Шаг в шаг

      У Винни ничего не остаётся, кроме отполированной сотней ладоней бронзы сапог и запятнанной тетрадки – она засыпает клубком на большой арене и ждёт, пока остальные срывают рекламные баннеры и жестяные пластины предательских щупалец – для них происходящее всего лишь одно из тех нежеланных событий, которые хоть и являются проблемой, но исправляются без их непосредственного вмешательства – они привыкнут до обидного быстро, вспомнят о звёздном прошлом с улыбкой на лице и скупой слезой, опрокинутой в кружку со свежезаваренным кофе.       У Винни же бесконечный груз ненужной ответственности на плечах, дух всего города под тонкой кожей на груди и сбитые в кровь колени под жёсткой джинсовой тканью, когда она цепляется пальцами за металлические прутья, зависая над самой гущей событий так, словно является частью происходящего, в попытке наполниться моментом до самого дна, чтобы не осталось места для бесконечной скорби за давно ушедшими моментами, которые настигают так часто перед сном и после реслинга – в этих воспоминаниях детство, безоблачное и счастливое, без хлестких оплеух разочарования.       А теперь её завораживает насмешкой в прищуренных глазах, что медового цвета по контуру зрачка и кофейными всплесками горят на кромке радужки.       – Ты странная, малышка. Очень.       У старого друга грубые шипы вдоль позвоночника и крохотные чешуйки нетипично гладкие, состыкованные плотно, но мягко – она почти в открытую любуется, а затем шумно тянет носом воздух и прячет глаза за подрагивающей сеткой ресниц – это только шанс победить, ничего больше.       Только вот этот монстр из тех, что людей человечнее – не просто груда мускулатуры с ярким именем, чтоб на плакатах смотрелось эффектно, и у них одно чувство на двоих: что-то с привкусом разочарования и вины, ненасытное и дикое – Винни узнает его сразу, слышит сквозь грубую шкуру, засыпая теперь с горячим дыханием в макушку.