Украшение

Волнистые светло-русые волосы будто акварель в воде. Бледное лицо, льдистые голубые глаза и злые крепкие зубы. Она не была похожа на куноичи из Киригакуре – слишком низкая и субтильная, слишком хороша. В принципе, и на шиноби тоже не похожа: худая и бесформенная, точно эфемерный молочно-белый дух. Она что-то свежее, как постельное бельё после стирки, и прохладное, как вечер. У Какузу всегда так, малоразговорчивый и вспыльчивый, он воспринимал всё на уровне ощущений, которые обострились с приходом У. в жизнь нукенина. Он не хотел вообще думать об этом, но здесь, в Кири, всё кричало, и шептало, и смеялось, танцевало, скучало, волновалось и вспоминало о ней. В Акацки её привели Кисаме и Итачи. Этот дуэт отправляют только в особых случаях, только когда нужен быстрый и стопроцентный результат. Тогда ей было всего семнадцать. Какузу прикрыл глаза и шумно втянул вечерний воздух. Сладкие семнадцать лет. Она тянулась к нему и очень старалась в позиции сверху, красиво выгибалась, послушно брала на полную длину, а после секса умоляла остаться в ней. Он помнит, как лежал у неё на мягких бёдрах. Помнит, как У. держала его изуродованное лицо в мягких маленьких ладошках и целовала, целовала, целовала… Упоительно и мучительно. Какузу баловал её. Ей нравилось, когда в одежде красиво сочетались разные цвета, ткани и фактуры, она всегда подбирала наряды под настроение, всегда с символизмом. Любимым было сиреневое кимоно: шелковое и многослойное, с градиентом от светлого лилового верха до насыщенного фиолетово-ночного у подола, а под низ – сливовый нагадзюбан из прозрачного шифона. В коллекции У. имелось больше пятнадцати оби. Но Какузу помнит только темно-синее парчовое, а на нём – искусно вышитые серебряными нитями лилии, пионы – белыми. Ручная работа. Она радовалась этому подарку за тридцать пять тысяч рю как ребенок. Искренне. Пионы – символ императорского двора. Лилии – гармонии. Удивительно, в ней не было ни того, ни другого. У. была переменчивая словно ветер. Но Какузу думал, что она все же вода. Как вода вынуждена отражать небо, так и она менялась в разное время суток. Как и вода, У. страшно зависела от температуры: чуть прохладней ночь – уже ледяные ступни и плечи, замерзала мгновенно. Настоящая вода, не человек. А воду, кстати, У. не очень любила… Какузу уверен, её настоящий талант не две стихии, звуковые гендзюцу, модификации Кири и клановый кеккей генкай. Нет, она мастерски управляла им, самим Какузу. Её звуковые техники превращали в фарш мозги противника и взрывали барабанные перепонки, но У. не любила пачкаться. Она часто не участвовала в сражениях. Куноичи почти всегда была украшением: медленно плыла в неудобном длинном фурисоде с ликорисами, стараясь не запутаться в рукавах, или стояла далеко в светлой льняной юкате, чтобы случайно не ввязаться в драку и замарать ткани. Удивительно, но это не злило Какузу. И Хидана тоже. Хидана злила щедрость по отношению к У. Ей доставались золотые заколки и нефритовые гребни, а Хидану пендали. Она ночевала в гостиницах со всеми удобствами и онсэном (если была возможность), а Хидан до её появления спал на плаще в лесу под звездным небом. Утешением служило то, что он невольно становился частью этого праздника жизни. Третий хоть лишний, но сыт и в тепле. Какузу открыл глаза. Из кланового квартала запели женщины. Из-за густого тумана звук будто бы рассеивается, девушек совсем не видно. Поют будто бы из-под воды, будто прямо из молочно-белой дымки рад рекой. У. тоже ему пела. И танцевала для него. Она любила хвастаться и показать себя, но несмотря на это никогда не использовала свою клановую технику и возможности модификаций – тоненьких полосочек жабр под ключицами. У. говорила, что вода делает из неё монстра. Наверное, эти розовые ссадины смогли бы обеспечить кислородом её стройное невысокое тело. Однако за внешними украшениями нукенин никогда не видел всей мощи У. Она пряталась за орхидеями в волосах, за плавными движениями рук, за мягким шёлковым шорохом подола кимоно, за холодом ночи и глади озера. Пряталась за плечом Какузу. А он был рад прятать его капризную переменчивую химэ. За неделю до последней встречи они прикинулись богачами и под хенге пересекли залив, разделяющий страну Воды от страны Горячих источников. У. расслабленно облокотилась на оградку палубы, и её освещённое заходящим солнцем лицо наконец приобрело цвет. Какузу тогда сделал ей самый дорогой подарок за всё время их странной связи – роскошный бриллиантовый комплект, состоящий из ожерелья и сережек. У. достойно и естественно его приняла – отлично вжилась в роль жены какого-нибудь скользкого владельца чайных плантаций или золотых шахт. Она сказала, что за такой подарок можно и сердце отдать. Между прочим. Какузу измученно откинулся в твердом отсыревшем кресле. С балкона трёхэтажной гостиницы в самой грязной и бедной части Кири был виден только туман, молочно-белый и эфемерный. Она была слишком уж прозрачной и блёклой для любящей роскошь девушки. Но деньги ей были к лицу. Острые «детские» локти неприятно упирались в ребра Какузу, но в то же время бёдра были мягкими как сладкая вата. Очень женственно, очень противоречиво. Раскат грома отозвался болью в голове Какузу. К счастью, холод и тяжёлые крупные капли должны прибить этот навязчивый туман к земле. Сердце воды предательски кольнуло в груди, захотелось то ли выпить, то ли спеть. Какузу теперь умеет. Он может и петь, и танцевать, и навлекать иллюзии. Нукенин сдался и тяжёлым басом протянул самую простую песню Кири – что-то о дожде и погоде на море. Обрывки фраз ветер разнес по всей какурезато, и теперь его голосу вторит целый клановый квартал таких же кудрявых и в фиолетовом. Отныне Какузу тоже немного зависит от погоды.