В темпе вальса, в ритме скерцо

      Он мог бы сейчас тренироваться дома.       Или помогать Сенджуро с практикой особенно вычурных движений танца, который тот разучивал весь битый декабрь.       Или в очередной раз безуспешно стараться вывести отца из затяжной депрессии.       Но рядом нет никого из близких, только беспристрастная Шинобу сидит под левым боком, а сам Кёджуро тухнет на мероприятии по случаю годовщины их Театра Музыкального Дыхания. По бальному залу туда-сюда снуют официанты с фужерами на круглых подносах, зазнавшиеся актрисы-артистки, надменные танцоры и много высокопоставленных личностей из сомнительной иерархии ценителей искусства. Иногда, – в подобные моменты, – Ренгоку даже жаль, что их именитый театр весьма значим и популярен по всей округе.       Несметная куча народа морально давит, но он продолжает бодро улыбаться.       Находясь на месте смирно который час, парень чувствует, будто медленно разлагается изнутри. Ну нельзя ему ничего не делать, ни с кем не говорить и вести себя продолжительный промежуток времени "прилично, чтобы не распугать гостей", как наказал им девятерым Ояката-сама накануне. Вообще, по большей части эта просьба касается раздражительного Санеми и Тенгена, с его вечной жаждой блистать, но остальных ограничивает не меньше. Кёджуро хочется тренироваться, вальсировать, кружиться – двигаться, в конце-то концов. Какой толк втихомолку слушать скерцо, разносящееся приятной мелодией по залу и так и просящее отдаться ритму в распростёртые объятия, если абсолютно каждый самопровозглашенный эстрадный эстет здесь делает всё, что можно, но только не танцует? Официальная обстановка точно задушит Ренгоку под конец вечера. – Могу я пригласить тебя… – Нет, Ренгоку-сан. – Шинобу кротко отказывает ему уже третий раз с непробиваемым намерением отсидеть на этом кожаном диване себе пятую точку, но Кёджуро не унывает, а потому зовёт её снова. – Если так хотите пуститься в пляс, можете позвать на танец кого угодно из присутствующих здесь. Я ваша партнёрша, а не жена. – Обрывает она снова, мягко приподнимая уголки губ.       Кёджуро оглядывает толпу, раскиданную в небольшие группки по внушительному периметру помещения, и окончательно отчаивается не срастись с элементом мебели намертво к началу хоть какой-нибудь кульминации мероприятия: стайки девушек у банкетных столов явно заинтересованы больше в еде, нежели в вальсе; люди в сборище по центру холла стоят с такими аристократическими гримасами, словно все поголовно имеют отношение к чему-то возвышенному – к ним подходить будет себе дороже, и он не рискует; компании возле колонн у высоких расписных стен не особо внушают доверие, хотя бы потому, что держатся с краю и приглядываются к пребывателям из своих темных ниш; а тот человек с янтарными глазами подле лестницы на второй этаж, наблюдающий за Ренгоку около получаса, довольно-таки… Погодите, что? – Что-то случилось? Вы резко перестали улыбаться. – Подметила Кочо. – Возможно, вам лучше подышать свежим воздухом снаружи, тогда нервы успокоятся.       Кёджуро думает было возразить, ведь он нисколечко не нервный. Однако потом вспоминает, как изначально поцапался с очень упёртым швейцаром на входе из-за того, что тот хотел отобрать у парня его пламенную накидку и повесить в гардероб с верхней одеждой других гостей, а Ренгоку, – в глубине души оскорбленный, но на контрасте по-прежнему широко улыбающийся, – не терпящим возражений тоном настоял убрать загребущие руки от его семейной реликвии. Ладно, он чуть-чуть нервный. – Если я выйду отсюда, то больше не зайду. – Честно отвечает Кёджуро, поворачивая голову к подруге, а когда опять оборачивается на лестницу, то блеск янтаря пропадает из поля видимости, будто и не было никакого загадочного зрителя. Должно быть, показалось. – Я вижу Канроджи возле накрытого фуршета. Позовите её на один танец, она не откажет. – Я тоже её вижу. – Кивает Ренгоку.       Ещё он там поблизости видит Игуро, так что безобидное предложение или, будем откровенны, любая инициатива с его стороны по отношению к Мицури имеет риск обернуться в объявление кровавой войны.       Но Кёджуро, к сожалению или к счастью, – невозможный оптимист до мозга костей. Хватит с него бездельничества. Он энергично поднимается с дивана, преисполненный необоснованной решительности, намереваясь направиться точно по курсу к своей знакомой коллеге. – Добрый вечер. – Неожиданно преграждает ему путь парень.       