был глуп, слеп, наивен или же сентиментален. Он не питал надежд касаемо брака с Нейтири, не строил планов и не предавался юношеским мечтам и фантазиям. Однако жестокое предательство со стороны дочери вождя стало сродни удару в спину. Жестоко и подло — недостойно На’ви.       Предательство будущей супруги сильно задело гордость Цу’тэя, вывело его из равновесия, вынудив пойти на поводу у своих эмоций. Ненавидел ли он в тот момент Джейка? О, ещё как — всей душой. Желал ли перерезать ему глотку? Безусловно.       Однако обстоятельства сложились несколько иначе, и возможности поквитаться Цу’тэю не представилось. Люди атаковали их дом, разрушили его, сожгли дотла… Многие погибли, не оправившись от ран, других ждала скорая смерть, почти безболезненная. Некоторые же получили сильные травмы, однако остались живы. Можно ли было назвать их счастливчиками? Конечно, нет. Сломленные, побитые, израненные, они едва держались за жизнь, с надеждой думая об избавлении.       Погиб и вождь клана. И место его занял тот, кто был выбран на эту роль уже очень давно. Став же оло’эйктаном, Цу’тэй получил не только власть над вверенным ему народом, но и вдову покойного Эйтукана, которая, согласно древнейшему обычаю, должна была стать его женой.       Возможно, людям подобный обычай показался бы странным, недопустимым, даже диким. Однако На’ви не видели ничего предосудительного и неправильного в передаче вдовы вождя его преемнику. Как не видели ничего зазорного и недопустимого в том, что молодой оло’эйктан должен был возлечь с цахик в день своего «вступления на престол».       Мо’ат уже давно не являлась наивной и юной девой, а потому смутить её новостью о том, что теперь ей необходимо будет делить ложе с молодым вождём, было невозможно. Она прекрасно — лучше, чем кто бы то ни было — знала законы своего народа. И соблюдение их считала своим священным долгом как духовного наставника клана.       А потому, когда церемония посвящения завершилась, Мо’ат, как того требовал обычай, покинула На’ви, уединившись с молодым вождём в глубине леса. Нейтири проводила мать продолжительным нечитаемым взглядом, однако не произнесла ни слова. Что чувствовала в этот момент она, сказать было трудно. Впрочем, это не имело значения. Как не имели значения и слова сожаления, и сочувствующие взгляды, и полные потаённой обиды мысли…       Сжав ладонь Цу’тэя в своей, цахик уверенным и твёрдым шагом устремилась в сторону небольшой, закрытой от посторонних взоров поляны, окружённой высокими диковинными растениями причудливой формы, неподалёку от которой извилистой лентой протекала сапфировая лента ручья.       Свет миллиона звёзд заливал поляну, отражаясь в зеркально чистой глади ручья. А растения под серебряными лучами преобразовывались, покрываясь ярким ультрафиолетовым узором, что стелился по всей длине стебля и листа. Короткая же трава, устланная каплями росы, переливалась и горела сотнями мелких огоньков, что от прикосновения взметались ввысь.       Фантастическая и удивительная картина, которая, однако, воспринималась На’ви как нечто естественное и обыденное. Удивить их разнообразием оттенков, красок и цветов было сложно, практически невозможно. Хотя красота и уникальность флоры Пандоры вызывали даже во взглядах представителей коренного народа восхищение и интерес.       Впрочем, в этот самый момент Цу’тэя и Мо’ат мало интересовало окружающее их великолепие. Остановившись посреди поляны, они некоторое время медлили… И хотя цахик не испытывала ни волнения, ни беспокойства, ни скованности, ни неловкости, ей было непросто сделать первый шаг. Некая внутренняя сила держала её на месте, вынуждая отрешённо смотреть в сторону ручья, ощущая на себе тяжёлый и выжидающий взгляд молодого вождя.       