Холодный город превратил любовь в скелет,
Оставив только странный след — холодный свет. (с)
Последние теплые дни августа тают, как расплавленный воск; скоро море остынет настолько, что без магии будет не зайти в воду, но до тех пор Минерва и Дугал каждое утро ходят купаться. Спускаются к самой кромке воды, помогая друг другу, рука об руку входят в темную соленую воду. И плывут от берега прочь, пока хватает сил и дыхания — поначалу Дугал побаивался плавать в темноте, но быстро освоился, и Минерве уже не нужно замедляться и сдерживаться, боясь потерять его в сумерках. Они плывут бок о бок и встречают солнце, лежа на волнах, будто на спине огромного зверя, держась за руки. Пальцы Дугала под водой холодные и соленые, сильные и надежные, как море. Последние рассветы августа принадлежат только им двоим. Сказка кончается на берегу, когда Минерва, наложив осушающие и согревающие чары, прячет палочку в складки платья. Снова они с Дугалом — обычные влюбленные, в которых нет ничего странного или необъяснимого. Совсем ничего. Будущим летом у них будет свой дом, где Минерва сможет колдовать, сколько душе угодно, а Дугал наконец-то увидит все чудеса бытовой магии — и еще неизвестно, кто ждет с большим нетерпением. Но пока они живут у Макгрегоров, приходится соблюдать осторожность и о волшебном мире вспоминать только на рассвете, да еще по вечерам, когда за окном совсем темно, а дневные дела все переделаны и посуда от ужина вымыта и убрана в шкаф. Тогда, закрыв дверь и наложив на нее пару заклинаний, чтобы точно никто не вошел, Минерва показывает одно чудо за другим, выбирая самые красивые. О волшебниках из людей — не был же Лоргрен единственным, — об Основателях волшебной школы Хогвартс, о великом Мерлине, о Статуте секретности, о чародеях двадцатого века, которые никуда не исчезли, просто обычные люди о них не знают... Дугал слушает очень внимательно, забрасывает Минерву вопросами, порой неожиданно сложными для нее, почти всю жизнь прожившей в мире магии — и радуется каждому ответу, каждому показанному чуду. Даже Патронус Минервы, некрасивый горбатый зверь с огромной пастью, кажется ему симпатичным. Минерва понятия не имеет, почему ее Патронусом стала гиена, трусливый падальщик, но... вслед за Дугалом она ищет в собственном Патронусе привлекательные черты — и находит. Падальщик уничтожает мертвечину, а это полезно, в конце концов — кому, как не ей, век уничтожавшей некромантов, об этом знать. На смену лету приходят осенние дожди. Дугал узнает все больше, и вот ему уже мало одних рассказов — он хочет увидеть мир волшебников своими глазами. — Почему нет? Мы сделаем тебе разрешение, и можно будет на Хэллоуин съездить в Косой переулок, хочешь? — На Хэллоуин? — Дугал бросает недовольный взгляд на календарь, где еще сентябрь-то не кончился. — Это что, у вас так долго разрешения делают? Воистину, с бумажками никакая магия не справится... Бумажную волокиту Дугал терпеть не может; Минерва вспоминает, с какой неохотой он ездил в Уик накануне свадьбы — воистину, только игра в загадки фэйри примиряла его с необходимостью возиться с документами. И как потом, когда выяснилось, что чиновник из Уика, заполняя бумаги, все перепутал и вместо новой фамилии Минервы вписал везде девичью, именно Дугал отговаривал ее менять документы. "Дались тебе эти бумажки! Ты моя жена, нас в церкви обвенчали, а как тебя записали — дело десятое, как по мне..." И гримасу состроил точь-в-точь как сейчас. — Да нет, — смеется Минерва, — просто на Хэллоуин там наверняка очень красиво. И потом, я сама там ни разу в Хэллоуин не была, не смотри так — кто бы отпустил меня с занятий! — То есть для тебя эта прогулка тоже будет первой? — Дугал уже не хмурится: возможность узнать что-то не от Минервы, а вместе с ней, ему явно по душе. — Тогда я согласен подождать месяц... Но ждать приходится несколько дольше: в канун Хэллоуина бабушка Дугала серьезно заболевает, и все развлечения приходится отложить. До самой зимы Минерва тайком варит для старушки лечебные зелья и заваривает чай только на самых пахучих травах, чтобы скрыть запах зелий. "Маленький семейный секрет, — улыбается она на все расспросы, — некоторые