Самое первое, что с ходу замечает Ренгоку – у него радужки глаз похожи на два ярких солнца. Золотистых и светлых. Вблизи становится ясно, что янтарь – слишком мелочное сравнение для такого сияющего оттенка. И что Кёджуро не параноик.       Пара слитков чистого золота сейчас заглядывает ему прямо в душу, будь он неладен. – Добрый. – Ренгоку быстро берёт себя в руки, останавливаясь перед незнакомцем. У того могут быть хоть тысячу раз красивые глазёнки, пушистые ресницы, алебастровая гладкая кожа, милые рукава-фонарики на белой блузе и очаровательная клыкастая ухмылка, но Кёджуро не проведё… О, Ками, какие клыки. – …Так что скажете?       Он слышит лишь последнюю часть предложения и выходит из транса до неловкости поздно, так что парнишке приходится повторить свой вопрос.       И Ренгоку искренне удивляется. – Вы приглашаете меня на танец? – Вальс. – Соглашается тот и хитро щурит глаза. – Или вы не желаете развеяться? Мне показалось, вам скучно сидеть сложа руки.       Да подлец даже не скрывает, что следил за Кёджуро! Если не это должно явно настораживать и отговаривать его от спонтанных решений, то уже ничего не поможет. Он косится на Шинобу через своё левое плечо в поиске единственно-верного(отрицательного!) ответа, но девушка с прикрытыми веками опускает подбородок в подобии импозантного кивка, словно даёт, по меньшей мере, благословение молодоженам на свадьбу. – Не то чтобы не желаю, совсем наоборот, но… – Прекрасно, идёмте со мной. – Парень без промедлений, не совсем по-вежливому, хватает ломающегося Кёджуро за правое запястье и тянет в гущу событий под заново зазвучавшее в бальном зале скерцо.       Слышится скрипка и клавир, Ренгоку напрочь теряется в замешательстве, под какой темп нужно подстраиваться и какой вальс они будут танцевать, кто будет вести из них двоих в паре и как они собираются пробиваться сквозь стоящую толпу во время наворачивания кругов. На град вопросов его похититель не отвечает, но берет контроль в собственные крепкие руки, одной резво притягивая Кёджуро за талию совсем-совсем близко – между их телами даже миллиметра не остаётся – и второй надёжно сжимая его ладонь в своей. – Какой вальс? – Делает очередную попытку выведать у парня крупицу информации. – Классический.       Ренгоку мысленно воет. Создаётся небезосновательное впечатление, что его доброжелательная маска на лице грозится вот-вот треснуть. Поскольку на свете в эпоху Тайсё существует несколько видов классического вальса, черт бы побрал этого!.. Этого! Как его зовут вообще? – Зови меня Аказа. – То ли он мысли читать умеет, то ли Кёджуро за языком от недавней растерянности не поспевает. У так называемого Аказы выражение лица невинное и безмятежное, заставляющее довериться, но несмотря на это Ренгоку сердцем чует, что он лжёт или недоговаривает. Зачем ему это? Разве он не простой танцор, раз предложил чужому партнёру скрасить зелёную тоску классическим вальсом? И пусть ангельский внешний вид парня, за исключением заострённых клыков, располагает к себе, что-то в нём практически прямым текстом говорит «беги-беги-беги, глупец». Может, всё дело в напряжённом изгибе розовых бровей или в том, как властно Аказа сжимает правой рукой талию Ренгоку – в любом случае, сопротивляться не хочется. Пусть от парня хоть за милю разит ложью, опасностью и угрозой бедствия, но Кёджуро уже поднимает высоко в небо белый флаг и спокойно отдаётся в лапы течению судьбы.       Ничего не поделаешь, если наглое течение слишком сильное и кружит его между собравшихся зевак так шустро и по-безумному динамично, словно намеревается затянуть Ренгоку в океанский водоворот.       Аказа изначально забирает ведущую роль себе, задав эмоциональный тон и стиль движениям, и приходится кое-как подстраиваться – благо что Кёджуро доводилось быть ведомым в паре, когда он педантично вырабатывал в Танджиро технику ведения на наглядном примере(Канао в тот день заболела, а Шинобу за ней ухаживала).       Однако как только он более-менее привык к темпу шагов, проговаривая в уме счёт до трёх, чтобы не сбиться, Аказа внезапно проводит смену ролей прямо в процессе и как ни в чем не бывало сбрасывает его левую кисть с плеча и тут же подхватывает ее своей в воздухе, выводя в сторону. Творит, что вздумается, черт подери. Ренгоку ничего не остаётся сделать, кроме как согласиться на странные правила игры парня и аккуратно притянуть его за правый бок, занимая удобную позицию.       