И дня не прошло с момента гибели её супруга, а она уже стояла перед другим мужчиной, готовясь к тому, чтобы отдать ему себя. Осознание этого наталкивало на странные и противоречивые чувства, однако, к удивлению Мо’ат, не вызывало ни отторжения, ни страха, ни оторопи. Наоборот, мысль о том, чтобы возлечь с новым вождём, всколыхнула необъяснимое волнение в душе и тень интереса…       Обычай обязывал На’ви хранить целомудрие до заключения брака, а потому сомнений в чистоте и невинности Цу’тэя даже быть не могло. Молодой вождь свято чтил обычаи и традиции своего народа, искренне верил в них и никогда не ставил под сомнения укоренившиеся за многие и многие годы среди оматикайя убеждения и законы.       И осознание того, что Цу’тэй, несмотря на гордый, непоколебимый и резкий нрав, оставался невинным, в определённой степени льстило Мо’ат. Хотя она не призналась бы в этом даже самой себе.       Будучи супругой вождя, Мо’ат не смотрела на Цу’тэя иначе, чем на сильного воина, будущего предводителя и супруга дочери. Теперь же, стоя рядом с ним, размышляя над тем, что должно произойти, цахик впервые за многие годы увидела в молодом оло’эйктане мужчину. Сильного, крепкого, красивого, темпераментного и по-своему притягательного.       Мысль эта, подобно вспышке, осенила Мо’ат, вынудив её медленно обернуться в сторону Цу’тэя, смерив его продолжительным задумчивым взглядом. Воин стоял всего в нескольких метрах от неё. Напряжённый, несколько скованный, выжидающе и пронзительно взирающий на стоящую перед ним женщину, он, однако ж, не позволял себе совершить ни единого движения.       Неуверенность была тому причиной, волнение, внутреннее отторжение или же потаённая боязнь совершить ошибку, Мо’ат не знала. Однако бездействие и напряжённое и гнетущее молчание неприятно давили на женщину. И она, дабы скорее покончить с затянувшимися условностями, потянулась руками к некому подобию накидки, спешно и легко освободив себя от неё.       Освободившись от верхней части одеяния, Мо’ат, ни секунды не медля, сняла с себя набедренную повязку, представ перед напряжённым и цепким взглядом вождя полностью обнажённой, открытой, уязвимой… По крайней мере, именно подобная иллюзия складывалась в сознании при виде цахик. Однако то было заблуждение — непозволительное и грубое.       Нагая и открытая, она, однако ж, оставалась опасной и грозной охотницей, способной лишить жизни даже сильного воина. И Цу’тэй знал об этом очень хорошо. Потому, наверное, и не спешил бросаться на цахик, подобно голодному зверю, позволяя ей контролировать ситуацию.       Мо’ат же, осознав, что вождь даровал ей свободу действий, испытала оттенки странного удовольствия — необъяснимого и доселе неизвестного. На мгновение приподняв уголок губ в подобии улыбки, женщина, словно сорвавшись с цепи, в два шага преодолела разделявшее их расстояние, жадно впившись в пухлые губы Цу’тэя.       Неожиданность и резкость действия, похоже, сбили с толку молодого оло’эйктана, вынудив его поражённо застыть на месте, непроизвольно обхватив ладонями плечи Мо’ат, словно в попытке отстранить её от себя. Однако же настойчивость и жадность, с которыми цахик впивалась в губы Цу’тэя, не оставляли ему ни единого шанса воспротивиться ей или же отворотиться. Впрочем, столь глупая и абсурдная мысль даже не проскользнула в его голове.       Сильнее сжав ладони на её плечах, Цу’тэй ответил на поцелуй. Несколько неумело, грубо и жадно он впивался в женские губы, царапая их острыми клыками. Она же, чувствуя нетерпение и настойчивость вождя, испытывала нечто, отдалённо напоминающее удовольствие и потаённое самодовольство, которое, как думала сама Мо’ат, не было свойственно ей.       Как выяснилось, она ошибалась. И теперь, самозабвенно и жадно отвечая на ставший резким и грубым поцелуй, Мо’ат понимала, что перспектива отдаться вождю её не пугает и не отталкивает. Даже наоборот, кажется ей заманчивой и соблазнительной… Абсолютная же противоречивость происходящего странным образом влияла на воспалённые близостью разумы двух любовников, заставляя их идти на поводу у низменных желаний.       