старинные рецепты слишком хороши, чтобы от них отказываться". До самой зимы хитрит и изворачивается вдвое против обычного, учась колдовать у всех на виду, но так, чтобы никто не видел... Но результат того стоит: старая миссис Макгрегор, которой доктор из Уика, отводя глаза, не обещал и месяца, в Сочельник сидит за столом вместе со всеми, и первый ее тост — за "хорошие традиции, которые не след забывать". А следующим утром Минерва и Дугал едут в Лондон — наконец-то знакомиться с миром волшебных праздников. И этой встречи определенно стоило ждать. Хлопья снега, пролетая мимо витрины кондитерской, превращаются в разноцветные леденцы, и земля вокруг магазина усеяна конфетной крошкой. Это иллюзия, само собой — конфета исчезнет, если ее поймать, — но сделана она очень хорошо даже на взгляд Минервы, любимой ученицы профессора Флитвика. Книги во Флориш и Блоттс танцуют вальс — летают парами по витрине, сплетаясь страницами. Цветные огни горят во всех витринах, кружатся в воздухе, гаснут под ногами — а затем снова загораются, уже на еловых ветках, обвивших каждый дом, как лианы... Ослепленный этим великолепием Дугал теряется, не зная, куда смотреть, и пытаясь охватить взглядом все сразу. Минерва чуть сжимает его руку и улыбается, чувствуя легкое пожатие в ответ: — Не торопись. У нас впереди целый день, и мы осмотрим все. Они медленно идут по едва присыпанной снегом мостовой, когда Минерва слышит знакомый голос: — Странно видеть вас здесь, мисс МакГонагалл. Соскучились по Лондону? — Миссис МакГонагалл, профессор, — поправляет Минерва, оборачиваясь. — Познакомьтесь, это мой муж, Дугал Макгрегор. Дугал, это профессор Дамблдор, мой бывший декан и самый надежный человек в Хогвартсе. "И единственный, кто знает обо мне больше, чем ты", — но этого Минерва, конечно, не произносит вслух. Даже не потому что Дугалу не понравится быть вторым, а потому что он слишком молод, чтобы рассказывать ему всю правду без прикрас. Слишком молод, слишком прост и прямодушен, слишком горяч... Другое дело Дамблдор, многое переживший и умеющий не осуждать; с ним Минерва обо всем может говорить откровенно. Или почти обо всем. — Минерва много рассказывала о вас, — кивает Дугал, пожимая руку профессору. — Говорила, что вы гений и отличный учитель. Она очень вас уважает. — О, это взаимно. Ваша жена — необычайно одаренная ведьма, она была лучшей на своем курсе. Признаться, я надеялся, что Минерва заменит меня на посту преподавателя — объяснять непонятное у нее выходит даже лучше, чем у меня, — но я, пожалуй, повременю с приглашением... В ближайший год вам обоим будет не до воспитания юных умов... — Что, простите? — вопрос вырывается у Минервы и Дугала одновременно. Дома их маленький секрет давно перестал быть секретом. Еще осенью старая миссис Макгрегор отмечала за Минервой бледность и рассеянность, особенно по утрам... Минерва, само собой, только улыбалась и пожимала плечами: не могла же она признаться, что всю ночь стояла над котлом с очередным зельем! Но когда платье, прежде свободное, стало обтягивать ее округлившийся живот, нужда в правдоподобных объяснениях отпала сама собой. Впрочем, никто особенно и не спрашивал — все были слишком обеспокоены состоянием бабушки Макгрегор, — и Минерву это устраивало. Ее саму ничто не беспокоило, а предстоящие роды вызывали скорее радостный интерес, чем страх, и ей совершенно не нужна была лишняя суета вокруг. Ей нравилось, что в семье ее беременность приняли просто как данность, что в деревне никто не задавал вопросов — тяжелое шерстяное пальто надежно защищало от холода и пытливых взглядов, — и она так привыкла к этому, что сейчас под взглядом Дамблдора даже чуть растерялась. Она ведь в зимней мантии, скрывающей пока небольшой живот — так как же?.. — Некоторые вещи, молодые люди, становятся особенно заметны, когда исчезают, — профессор улыбается в седеющие усы, взглядом указывая на ноги Минервы. На ее старые разношенные ботинки, позаимствованные у преподобного Роберта, не слишком красивые, зато мягкие и удобные, без тяжелых каблуков — как раз по отекающей ноге... Ну да, конечно. Минерва давит смешок, Дугал мгновением позже смеется на всю улицу, сообразив