Непрожитая жизнь

      Холодное лезвие Ромкиной бабочки с приглушенным хрустом вонзилось между рёбер, вмиг насытив белоснежную набивку пуховика алыми красками.        — Ром-м... м...ка, — в своей манере, взбудораженно промычал Бяша, испуганно таращась на меня. — Ты чё творишь, на!       — Я... я... — запинаясь, выдавил скованный от ужаса Рома, — я не хотел! Честное слово, не хотел! Я... я... Только припугнуть! Зачем ты его толкнул?! — закричал он на товарища, но Бяша его уже не слышал.       Кровь теплой водой обожгла живот и, просочившись через туго затянутый кожаный ремень, скатилась остывшей струйкой по внутренней части штанины и красными капельками украсила притоптанный снег.       Мир пошатнулся. Тело охватил жуткий озноб. То ли это было последствием той ноющей боли, что сейчас пульсируя медленно нарастала в груди, заставляя и без того глупое, загнанное страхом сердце биться ещё сильнее, то ли потаённого ужаса перед смертью, которая терпеливо наблюдала за мной карими глазами хулигана Ромки.       — За что? — прохрипел я, с трудом проглотив сухой ком, рыбьей костью встрявший поперек горла. — Я ведь ничего не сделал, — опершись спиной о березовый ствол, вопросительно взглянул я мокрыми глазами сквозь запотевшие очки на испуганное лицо Ромы, от чьей пафосной гримасы и привычного ехидного оскала, которые украшали его ещё несколько минут назад, не осталось и следа.       — Бяша! Ноль три! Срочно! — немного отойдя от ужаса, заметался Ромка, подобно командиру отдавая краткие хлесткие приказы своему товарищу.       Слабость накатывала все сильнее, перебивая боль. Глаза медленно заволакивала чёрная пелена. Задыхаясь от кашля, я, скатившись спиной по стволу на землю, беспомощно положил руку на сердце, прикрыв ладонью сочащуюся рану, будто это было в силах остановить жгучий поток крови.       — Слышь! Ты... ты не умирай только! Потерпи чуть-чуть! — пытаясь приободрить, взволнованно лепетал Ромка, по-дружески положив багровые, липкие ладони мне плечи. Интересно, неужели этот хулиган, вселявший неподдельный ужас во всех, кто посмел встать у него на пути, взаправду переживал сейчас за мою жалкую жизнь, или же попросту трясся за собственную шкуру?       Каждый новый вздох, давался мне с трудом. Вновь залившись кашлем, я неожиданно ощутил на сухих губах легкий солоноватый привкус железа, а на моем кулаке то и дело обновлялись мелкие сгустки крови.       «Прямо как в кино», — невольно подумал я и осознал простую истину, от которой на душе стало ещё более тоскливо и грустно. Скорой не успеть на этот вызов. Это точно. Ещё чуть-чуть. Минута, может быть, две, и я в угоду Ромкиным мечтам задохнусь от собственной крови.       А ведь ещё вчера, сидя под теплым вольфрамовым светом настольной лампы, чутко вслушиваясь в тяжелые, хриплые строки песен Юрия Юлиановича, что едва доносились из кассетного магнитофона, я, утопая в раздумьях, позабыв об алгебре на пару с геометрией, аккуратно выводил в блокноте незамысловатые линии, складывавшиеся в портрет той, при виде которой от волнения невольно спирало дыхание, а сердце, взбунтовавшись, подобно дикой птице рвалось из костяной клетки. Ещё вчера я смотрел с Олей мультфильмы, уплетая под чай криво нарезанный хлеб со сгущенкой, играл в «Денди» и читал ей на ночь сказки, иногда с опаской поглядывая на задернутое шторами чёрное окно, и слушал мамины упреки по поводу позднего времени.       А сегодня я медленно задыхаюсь, сидя в луже из крови, и чувствую, как холод беспощадно сковывает моё тело, нагло выгоняя последние жизненые силы.       Вдруг мой угасающий взор пал на подарок Полины. Тот самый звериный коготь, который сейчас, вывалившись, бесполезно болтался от ветра на моей шее. А я ведь взаправду верил, что он, будучи заговоренным древними шаманами, способен уберечь меня от любых несчастий. Вот же дурак! Любовь и вправду ослепляет.        Мысли о Полине не покидали меня. На мгновение закрыв глаза, я представил, как она будет горько плакать наряду с остальными, когда увидит мое бледное, бездыханное тело в малиновом гробу, оббитом изнутри гладким белым шелком.       Нет! Нет! Я не хочу! Не хочу, чтобы она видела меня таким.       — Не… Не… Пус… Кха-Кха…кайте! — заикаясь, обессиленно выдавил я из зудящего горла.       Тут же представился обритый Пятифанов в черных наручниках, и как старлей Тихонов со своим печальным и тяжелым взглядом вновь будет опрашивать свидетелей, марая синей ручкой кипы бумаг и складывать их в серую папку с крупной черной надписью «Дело»; как моя маленькая Оля, рыдая, будет выслушивать неумолкающую ругань родителей и каждую ночь, содрогаясь от ужаса, беспомощно прятаться от взора таинственных зверей под толстым флисовым одеялом; как Катя, натянув свою ехидную улыбку, перешептываясь, будет без устали разносить гадкие сплетни по школе, обвиняя в моей смерти Полину; рыдающие над могилой родители — может, моя смерть вновь зажжёт в их сердцах то утерянное пламя, которое спасёт нашу семью от треклятого слова, что начинается на букву «Р»?..        Ещё на миг представился печальный образ Полины и то, как она, скрывая собственную боль, тихо плача в подушку, будет каждую ночь корить себя в моей кончине.       «Ох, Полина, знала бы ты только, как я люблю тебя! Твою музыку, твои чёрные волосы и этот едва уловимый сладковатый запах ежевики…», — отчаянно признавался я себе в собственных чувствах, которые до последнего считал позорными и преступными, и в то же время ощущал, как соленая кровь тягучими каплями срывается с моих губ, а холод с усердием выворачивает посиневшие пальцы на руках. Жаль, что ты так никогда и не услышишь правды из моих уст.       Я ощущаю в себе небывалую легкость. Тьма окутывает моё тело, унося куда-то далеко-далеко. Туда, где бренное теряет всякий смысл. Туда, где нет боли, счастья, тоски, страданий. Ничего. Только холодная мгла и пустошь. Ещё секунда — и сердце прекратит свой бой, навсегда превратив мои глаза в пустое стекло, и только снежинки, осторожно опускаясь на ладони, будут ещё долго таять от ускользающего тепла.