Казалось, что хищническая натура, заложенная в них самой природой, наконец проснулась и теперь требовала выхода. И На’ви, не имея возможности противостоять внезапно распалившемуся в их душах желанию, покорно сдались в его власть.       Не отрываясь от губ Цу’тэя, Мо’ат опустила руки к его бёдрам, нетерпеливыми и рваными движениями избавляясь от повязки, чуть ли не срывая её. Плотная ткань в следующую же секунду бесшумно и быстро сползла по ногам оло’эйктана, пав на землю.       Нетерпеливо и несколько резко оттолкнув от себя Цу’тэя, Мо’ат скользнула жадным и оценивающим взглядом по его обнажённой фигуре. Сильное, жилистое и поджарое тело приковывало к себе внимание, радовало глаз. Осознание же того, что стоящий пред тобой воин теперь принадлежит тебе, тешило потаённое самолюбие, приятно грело душу.       Красноречиво приподняв бровь, Мо’ат провела ладонью по груди оло’эйктана, обведя кончиками пальцев тёмно-синие ареолы, сорвав подобной лаской — простой и поверхностной — сдержанный вздох с его губ. Исподлобья посмотрев на Цу’тэя, цахик, мгновения помедлив, продолжила водить рукой по мужскому телу, касаясь напряжённых и тугих мышц, надавливая на чувствительные точки и нежно лаская.       Мо’ат ни на секунду не отводила тяжёлого и пронизывающего взгляда от лица воина, наблюдая за тем, как он неосознанно прикрывает глаза, не в силах противиться столь нежным и чувственным ласкам. Когда же ладонь цахик настойчиво скользнула по линии косых мышц, коснувшись возбуждённой плоти, Цу’тэй и вовсе задержал дыхание, отворотив оторопелый взгляд в сторону.       Будучи гордым, сильным и бесстрашным воином, Цу’тэй привык держать ситуацию под контролем, следя за собственными эмоциями и действиями. Его хладнокровие, суровость, грубость и обманчивое спокойствие вселяли в сердца собратьев уважение и даже тень страха. Изменчивая же и столь непостоянная натура оло’эйктана вынуждала вести себя осторожно и бдительно.       Однако в этот момент непоколебимая и прочная броня воина пала, обнажив перед чутким и пронзительным взором цахик совершенно иную сущность. Мо’ат понимала, что молодой оло’эйктан не желает выглядеть ни перед ней, ни перед кем-либо ещё сбитым с толку, слабым, смятённым. Однако именно таким он и был в этот момент.       И Мо’ат приносило странное удовольствие наблюдение за тем, как с каждой секундой всё больше колеблется и рушится выстроенная в сознании Цу’тэя стена, как всё труднее ему становится игнорировать прикосновения к своему телу. Откровенные, горячие и настойчивые прикосновения, что будоражат кровь, сводят с ума.       Обхватив ладонью возбуждённую плоть, Мо’ат провела пару раз вверх-вниз по стволу, вынудив оло’эйктана шумно выдохнуть, стиснув зубы. Дав Цу’тэю возможность привыкнуть к новым ощущениям, она начала нарочито медленно ласкать его, то сильнее сжимая ладонью горячую плоть, то легко касаясь её пальцами.       И уже через секунды слух женщины умаслил несдержанный и низкий рык, вырвавшийся из груди воина. Нечто первобытное, хищное промелькнуло в кошачьих глазах Мо’ат, а пухлых губ её коснулась странная усмешка. И она, не прекращая настойчивой и сладостной ласки, потянулась к шее Цу’тэя, вдохнув мускусный запах кожи — необычное и неповторимое сочетание.       От горячего дыхания, что коснулось шеи, Цу’тэй невольно вздрогнул, в следующую секунду подавшись бёдрами навстречу алчным и бесстыдным прикосновениям цахик, которые становились всё быстрее, смелее, настойчивее. Возбуждённая плоть под пальцами, казалось, пылала. А несдержанные стоны, срывавшиеся с губ оло’эйктана, всё сильнее напоминали утробное рычание.       