в чем дело. — А вы наблюдательны, сэр! — восклицает он, утирая выступившие слезы. — Я сперва даже не понял, о чем вы! — Но ведь поняли. У вас быстрый и острый ум, мистер Макгрегор, жаль, что мне не посчастливилось вас учить... Но, впрочем, я совсем заговорил вас, а вы двое вряд ли хотите провести весь день, развлекая старика беседой. Сердечно поздравляю вас обоих... и, Минерва, если вас не затруднит, напишите мне как-нибудь. Насколько я помню, мы с вами очень многого не успели обсудить. Слова Дамблдора отзываются мимолетным уколом совести. Она же обещала писать... У нее был целый год, чтобы рассказать профессору о Нирне, но что такое год для погруженной в учебу семикурсницы и вечно занятого декана? Несколько чудом выкроенных встреч, тяжелые разговоры, после которых вопросов оставалось больше, чем ответов... — Он тебя расстроил? — Дугал обнимает ее за плечи, притягивает к себе. Жест защиты и утешения, хотя кто еще кого защищать должен... — Нет, что ты. Просто я совсем забыла, что обещала ему написать, а он же ждет... Некрасиво получилось. — Да брось, напишешь вечером! Если опять забудешь, я напомню, — тяжесть его руки и беззаботный тон возвращают Минерву в праздничный день. Так бывает, когда в жарко натопленную комнату вносят рождественскую ель прямо с мороза; свежий воздух разгоняет духоту, пробуждает от тяжелых мыслей, и руки сами тянутся к коробке с игрушками, чтобы скорее начать украшать елку... Нет и не может быть в эти минуты ничего плохого — только праздник, только счастье и ожидание чуда. Было у нее в прошлой жизни одно чудо... Минерва не знает, писать ли о нем Дамблдору, но определенно не хочет вспоминать сейчас. Они гуляют допоздна, сперва по волшебному кварталу, потом по маггловскому Лондону, такому шумному и странному после их родной деревни... Минерва ничуть не жалеет, что в Министерство ее не взяли. Она не смогла бы жить в этом холодном городе вдали от моря, в вечном шуме людей и машин, и она счастлива вернуться домой. Но дома возвращается память, отряхивая серую лондонскую пыль... Возвращается вонью разложения, тонким запахом цветков паслена, жаром горящих свечей, не дают уснуть — и глубокой ночью Минерва садится за письмо к Дамблдору. "Дорогой профессор, В прошлый раз нам не хватило времени для обстоятельной беседы, но я помню, что вы просили рассказать о Нирне и о том, что происходит с душой после смерти. Может ли разумный повлиять на судьбу своей или чужой души? Сколь ни обрывочны мои воспоминания, могу твердо сказать: да, это возможно, я могу вспомнить не менее трех путей. Помните ли вы моего отца, профессор? Во время сеанса легиллименции вы видели его в моих воспоминаниях — очень высокий светловолосый мужчина в черненой броне. Так вот, отец поклонялся Меридии; вся его жизнь была связана со служением этой Принцессе (я могла бы назвать ее богиней, но вы сами изъявили желание беседовать в привычных мне терминах), и после смерти его, по всей вероятности, ждали бы Цветные Комнаты — царство его госпожи. Если бы не вмешались внешние силы. Вы видели, что произошло с Нарантилом, но картины памяти не передают в полной мере цинизма Лоргрена. Душа, оскверненная некромантией, потеряна для Цветных комнат, как и для любого другого царства Обливиона, как и для Этериуса. Ее ждет Каирн, страшное безжизненное место, где души обречены скитаться вечно, по крупицам теряя себя; ужасная участь для любого, но в особенности — для врага некромантии, и на это Лоргрен обрек Нарантила. Итак, первый путь — служение Принцу Даэдра, второй — некромантия. И третий — Темное Таинство, особый контракт на убийство, обрекающий душу убитого на растворение в Пустоте..." Минерва откладывает перо и прикрывает глаза. Впервые она совершила Темное Таинство спустя год после гибели Нарантила — и даже сейчас не может сказать, привело к этому случайное стечение обстоятельств или воля Меридии, давшей ей возможность отомстить. В то лето, получив увольнение, Карахил отправилась в паломничество к святилищу Принцессы. Само собой, она знала, где оно, отец рассказывал — в Скинграде, достаточно далеко от жилых мест, чтобы никто не тревожил паломников, и достаточно близко, чтобы не