Полный оборот в два такта с тремя шагами в каждом. Исполнить плавные, перетекающие друг в друга, повороты. Варьировать скорость. Скользящий шаг правой ногой вперёд по диагонали. Пол-оборота на сто восемьдесят и перенос веса на правую ногу. Чуть смягчить колено. – А ты умница. – Аказа смотрит в пылающие глаза напротив, непринужденно следует за выверенной поступью Кёджуро, а тот не припоминает, когда они успели переступить черту и перейти на фамильярное "ты". – Я забыл спросить твоё имя. – Обязательно скажу после того, как ты назовешь своё настоящее.       Лукавый прищур и вся напускная уверенность Аказы вмиг испаряются, он почти восхищённо распахивает ярко-розовые ресницы, а его любезная улыбка медленно перетекает в самозабвенный оскал. Они и не заметили, как началась новая мелодия, идеально подходящая под английский вальс – умеренный, сдержанный танец, состоящий из дисциплинированных техничных движений, с выдержанными паузами и сменами хода. Ренгоку думает, что наконец сможет нормально передохнуть, но Аказа решает иначе.       Парень держит его в полуобъятиях, не уступая возможности отстраниться или уйти. Со свежей композицией у Аказы, похоже, открывается второе дыхание, и он без тормозов втягивает Ренгоку в какой-то дико-хаотичный свистопляс, отдалённо похожий на смешение вальса и грёбаного танго, что, между прочим, не имеет совершенно никакого отношения к Бостону.       Кёджуро снова, который раз за вечер, старается подстроиться под Аказу, угнаться за его рысцой, но когда этот бесноватый парень без всяких согласований выполняет поддержку, грациозной кошкой выгибаясь в руках партнёра до самого паркета и вытягивая свободную ногу носком вверх, то Ренгоку напрочь теряет координацию и валится вслед за ним на группу артистов из соседнего дворца Оперы.       И как они раньше умудрялись обходить живые препятствия, представляя из себя сплошной яростный волчок?       Напуганные люди кричат, визжат и ругаются из-за испорченных платьев и костюмов на неудачливых кавалеров. Аказа, поднимаясь, мгновенно вливается в курс дела, будто только этого и ждал весь день: неловко извиняется перед певицами, подаёт руку упавшим, отряхивая их пышные юбки от пыли и разлившихся алкогольных напитков, жмёт руку недовольным музыкантам в знак примирения и осторожно пятится назад, к выходу.       Ренгоку в непонятках оглядывает развернувшуюся картину маслом, пока один из присутствующих мужчин не хватает Аказу за предплечье, выкрикивая обличительное «вор!». Кёджуро не верит глазам. Его белая блуза намокла из-за шампанского, став полупрозрачной, и под ней теперь легко можно рассмотреть бледную кожу, которую поперек разрезают три иссиня-черные полосы татуировок. Вслед за криком гости один за другим, наперебой начинают ошеломлённо восклицать: «Мои кольца! Они пропали!», «Ох, где мое ожерелье?», «Нет! Драгоценные камни на поясе, куда исчезли…»       А Аказа в то время искусно выворачивается из цепкой хватки, собираясь уйти через открытое окно возле сцены, но какой-то особенно взбешённый певец оперы вырастает каменной стеной перед ним и заносит внушительный кулак для удара. Ренгоку не помнит, как за секунду оказывается рядом и закрывает собой Аказу, давая ему шанс сбежать. Вот так просто. Без угрызений совести, без сожалений в мыслях, без оправданий. Но тот не спешит уходить, вместо скорейшего побега презрительно оглядывает мужчину из-за спины Кёджуро и кладёт ладони последнему на плечи, прижимаясь тёплыми губами к его уху. Медлит, влажно проводя языком по ушной раковине и опаляя горячим дыханием: – Хакуджи.       Для Ренгоку проходит целая вечность, когда он понимает, что Аказа назвал своё настоящее имя. Но того уже и след простыл, а обозленный певец, собиравшийся выбить дурь из "поганого вора" почему-то лежит ничком на земле и держится за живот, скрючившись в три погибели.       Сидя на окне и вывесив ноги наружу, Аказа в последний раз всматривается в хмурое лицо Кёджуро и, святой Ками, обнажает острые клыки в благодарной улыбке, подмигивая.       Ренгоку шатко направляется к нему, стряхивая оцепенение и срываясь на бег. – Кёджуро Ренгоку! – Звонко рявкает, наполовину высовываясь из окна, в холодную ночную темноту, за которой стремглав скрывается Хакуджи.       Бог знает, успел он или нет, но Кёджуро кажется, что среди стрекотания цикад ему в ответ слышится смешок.