От переизбытка эмоций и ощущений в глазах начало мутнеть, и Цу’тэй, словно желая уцепиться за спасательный выступ, сжал ладонью плечо Мо’ат, в следующее мгновение встретившись с ней взглядом. В её глазах отражались жажда, исступлённое желание, хищное и опасное наслаждение.       Трудно было понять, кто больше наслаждался происходящим: молодой оло’эйктан, впервые в жизни испытавший сладость столь откровенных и горячих ласк, или же сама цахик, что с опасным огоньком во взгляде наблюдала за тем, как несдержанно подаётся бёдрами ей навстречу Цу’тэй, как вздрагивает от настойчивых прикосновений, как против своей воли тянется к ней, желая стать ещё ближе.       Происходящее всё больше напоминало любовный танец двух хищников, что с присущей им яростью бросаются в омут сладостного наслаждения, в омут низменных желаний. Вид возбуждённого, нетерпеливого и несдержанного вождя, его низкое, грудное рычание, горячее и рваное дыхание и тяжёлый взгляд пробуждали в Мо’ат низменную и непреодолимую потребность, что тягучей и палящей волной окутывала низ живота.       Не в силах противиться желанию, Мо’ат резко сжала запястье оло’эйктана ладонью, медленно опустив её вниз, вынудив его коснуться пальцами горячего и влажного лона. Напряжённый и пронзительный взгляд Цу’тэя в ту же секунду вперился в лицо цахик. И она, заглянув в его глаза, заметила в них отблеск волнения и растерянности.       Возможно, будь Мо’ат моложе и сентиментальнее, её бы даже умилила подобная реакция. Однако сильную и грозную цахик, стоявшую пред молодым вождём, нельзя было сравнить с юным и невинным созданием, каким она была давным-давно. И в кошачьих глазах её отражались отнюдь не неуверенность и смятение, но голод и необузданное желание — непреодолимая потребность в Цу’тэе, в его прикосновениях, ласке, в нём самом.       Не отнимая своей ладони, Мо’ат принялась направлять движения вождя. И уже через считанные мгновения она почувствовала, как длинные пальцы его, скользнув по лону, проникли внутрь. Лихорадочная дрожь в тот же момент пробежала по телу Мо’ат, вынудив её прогнуться в пояснице, шире раздвинув ноги.       Некоторое время Мо’ат не отпускала ладони оло’эйктана, направляя его движения, давая понять, как именно стоит её ласкать, чтобы принести удовольствие. И лишь когда он, усвоив негласный урок, стал неспешно проникать пальцами в лоно, большим касаясь влажных лепестков снаружи, цахик позволила себе отпустить его руку.       Обоюдное наслаждение, горячими волнами пробегавшее по телу, вынуждало любовников проявлять нетерпение, несдержанность и даже резкость. Однако это только сильнее распаляло их. А грубость в движениях, что становилась всё заметнее и ощутимее с каждой секундой, вызывала острое и ни с чем не сравнимое удовольствие. Низкие же стоны и утробное рычание, обволакивая чуткий и обострённый слух, служили музыкой для ушей.       И когда удовольствие стало почти нестерпимым, Мо’ат резко отстранилась от вождя, вынудив его рыкнуть от разочарования и болезненного ощущения, вызванного неудовлетворённостью. Однако цахик и не планировала останавливаться. А потому, опустившись на устланную травой землю, она потянула за собой Цу’тэя, вынудив его встать на колени, опершись ладонями.       Не прерывая зрительного контакта, Мо’ат провела кончиками пальцев по длинной косе Цу’тэя, остановившись на растрёпанном конце, среди прядей которого виднелся необычный отросток — цахейлу.       С особой нежностью сжав косу пальцами, цахик приблизила её к своей, соединяя. И когда связь сплела вместе их разумы и души, Мо’ат резко и несдержанно выдохнула, прикрыв глаза. Ощущения, чувства, желания и потребности — всё вспыхнуло в ней с новой силой, вылившись в непреодолимую и необузданную силу.       