заплутать в поисках. Карахил никогда не была даэдропоклонницей, но рана в душе еще кровоточила. Посетить святилище Меридии в память об отце казалось ей необходимым и единственно правильным, и она пошла — пешком, с куском оскверненной плоти в заплечном мешке. И был долгий путь к святилищу и долгое молчаливое бдение, и встретив в святилище второй рассвет, Карахил чувствовала себя гораздо лучше. В душе разливался холодный свет, похожий на сияние далеких звезд, и под этим сиянием выцвело горе, поблекли голод и усталость. Она уходила от святилища со спокойным сердцем. Путь ее лежал к предместьям Скинграда — там Карахил думала купить припасов и отдохнуть перед дорогой... А встретила человека, которого уже год как считала мертвым. Бывшего боевого мага из Гильдии Анвила, бывшего подчиненного Нарантила — одного из тех двоих, кто был с ним на последнем задании. Одного из тех двоих, кого признали мертвыми, не сумев найти останки среди прочих. Он не узнал в измученной паломнице дочь бывшего командира, прошел мимо, не изменившись в лице — не до того ему было, торопился домой, к своему огороду и уютному очагу. Зато Карахил его узнала. А чуть позднее, осторожно расспросив местных, узнала, что это приезжий, год назад купил землю и построил дом; заодно полюбопытствовала, сколько стоит надел плодородной скинградской земли... Не удивилась и не ужаснулась, услышав сумму — в Гильдии платили куда меньше, зато Лоргрен на пороге смерти мог себе позволить потратить и вдвое больше на последний каприз. Она же могла себе позволить задержаться на пару дней в окрестностях — но все-таки подальше от людных мест — и нарвать паслена. Угрызений совести она не чувствовала, лишь холодную ослепляющую ярость. Ярость вела ее руку, срезая подходящие цветы со стеблей, ярость глубокой ночью постучала в новую крепкую дверь, ярость ослепила и выжгла последние сомнения, когда бывший сослуживец, узнав Карахил, схватился за оружие. Его тело и сердце стали последними ингредиентами для ритуала, и тем один предатель поспособствовал смерти другого. Даже сейчас Минерве кажется, что это было справедливо. Но подробностям этой истории не место в письме к Дамблдору, не годится она для ученых бесед под чай с малиновым вареньем. Да и в общем... Минерва перечитывает письмо и нервным движением палочки смахивает чернила с листа: слишком много личного, слишком много лишнего. Беременность сделала ее сентиментальной, пробудила излишнюю откровенность; Дамблдор не осудит, он никогда не осуждал, но все-таки не стоит. "Дорогой профессор, Вы просили рассказать о Нирне и о том, что происходит с душой после смерти. Может ли разумный повлиять на судьбу своей или чужой души? Да, это возможно; я могу вспомнить три способа и в этом письме постараюсь рассказать о них все, что знаю. Пожалуй, начну с Захвата душ — заклинания школы Мистицизма; возможно, вы удивитесь, но оно не запрещено, более того — свободно продается людям, лишенным магии. Нет ничего противозаконного в том, чтобы поймать в камень-артефакт и использовать, скажем, для зачарования душу волка или тролля — ведь они не отмечены печатью Акатоша... Можно сказать, эта практика мало отличается от привычной нам заготовки ингредиентов для зелий. Однако — снова как в зельеварении, где составы с частицами человеческого организма относят к особо опасным — запрещено применять Захват душ на разумных, пленять их души и использовать в своих целях; черные камни душ, особые артефакты, созданные специально для разумных, также запрещены. Душу, пойманную в черный камень, ждет Каирн — жуткое безрадостное место, и вернуться в мир живых она может разве что по воле мага и очень ненадолго. Вне призыва души скитаются по мертвым пустошам Каирна, теряя память о себе, пока не исчезают в безвременье", — последнее, что помнит Карахил — черный камень душ в руках ассасина, посланного по ее душу. Темному Братству безразлично, кого убивать, и вполне возможно, что к ней послали тех, кто некогда исполнял ее заказы... Впрочем, это уже не имеет значения, думает Минерва, прижав ладонь к округлившемуся животу. Важно лишь то, что ей каким-то образом удалось избежать Каирна и Пустоты, и что сейчас она жива.