Here we are

      — ЭмДжей, пожалуйста!       — Нет.       — Ну, ЭмДжей!       — Я сказала: нет.       — Но почему?       Мишель тяжело вздохнула и, оперевшись плечом о косяк входной двери, в истинно-мученическом жесте возвела глаза к небу. Ладно, технически — к потолку, но если там правда кто-то есть (в чём она, не в обиду всем верующим сказано, очень сильно сомневается) и он не брезгует облезлой штукатуркой в одной из пыльных многоэтажек посреди Квинса, то она очень хочет знать, почему у всех парни как парни, а у неё это... Чудо.       Честное слово, по-другому и не назвать. Уж точно не тогда, когда он стоит у порога весь такой очаровательный. С этими растрёпанными от шапки кудряшками, раскрасневшимися на лёгком морозе щеками, мокрыми от снега ресницами и совершенно по-детски ярко горящими идеей глазами.       — Потому что идти в парк кататься на горках в самый что ни на есть канун Рождества — самоубийство.       Питер скептично сощурился и, подняв повыше пару ледянок (вот где только взял, а?), помахал ими в воздухе:       — Детская забава и самоубийство? Серьёзно?       — А я когда-нибудь шутила с такими вещами?       Судя по взгляду Питера, он убеждён всё ещё не был. Зато с лёгкой руки расстегнул куртку, под которой был совершенно вырвиглазно-зелёный свитер с оленями. Это, по всей видимости, значило, что он будет стоять тут до того самого момента, пока не добьётся своего.       Мишель же в свою очередь повела плечами, чувствуя, как по босым ногам веет холодом. Потому что она, в отличии от него, в пижаме, а хлопковые шорты и майка малопригодны для подъездных ночных разговоров. Так что... Лучше Паркеру оставить его дурную затею. И желательно до того момента, как она покроется тут ледяной коркой, но зато оставшись при своём мнении.       — Я всё ещё не понимаю, в чём проблема, ЭмДжей. Это же гор-ка. Большая горка из снега. Такие каждый год делают в парке для детей. Что может пойти не так?       Мишель снова вздохнула.       — Ты буквально несколько раз ответил на свой вопрос.       — Да?       — Да. Дети, Питер. И там их просто море. Я не какая-то детоненавистница, они, в большинстве своём, милые. Когда одни. А не когда их куча и все визжат, толкаются, лезут без очереди и делают всё, на что только способны, чтобы... — внутренне Мишель содрогнулась, — на тот свет тебя отправить раньше времени.       Питер не отвечал. И, ну, типа, минуту? ЭмДжей смотрела на него и не понимала, что не так. Может, у него там что-то внутри триггернуло после этих слов, и он переосмысливает все моменты своей жизни, чтобы выяснить, когда эти маленькие и вечно кричащие нечто были в шаге от того, чтобы достигнуть цели?       А потом Питер просто... Засмеялся? Он засмеялся и причём так искренне, что Мишель заметила, как в уголках его глаз выступили слёзы.       — Что смешного-то? — совершенно растерянно поинтересовалась она, всё же делая шаг в намного более тёплую квартиру и утягивая Питера за собой. Оставалось надеяться, что миссис Дорети, — как яркий представитель тех самых соседок, которым вечно нужно сунуть нос не в своё дело, — не очнулась ото сна из-за небольшого шума и не пошла утолять своё любопытство, требующее первоклассных сплетен, у дверного глазка. Чесслово, последнее, что ей было нужно — это чтобы кто-то вроде неё рассказал вернувшемуся с утра после суток отцу о... Обо всём этом, в общем. Даже думать не хочется, какую картину сможет ему обрисовать больная старческая фантазия.       — Боже, ЭмДжей, я не могу! — всё ещё не отойдя от смеха, прокряхтел он.       — Ты уж постарайся как-нибудь, — закатила глаза она, закрывая дверь на замок. Весёлый взгляд Паркера она чувствовала даже затылком.       — Ты чудо, — выдал он вместо ожидаемого пояснения. Мишель обернулась.       Он стоял посреди коридора, раскрасневшийся то ли от того, что уже взмок в своём многослойном одеянии, то ли от смеха, и смотрел так, словно...       Словно она — самое особенное, что есть в его жизни.       Это совсем не в её политике, да и вообще — у них в квартире не самое лучшее освещение, так что всё равно никто и ничего не докажет, но... ЭмДжей чувствовала, как слегка загорели щёки.       — Почему? — теперь настала её очередь задавать этот вопрос.       Питер, всё ещё улыбаясь, развёл руками.       — Потому что на часах третий час ночи, а в это время все нормальные дети — конечно, при условии, что у них адекватные родители, — уже видят десятый сон в своих кроватках, а не сходят с ума на улице.       — А...       — А Нед, который уже минут как двадцать на месте, взрывает мне телефон, спрашивая, не решили ли мы, воспользовавшись тем, что твой папа сегодня на смене, остаться на какое-то время вдвоём, и ск...       — Ты никогда не скажешь «заняться сексом» прямо, Питер? — ЭмДжей сложила руки на груди, поджав губы, скорее для виду, потому что сдерживать рвущийся наружу смех было тяжело.       Серьёзно, то, как он настойчиво избегает этого слова, просто очаровательно.       —... и скинул мне фотку абсолютно пустого парка, — совершенно не обращая внимания на её комментарий, закончил он и картинно развёл руками в стороны, — Так что, если там и будут какие-то сумасшедшие, то только мы.       — А ты основательно подготовился, как я вижу.       — Возможно, — сверкая этой своей улыбкой, от которой совсем-совсем, не дрожат колени у одной конкретной ЭмДжей, Питер приблизился и чмокнул её в уголок губ, — Так что? Идёшь?

Ему, конечно, никогда и ни за что нельзя знать, что отказать, когда он так близко, что можно почувствать тёплое дыхание на губах и разглядеть каждую крапинку в этих бездонных и полных надежды глазах, просто физически невозможно. Но Мишель не была бы Мишель, если бы, уже по пути в собственную комнату, не добавила:       — Если я сломаю руку, когда буду скатываться с этих ваших ледяных аттракционов смерти, то следующие несколько месяцев ты будешь сидеть со мной, смотреть «Теорию большого взрыва» и слушать речи в стиле «а ведь я говорила».       — Верю, — без промедления согласился Питер, — И я тебе обещаю, все твои руки, ноги и пальцы будут целы.       — А если папа узнает, что ты вытащил меня на улицу посреди ночи, то...       — То я с честью выдержу это испытание.       Стянув майку и выудив с полки толстовку, Мишель выглянула из-за дверцы раскрытого шкафа и заметила:       — Тебе определённо не хватило этих нескольких ужинов, чтобы уяснить, что ты ему хоть и нравишься, но по шкале от «кто этот чмошник?» до «будь моим сыном», где-то на «нормальный, но я узнаю, в чём его подвох».       — Полагаю, у меня вся жизнь впереди, чтобы изменить его мнение в лучшую сторону.       И, смотря на Питера, — растрёпаного и, кажется, точно вспотевшего в своей куртке, но от того не менее любимого, — Мишель почему-то совсем не сомневалась, что так оно и есть.