Приоткрыв тяжёлые веки, Мо’ат исподлобья посмотрела на сидящего пред ней Цу’тэя, заметив в его взгляде гремучую смесь голода, нетерпения, удовольствия и напряжения. Его глаза, в которых отражался хищный и пугающий огонёк, казалось, могли прожечь насквозь… А плотно стиснутые губы свидетельствовали о том, насколько нестерпимо тяжело ему было сдерживать себя.       Впрочем, его натянутая, подобно тетиве, сдержанность и ложное спокойствие были Мо’ат не нужны. Отнюдь не в них нуждалась она… Но в грубости молодого вождя, в его резкости, несдержанности и доминировании. Желание держать ситуацию под контролем испарилось, оставив после себя лишь нестерпимую потребность в чужой власти.       И Цу’тэй, словно прочитав мысли цахик, что красноречиво отражались в её больших кошачьих глазах, едва ли не набросился на неё, вынудив упасть на спину, устремив на него хищный и напряжённый взгляд. Взгляд, в котором отчётливо читались желание и вызов.       Опершись руками на землю по обе стороны от Мо’ат, Цу’тэй наклонился к ней, проведя губами по шее, оставив лёгкий и почти безболезненный укус на выпирающей ключице. Не отрываясь от гладкой кожи цахик, он осыпал влажными и горячими поцелуями её плечи и высокую и аккуратную грудь, увенчанную возбуждёнными бутонами тёмно-синего цвета.       Несильно, но ощутимо прикусив зубами острую вершину, Цу’тэй вынудил женщину под ним вздрогнуть, непроизвольно дёрнувшись бёдрами навстречу. Когда же оло’эйктан повторил ласку, обведя длинным шершавым языком ареолу и обхватив губами возбуждённый бутон, Мо’ат не смогла сдержать низкий стон.       Ласки молодого вождя нельзя было назвать умелыми и уверенными, однако они приносили удовольствие — горячее, жгучее, желанное удовольствие, что мощными импульсами пронизывало каждую клеточку тела, отзываясь спазмами в лоне. Не сдерживаясь, Мо’ат уже откровенно стонала в плечо оло’эйктану, с силой кусая кожу, вынуждая его вздрагивать, проявляя нетерпение и резкость в ласках.       Не в силах долее терпеть необузданное и жгучее пламя желания, Мо’ат настойчиво и грубо сжала бёдра Цу’тэя ладонями, красноречиво демонстрируя ему свою готовность. Сильнее раздвинув крепкие, стройные и удивительно длинные ноги, она призывно дёрнулась навстречу, принявшись настойчиво поглаживать и ласкать пальцами кожу любовника, надавливая на особо чувствительные к прикосновениям точки.       И когда Цу’тэй, поддавшись на умелые провокации цахик, приподнял её бёдра над землёй, приблизив вплотную к своим, Мо’ат откинула голову на влажную от росы траву, прикрыв глаза. Один толчок — быстрый, резкий и уверенный — и хриплый и протяжный стон вырвался из её груди. Пальцы же рук неосознанно стиснули траву, впились ногтями в рыхлую и влажную землю.       Краем уха Мо’ат уловила гортанное рычание Цу’тэя… Захотелось открыть глаза и заглянуть ему в лицо, дабы увидеть, как гримаса острого наслаждения искажает хищные и преисполненные дикой красоты черты. Однако сковавшая каждую клеточку тела волна наслаждения не позволила ей даже открыть глаза.       Цу’тэй же, продолжая держать её приподнятой над землёй, совершал уверенные и резкие толчки, рвано и слышно дыша сквозь стиснутые зубы. Черты его лица искажались от удовольствия и напряжения, а на лбу проступали бисеринки пота, что солёными каплями стекали по покрытой полосами коже.       Впервые в жизни он испытывал нечто подобное, впервые в жизни терялся в собственных ощущениях, эмоциях и чувствах. Каждый глубокий и резкий толчок отзывался яркой искрой наслаждения в затуманенном страстью разуме. Каждый несдержанный и выразительный стон распростёртой под ним цахик откликался в душе отзвуком гордости и самодовольства.       Мо’ат уверенно и самозабвенно подавалась навстречу толчкам оло’эйктана, выгибаясь в пояснице и сильнее сжимая длинными и крепкими ногами мужские бёдра, оплетала их, подобно лиане, желая почувствовать его как можно глубже в себе. Охваченная сладостным удовольствием, она водила ладонью по груди и животу Цу’тэя, наслаждаясь тем, как напрягаются тугие мышцы от её прикосновений.       Когда же Цу’тэй, утробно прорычав, излился в неё, Мо’ат ощутила, как ярчайшая вспышка наслаждения пронзила её тело, вынудив дугой изогнуться, сжав ладонями длинную траву. В следующую секунду она почувствовала горячее дыхание на своей шее и мимолётное — будто бы и случайное — прикосновение чужих губ.       Накрывший оло’эйктана экстаз волнами пробегал по его телу, мелкой дрожью отзываясь в напряжённых конечностях. Сил на то, чтобы опираться на руки, не было, и Цу’тэй, невольно дёрнувшись, опустился на лежащую под ним Мо’ат, прижав её к земле тяжестью своего тела.       Однако цахик и бровью не повела — только сильнее сжала ногами мужские бёдра, опустив ладонь на затылок Цу’тэя, вплетя пальцы в тёмные волосы, что выбились из тугой косы. После произошедшего между ними у Мо’ат осталось странное чувство, некоторый осадок… Дать ему объяснение она была не в состоянии, но понимала, что теперь не может охарактеризовать суть связывающих её с Цу’тэем отношений.       Разделив ложе с молодым вождём, Мо’ат утвердила себя на место его законной жены. Осознать и принять это было непросто — даже слишком — однако иных вариантов и быть не могло. Оставалось только согласиться со своим новым статусом — статусом супруги Цу’тэя и, возможно, будущей матери его детей.       Впрочем, мысль о последнем не вызвала в душе Мо’ат отторжение. Наоборот, разожглa в ней давно позабытое тепло — странное, до боли знакомое и вместе с тем невероятно далёкое, недосягаемое. Мысль о том, что она вновь может стать матерью, вызвала в её сердце отклик противоречивых чувств и эмоций: горечи, надежды, страха, тихой радости, блаженного спокойствия.       Мо’ат не противилась подобному развитию событий. В глубине души — в той части, что была сокрыта ото всех — она даже надеялась на то, что всё сложится именно так. Это стало бы добрым знаком для всего народа оматикайя. Молодой и сильный вождь вселил надежду в сердца На’ви, вселил в них хоть и слабую, но всё же веру. Мо’ат же была готова помочь супругу разжечь эту веру, упрочить её корни, позволив им разрастись…       К сожалению, планам её было не суждено сбыться: Цу’тэя тяжело ранили в пылу битвы… Теряя силы, страдая от боли, он передал бразды правления Джейку Салли — достойному воину, чужаку, сумевшему завоевать уважение и любовь На’ви.       Мо’ат приняла новость о гибели Цу’тэя пугающе спокойно, даже невозмутимо. Однако то было напускное, ложное спокойствие, вызванное нежеланием демонстрировать чувства перед оматикайя и, тем более, перед дочерью, что не отрывала от неё полного сожаления и печали взгляда.       Не каждая женщина сумеет смириться с потерей двух супругов… Однако Мо’ат была сильной и стойкой, а потому приняла смерть молодого вождя как данность. А если говорить откровеннее, то не приняла, а смирилась с ней, понимая, что нет смысла противиться и бежать от судьбы.       Да, она вновь лишилась супруга. Однако сумела приобрести нечто воистину ценное — то, на что даже не надеялась… Новая жизнь, сокрытая ото всех во чреве. Ощущение биения чужого сердца в себе. Это давно забытое чувство нельзя было ни с чем сравнить, невозможно было дать ему описание.       Приятно согревая сердце, оно излечивало старые раны, даруя надежду на то, что всё ещё может измениться, что судьба не оставит без награды тех, кто её заслуживает. Как не позволит достойным и сильным покинуть мир, канув в неизвестность.       Каждое существо после себя оставляет плоды. Каждое существо оставляет о себе память. В произнесённых словах, в совершённых поступках, в созданных творениях, в своём потомстве. И пока жива о тебе память, ты не умрёшь. Таков неизменный и неоспоримый закон бытия…